Неточные совпадения
Но остался в результате истории элемент, с которым были согласны и побежденные, именно, что
если и не пошалил,
а застрелился, то все-таки дурак.
Я бы ничего не имела возразить,
если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата, не бесцветное,
а, как вы говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот только ваши эскимосы!
— Одевайся, Верочка! чать, скоро придет. — Она очень заботливо осмотрела наряд дочери. —
Если ловко поведешь себя, подарю серьги с большими-то изумрудами, — они старого фасона, но
если переделать, выйдет хорошая брошка. В залоге остались за 150 р., с процентами 250,
а стоят больше 400. Слышишь, подарю.
—
Если вы будете выламывать дверь, я разобью окно и стану звать на помощь.
А вам не дамся в руки живая.
Перед Марьею Алексевною, Жюли, Верочкою Михаил Иваныч пасовал, но ведь они были женщины с умом и характером;
а тут по части ума бой был равный, и
если по характеру был небольшой перевес на стороне матери, то у сына была под ногами надежная почва; он до сих пор боялся матери по привычке, но они оба твердо помнили, что ведь по настоящему-то, хозяйка-то не хозяйка,
а хозяинова мать, не больше, что хозяйкин сын не хозяйкин сын,
а хозяин.
А между тем как же быть,
если он и ошибочен,
если дочь действительно не хочет идти за Сторешникова?
По всей вероятности, негодная Верка не хочет выходить замуж, — это даже несомненно, — здравый смысл был слишком силен в Марье Алексевне, чтобы обольститься хитрыми ее же собственными раздумьями о Верочке, как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все так, что
если выйдет (
а чорт ее знает, что у ней на уме, может быть, и это!), то действительно уже будет полной госпожей и над мужем, и над его матерью, и над домом, — что ж остается?
На диване сидели лица знакомые: отец, мать ученика, подле матери, на стуле, ученик,
а несколько поодаль лицо незнакомое — высокая стройная девушка, довольно смуглая, с черными волосами — «густые, хорошие волоса», с черными глазами — «глаза хорошие, даже очень хорошие», с южным типом лица — «как будто из Малороссии; пожалуй, скорее даже кавказский тип; ничего, очень красивое лицо, только очень холодное, это уж не по южному; здоровье хорошее: нас, медиков, поубавилось бы,
если бы такой был народ!
И учитель узнал от Феди все, что требовалось узнать о сестрице; он останавливал Федю от болтовни о семейных делах, да как вы помешаете девятилетнему ребенку выболтать вам все,
если не запугаете его? на пятом слове вы успеваете перервать его, но уж поздно, — ведь дети начинают без приступа, прямо с сущности дела; и в перемежку с другими объяснениями всяких других семейных дел учитель слышал такие начала речей: «
А у сестрицы жених-то богатый!
— Все равно, как не осталось бы на свете ни одного бедного,
если б исполнилось задушевное желание каждого бедного. Видите, как же не жалки женщины! Столько же жалки, как и бедные. Кому приятно видеть бедных? Вот точно так же неприятно мне видеть женщин с той поры, как я узнал их тайну.
А она была мне открыта моею ревнивою невестою в самый день обручения. До той поры я очень любил бывать в обществе женщин; после того, — как рукою сняло. Невеста вылечила.
Если бы они это говорили, я бы знала, что умные и добрые люди так думают;
а то ведь мне все казалось, что это только я так думаю, потому что я глупенькая девочка, что кроме меня, глупенькой, никто так не думает, никто этого в самом деле не ждет.
Потому,
если вам укажут хитреца и скажут: «вот этого человека никто не проведет» — смело ставьте 10 р. против 1 р., что вы, хоть вы человек и не хитрый, проведете этого хитреца,
если только захотите,
а еще смелее ставьте 100 р. против 1 р., что он сам себя на чем-нибудь водит за нос, ибо это обыкновеннейшая, всеобщая черта в характере у хитрецов, на чем-нибудь водить себя за нос.
— Не думаю, Марья Алексевна.
Если бы католический архиерей писал, он, точно, стал бы обращать в папскую веру.
А король не станет этим заниматься: он как мудрый правитель и политик, и просто будет внушать благочестие.
