Неточные совпадения
—
Если вы пойдете за мной, я позову людей, детей! Пускай все знают, что вы подлец! Я уезжаю нынче,
а вы живите здесь с своею любовницей!
Ему бы смешно показалось,
если б ему сказали, что он не получит места с тем жалованьем, которое ему нужно, тем более, что он и не требовал чего-нибудь чрезвычайного; он хотел только того, что получали его сверстники,
а исполнять такого рода должность мог он не хуже всякого другого.
«
Если б они знали, — думал он, с значительным видом склонив голову при слушании доклада, — каким виноватым мальчиком полчаса тому назад был их председатель!» — И глаза его смеялись при чтении доклада. До двух часов занятия должны были итти не прерываясь,
а в два часа — перерыв и завтрак.
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал тебя к себе, но жена не совсем здорова.
А вот что:
если ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда,
а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
— Ах перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов,
если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю,
а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься,
а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.
— Да, но спириты говорят: теперь мы не знаем, что это за сила, но сила есть, и вот при каких условиях она действует.
А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта сила. Нет, я не вижу, почему это не может быть новая сила,
если она….
Если вы делаете вечера, так зовите всех,
а не избранных женишков.
Если б он мог слышать, что говорили ее родители в этот вечер,
если б он мог перенестись на точку зрения семьи и узнать, что Кити будет несчастна,
если он не женится на ней, он бы очень удивился и не поверил бы этому. Он не мог поверить тому, что то, что доставляло такое большое и хорошее удовольствие ему,
а главное ей, могло быть дурно. Еще меньше он мог бы поверить тому, что он должен жениться.
— Во-первых, никогда;
а во-вторых,
если б это и было, то зачем мне это?
— Ну, чорт их дери, привилегированные классы, — прокашливаясь проговорил голос брата. — Маша! Добудь ты нам поужинать и дай вина,
если осталось,
а то пошли.
—
А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так вот, ты знаешь, с кем имеешь дело. И
если думаешь, что ты унизишься, так вот Бог,
а вот порог.
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что, дом всё стоит, и березы, и наша классная?
А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи то же, что было. Я тогда приеду к тебе,
если твоя жена будет хорошая.
—
Если хочешь знать всю мою исповедь в этом отношении, я скажу тебе, что в вашей ссоре с Сергеем Иванычем я не беру ни той, ни другой стороны. Вы оба неправы. Ты неправ более внешним образом,
а он более внутренно.
— Но ей всё нужно подробно. Съезди,
если не устала, мой друг. Ну, тебе карету подаст Кондратий,
а я еду в комитет. Опять буду обедать не один, — продолжал Алексей Александрович уже не шуточным тоном. — Ты не поверишь, как я привык…
— Ах, maman, у вас своего горя много. Лили заболела, и я боюсь, что скарлатина. Я вот теперь выехала, чтоб узнать,
а то засяду уже безвыездно,
если, избави Бог, скарлатина.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и
если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с,
если бы не было того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да,
а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
— Да, вы представьте себе,
если она отказала Левину, —
а она бы не отказала ему,
если б не было того, я знаю… И потом этот так ужасно обманул ее.
— И мне то же говорит муж, но я не верю, — сказала княгиня Мягкая. —
Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели то, что есть,
а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это… Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне велели находить его умным, я всё искала и находила, что я сама глупа, не видя его ума;
а как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало, не правда ли?
— Со мной? — сказала она удивленно, вышла из двери и посмотрела на него. — Что же это такое? О чем это? — спросила она садясь. — Ну, давай переговорим,
если так нужно.
А лучше бы спать.
— Ну да,
а ум высокий Рябинина может. И ни один купец не купит не считая,
если ему не отдают даром, как ты. Твой лес я знаю. Я каждый год там бываю на охоте, и твой лес стòит пятьсот рублей чистыми деньгами,
а он тебе дал двести в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать.
—
Если было с ее стороны что-нибудь тогда, то это было увлеченье внешностью, — продолжал Облонский. — Этот, знаешь, совершенный аристократизм и будущее положение в свете подействовали не на нее,
а на мать.
Если бы кто-нибудь имел право спросить Алексея Александровича, что он думает о поведении своей жены, то кроткий, смирный Алексей Александрович ничего не ответил бы,
а очень бы рассердился на того человека, который у него спросил бы про это.
Вошел Сережа, предшествуемый гувернанткой.
Если б Алексей Александрович позволил себе наблюдать, он заметил бы робкий, растерянный взгляд, с каким Сережа взглянул на отца,
а потом на мать. Но он ничего не хотел видеть и не видал.
— Да, но
если б он не по воле матери,
а просто, сам?… — говорила Кити, чувствуя, что она выдала свою тайну и что лицо её, горящее румянцем стыда, уже изобличило её.
Но Константину Левину скучно было сидеть и слушать его, особенно потому, что он знал, что без него возят навоз на неразлешенное поле и навалят Бог знает как,
если не посмотреть; и резцы в плугах не завинтят,
а поснимают и потом скажут, что плуги выдумка пустая и то ли дело соха Андревна, и т. п.
—
А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела.
Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье,
а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Левин не замечал, как проходило время.
Если бы спросили его, сколько времени он косил, он сказал бы, что полчаса, —
а уж время подошло к обеду. Заходя ряд, старик обратил внимание Левина на девочек и мальчиков, которые с разных сторон, чуть видные, по высокой траве и по дороге шли к косцам, неся оттягивавшие им ручонки узелки с хлебом и заткнутые тряпками кувшинчики с квасом.
— Может быть; но ведь это такое удовольствие, какого я в жизнь свою не испытывал. И дурного ведь ничего нет. Не правда ли? — отвечал Левин. — Что же делать,
если им не нравится.
А впрочем, я думаю, что ничего.
А?
— Я не знаю! — вскакивая сказал Левин. —
Если бы вы знали, как вы больно мне делаете! Всё равно, как у вас бы умер ребенок,
а вам бы говорили:
а вот он был бы такой, такой, и мог бы жить, и вы бы на него радовались.
А он умер, умер, умер…
Теперь Алексей Александрович намерен был требовать: во-первых, чтобы составлена была новая комиссия, которой поручено бы было исследовать на месте состояние инородцев; во-вторых,
если окажется, что положение инородцев действительно таково, каким оно является из имеющихся в руках комитета официальных данных, то чтобы была назначена еще другая новая ученая комиссия для исследования причин этого безотрадного положения инородцев с точек зрения:
а) политической, б) административной, в) экономической, г) этнографической, д) материальной и е) религиозной; в-третьих, чтобы были затребованы от враждебного министерства сведения о тех мерах, которые были в последнее десятилетие приняты этим министерством для предотвращения тех невыгодных условий, в которых ныне находятся инородцы, и в-четвертых, наконец, чтобы было потребовано от министерства объяснение о том, почему оно, как видно из доставленных в комитет сведений за №№ 17015 и 18308, от 5 декабря 1863 года и 7 июня 1864, действовало прямо противоположно смыслу коренного и органического закона, т…, ст. 18, и примечание в статье 36.
— Да уж вы как ни делайте, он коли лентяй, так всё будет чрез пень колоду валить.
Если совесть есть, будет работать,
а нет — ничего не сделаешь.
Он чувствовал, что
если б они оба не притворялись,
а говорили то, что называется говорить по душе, т. е. только то, что они точно думают и чувствуют, то они только бы смотрели в глаза друг другу, и Константин только бы говорил: «ты умрешь, ты умрешь, ты умрешь!» ―
а Николай только бы отвечал: «знаю, что умру; но боюсь, боюсь, боюсь!» И больше бы ничего они не говорили,
если бы говорили только по душе.
—
А, великодушие! ― сказал Николай и улыбнулся. ―
Если тебе хочется быть правым, то могу доставить тебе это удовольствие, Ты прав, но я всё-таки уеду!
― Я не защищаю, мне совершенно всё равно; но я думаю, что
если бы ты сам не любил этих удовольствий, то ты мог бы отказаться.