У одного окна, с одного конца стола, сидела Верочка и вязала шерстяной нагрудник отцу, свято исполняя заказ Марьи Алексевны; у другого окна, с другого конца стола, сидел Лопухов; локтем одной руки оперся на стол, и в этой руке была сигара,
а другая рука у него была засунута в карман; расстояние между ним и Верочкою было аршина два,
если не больше.
Если бы, например, он стал объяснять, что такое «выгода», о которой он толкует с Верочкою, быть может, Марья Алексевна поморщилась бы, увидев, что выгода этой выгоды не совсем сходна с ее выгодою, но Лопухов не объяснял этого Марье Алексевне,
а в разговоре с Верочкою также не было такого объяснения, потому что Верочка знала, каков смысл этого слова в тех книгах, по поводу которых они вели свой разговор.
Лопухов и не подумал сказать: «
а я, брат, очень ею заинтересовался», или,
если не хотел говорить этого, то и не подумал заметить в предотвращение такой догадки: «ты не подумай, Александр, что я влюбился».
«Как отлично устроится,
если это будет так, — думал Лопухов по дороге к ней: — через два, много через два с половиною года, я буду иметь кафедру. Тогда можно будет жить.
А пока она проживет спокойно у Б., —
если только Б. действительно хорошая женщина, — да в этом нельзя и сомневаться».
— Все, что вы говорили в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить вас подумать, что я виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я не слушал вас. О,
если бы я не знал, что вы правы! Да, как это было бы хорошо,
если б вы не были правы. Я сказал бы ей, что мы не сошлись в условиях или что вы не понравились мне! — и только, и мы с нею стали бы надеяться встретить другой случай избавления.
А теперь, что я ей скажу?
«Да,
а потом? Будут все смотреть — голова разбитая, лицо разбитое, в крови, в грязи… Нет,
если бы можно было на это место посыпать чистого песку, — здесь и песок-то все грязный… нет, самого белого, самого чистого… вот бы хорошо было. И лицо бы осталось не разбитое, чистое, не пугало бы никого.
— Так, так, Верочка. Всякий пусть охраняет свою независимость всеми силами, от всякого, как бы ни любил его, как бы ни верил ему. Удастся тебе то, что ты говоришь, или нет, не знаю, но это почти все равно: кто решился на это, тот уже почти оградил себя: он уже чувствует, что может обойтись сам собою, отказаться от чужой опоры,
если нужно, и этого чувства уже почти довольно.
А ведь какие мы смешные люди, Верочка! ты говоришь: «не хочу жить на твой счет»,
а я тебя хвалю за это. Кто же так говорит, Верочка?
— Прекрасно. Приходит ко мне знакомый и говорит, что в два часа будет у меня другой знакомый;
а я в час ухожу по делам; я могу попросить тебя передать этому знакомому, который зайдет в два часа, ответ, какой ему нужен, — могу я просить тебя об этом,
если ты думаешь оставаться дома?
— Ах, мой миленький, еще 64 дня осталось! Ах, какая тоска здесь! Эти два дня шли дольше тех трех дней. Ах, какая тоска! Гадость какая здесь,
если бы ты знал, мой миленький. До свиданья, мой милый, голубчик мой, — до вторника;
а эти три дня будут дольше всех пяти дней. До свиданья, мой милый. («Гм, гм! Да! Гм! — Глаза не хороши. Она плакать не любит. Это нехорошо. Гм! Да!»)
—
Если бы ты был глуп, или бы я был глуп, сказал бы я тебе, Дмитрий, что этак делают сумасшедшие.
А теперь не скажу. Все возражения ты, верно, постарательнее моего обдумал.
А и не обдумывал, так ведь все равно. Глупо ли ты поступаешь, умно ли — не знаю; но, по крайней мере, сам не стану делать той глупости, чтобы пытаться отговаривать, когда знаю, что не отговорить. Я тебе тут нужен на что-нибудь, или нет?
А убедительность этого дара была так велика, что хозяйка простила бы Павла Контстантиныча,
если б и не было осязательных доказательств, что он постоянно действовал против жены и нарочно свел Верочку с Лопуховым, чтобы отвратить неблагородную женитьбу Михаила Иваныча.