А тебе доставляет удовольствие смотреть на Терезу в костюме Евы…
― Это не мужчина, не человек, это кукла! Никто не знает, но я знаю. О,
если б я была на его месте, я бы давно убила, я бы разорвала на куски эту жену, такую, как я,
а не говорила бы: ты, ma chère, Анна. Это не человек, это министерская машина. Он не понимает, что я твоя жена, что он чужой, что он лишний… Не будем, не будем говорить!..
— Люди не могут более жить вместе — вот факт. И
если оба в этом согласны, то подробности и формальности становятся безразличны.
А с тем вместе это есть простейшее и вернейшее средство.
— Старо, но знаешь, когда это поймешь ясно, то как-то всё делается ничтожно. Когда поймешь, что нынче-завтра умрешь, и ничего не останется, то так всё ничтожно! И я считаю очень важной свою мысль,
а она оказывается так же ничтожна,
если бы даже исполнить ее, как обойти эту медведицу. Так и проводишь жизнь, развлекаясь охотой, работой, — чтобы только не думать о смерти.
—
Если бы не было этого преимущества анти-нигилистического влияния на стороне классических наук, мы бы больше подумали, взвесили бы доводы обеих сторон, — с тонкою улыбкой говорил Сергей Иванович, — мы бы дали простор тому и другому направлению. Но теперь мы знаем, что в этих пилюлях классического образования лежит целебная сила антинигилизма, и мы смело предлагаем их нашим пациентам…
А что как нет и целебной силы? — заключил он, высыпая аттическую соль.
Он часто испытывал, что иногда во время спора поймешь то, что любит противник, и вдруг сам полюбишь это самое и тотчас согласишься, и тогда все доводы отпадают, как ненужные;
а иногда испытывал наоборот: выскажешь наконец то, что любишь сам и из-за чего придумываешь доводы, и
если случится, что выскажешь это хорошо и искренно, то вдруг противник соглашается и перестает спорить.
— Ну, так вот что мы сделаем: ты поезжай в нашей карете за ним,
а Сергей Иванович уже
если бы был так добр заехать,
а потом послать.
— Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало быть,
если они хотят изображать не Бога,
а революционера или мудреца, то пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства,
а потом…
А самый опытный и искусный живописец-техник одною механическою способностью не мог бы написать ничего,
если бы ему не открылись прежде границы содержания.
—
Если поискать, то найдутся другие. Но дело в том, что искусство не терпит спора и рассуждений.
А при картине Иванова для верующего и для неверующего является вопрос: Бог это или не Бог? и разрушает единство впечатления.
—
А я тебе говорю, что,
если ты поедешь, и я поеду с тобой, непременно поеду, — торопливо и гневно заговорила она. — Почему невозможно? Почему ты говоришь, что невозможно?
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. —
А во вторых, дорога не награда,
а труд. И я желал бы, чтобы ты понимал это. Вот
если ты будешь трудиться, учиться для того, чтобы получить награду, то труд тебе покажется тяжел; но когда ты трудишься (говорил Алексей Александрович, вспоминая, как он поддерживал себя сознанием долга при скучном труде нынешнего утра, состоявшем в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд, ты в нем найдешь для себя награду.
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И
если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга.
А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу ехать? Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, —
если ты не изменился. Отчего ты не смотришь на меня?
— Нет, я чувствую и особенно теперь: ты виновата, — сказал он, прижав ее руку, — что это не то. Я делаю это так, слегка.
Если б я мог любить всё это дело, как я люблю тебя…
а то я последнее время делаю как заданный урок.
—
А то садись,
если лошади смирны, и шагом.
«
Если так, — сказал он себе, — я должен обдумать и решить,
а не отдаваться, как мальчик, увлеченью минуты».
— Отчего же и не пойти,
если весело. Ça ne tire pas à conséquence. [Это не может иметь последствий.] Жене моей от этого не хуже будет,
а мне будет весело. Главное дело — блюди святыню дома. В доме чтобы ничего не было.
А рук себе не завязывай.