— Вот мы теперь хорошо знаем друг друга, — начала она, — я могу про вас сказать, что вы и хорошие работницы, и хорошие девушки.
А вы про меня не скажете, чтобы я была какая-нибудь дура. Значит, можно мне теперь поговорить с вами откровенно, какие у меня мысли.
Если вам представится что-нибудь странно в них, так вы теперь уже подумаете об этом хорошенько,
а не скажете с первого же раза, что у меня мысли пустые, потому что знаете меня как женщину не какую-нибудь пустую. Вот какие мои мысли.
Поэтому,
если бы мне недоставало денег, он занялся бы такими делами, которые выгоднее нынешних его занятий,
а он сумел бы найти, потому что он человек умный и оборотливый, — ведь вы его несколько знаете.
Прежде всего увидели, что
если девушка пропускала без работы несколько дней по болезни или другим уважительным причинам, то нехорошо за это уменьшать ее долю из прибыли, которая ведь приобретена не собственно этими днями,
а всем ходом работ и общим состоянием мастерской.
Я пропускаю множество подробностей, потому что не описываю мастерскую,
а только говорю о ней лишь в той степени, в какой это нужно для обрисовки деятельности Веры Павловны.
Если я упоминаю о некоторых частностях, то единственно затем, чтобы видно было, как поступала Вера Павловна, как она вела дело шаг за шагом, и терпеливо, и неутомимо, и как твердо выдерживала свое правило: не распоряжаться ничем,
а только советовать, объяснять, предлагать свое содействие, помогать исполнению решенного ее компаниею.
Если Вера Павловна возвращается усталая, обед бывает проще; она перед обедом сидит в своей комнате, отдыхая, и обед остается, какой был начат при ее помощи,
а докончен без нее.
— «Да ведь я сам медик, и сам сумею лечиться,
если понадобится;
а теперь пока еще не нужно», — отговаривался Дмитрий Сергеич.
— Милый мой, ведь это ты для моего успокоения геройствовал.
А убежим сейчас же, в самом деле,
если тебе так хочется поскорее кончить карантин. Я скоро пойду на полчаса в мастерскую. Отправимтесь все вместе: это будет с твоей стороны очень мило, что ты первый визит после болезни сделаешь нашей компании. Она заметит это и будет очень рада такой внимательности.
— Нет,
если б это была не я,
а другая, я бы не подумала этого.
А ведь я, вы знаете, не такая, как другие.
Это все равно, как
если, когда замечтаешься, сидя одна, просто думаешь: «Ах, как я его люблю», так ведь тут уж ни тревоги, ни боли никакой нет в этой приятности,
а так ровно, тихо чувствуешь, так вот то же самое, только в тысячу раз сильнее, когда этот любимый человек на тебя любуется; и как это спокойно чувствуешь,
а не то, что сердце стучит, нет, это уж тревога была бы, этого не чувствуешь,
а только оно как-то ровнее, и с приятностью, и так мягко бьется, и грудь шире становится, дышится легче, вот это так, это самое верное: дышать очень легко.
А теперь,
если ей нужно быть в мастерской вечером, об этом уже накануне сказано Кирсанову, и он является провожать ее.
Если бы кто посторонний пришел посоветоваться с Кирсановым о таком положении, в каком Кирсанов увидел себя, когда очнулся, и
если бы Кирсанов был совершенно чужд всем лицам, которых касается дело, он сказал бы пришедшему советоваться: «поправлять дело бегством — поздно, не знаю, как оно разыграется, но для вас, бежать или оставаться — одинаково опасно,
а для тех, о спокойствии которых вы заботитесь ваше бегство едва ли не опаснее, чем то, чтобы вы оставались».
Так прошел месяц, может быть, несколько и побольше, и
если бы кто сосчитал, тот нашел бы, что в этот месяц ни на волос не уменьшилась его короткость с Лопуховыми, но вчетверо уменьшилось время, которое проводит он у них,
а в этом времени наполовину уменьшилась пропорция времени, которое проводит он с Верою Павловною. Еще какой-нибудь месяц, и при всей неизменности дружбы, друзья будут мало видеться, — и дело будет в шляпе.
Если наклонность не дана природою или не развита жизнью независимо от намерений самого человека, этот человек не может создать ее в себе усилием воли,
а без влечения ничто не делается так, как надобно.
А на месте В есть В;
если бы на месте В не было В, то оно еще не было бы на месте В, ему еще не доставало бы чего-нибудь, чтобы быть на месте В, — так ведь?
Если бы Лопухов рассмотрел свои действия в этом разговоре как теоретик, он с удовольствием заметил бы: «
А как, однако же, верна теория: эгоизм играет человеком.
Если бы Кирсанов рассмотрел свои действия в этом разговоре как теоретик, он с удовольствием заметил бы: «
А как, однако же, верна теория; самому хочется сохранить свое спокойствие, возлежать на лаврах,
а толкую о том, что, дескать, ты не имеешь права рисковать спокойствием женщины;
а это (ты понимай уж сам) обозначает, что, дескать, я действительно совершал над собою подвиги благородства к собственному сокрушению, для спокойствия некоторого лица и для твоего, мой друг;
а потому и преклонись перед величием души моей.
Это всегда так бывает:
если явилось в человеке настроение искать чего-нибудь, он во всем находит то, чего ищет; пусть не будет никакого следа,
а он так вот и видит ясный след; пусть не будет и тени,
а он все-таки видит не только тень его, что ему нужно, но и все, что ему нужно, видит в самых несомненных чертах, и эти черты с каждым новым взглядом, с каждою новою мыслью его делаются все яснее.
Борьба была тяжела. Цвет лица Веры Павловны стал бледен. Но, по наружности, она была совершенно спокойна, старалась даже казаться веселою, это даже удавалось ей почти без перерывов. Но
если никто не замечал ничего,
а бледность приписывали какому-нибудь легкому нездоровью, то ведь не Лопухову же было это думать и не видеть, да ведь он и так знал, ему и смотреть-то было нечего.
— Рассказывая про завод, друг мой Верочка, я забыл сказать тебе одну вещь о новом своем месте, это, впрочем, неважно и говорить об этом не стоило,
а на случай скажу; но только у меня просьба: мне хочется спать, тебе тоже; так
если чего не договорю о заводе, поговорим завтра,
а теперь скажу в двух словах.
—
А,
если так, то Маша поедет с чемоданами,
а мы сядем вместе.
Поэтому,
если подавались фрукты, он абсолютно ел яблоки, абсолютно не ел абрикосов; апельсины ел в Петербурге, не ел в провинции, — видите, в Петербурге простой народ ест их,
а в провинции не ест.
Тогда-то узнал наш кружок и то, что у него были стипендиаты, узнал большую часть из того о его личных отношениях, что я рассказал, узнал множество историй, далеко, впрочем, не разъяснявших всего, даже ничего не разъяснявших,
а только делавших Рахметова лицом еще более загадочным для всего кружка, историй, изумлявших своею странностью или совершенно противоречивших тому понятию, какое кружок имел. о нем, как о человеке, совершенно черством для личных чувств, не имевшем,
если можно так выразиться, личного сердца, которое билось бы ощущениями личной жизни.
Рахметов просил его не видаться с нею, не справляться о ней: «
если я буду полагать, что вы будете что-нибудь знать о ней, я не удержусь, стану спрашивать,
а это не годится».
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще год;
если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев,
если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно»,
а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»;
а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года,
а может быть, и навсегда,
если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь,
а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
А это будет сказано тебе на следующих страницах, тотчас же после разговора Рахметова с Верою Павловною; как только он уйдет, так это я скажу тебе в конце главы, угадай — ко теперь, что там будет сказано: угадать нетрудно,
если ты имеешь хоть малейшее понятие о художественности, о которой ты так любишь толковать, — да куда тебе!
— Нет. Именно я потому и выбран, что всякий другой на моем месте отдал бы. Она не может остаться в ваших руках, потому что, по чрезвычайной важности ее содержания, характер которого мы определили, она не должна остаться ни в чьих руках.
А вы захотели бы сохранить ее,
если б я отдал ее. Потому, чтобы не быть принуждену отнимать ее у вас силою, я вам не отдам ее,
а только покажу. Но я покажу ее только тогда, когда вы сядете, сложите на колена ваши руки и дадите слово не поднимать их.