Неточные совпадения
Толстые же никогда не занимают косвенных мест,
а всё прямые, и уж
если сядут где, то сядут надежно и крепко, так что скорей место затрещит и угнется под ними,
а уж они не слетят.
Выходя с фигуры, он ударял по столу крепко рукою, приговаривая,
если была дама: «Пошла, старая попадья!»,
если же король: «Пошел, тамбовский мужик!»
А председатель приговаривал: «
А я его по усам!
Проехавши пятнадцатую версту, он вспомнил, что здесь, по словам Манилова, должна быть его деревня, но и шестнадцатая верста пролетела мимо,
а деревни все не было видно, и
если бы не два мужика, попавшиеся навстречу, то вряд ли бы довелось им потрафить на лад.
В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «Какой приятный и добрый человек!» В следующую за тем минуту ничего не скажешь,
а в третью скажешь: «Черт знает что такое!» — и отойдешь подальше;
если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную.
И весьма часто, сидя на диване, вдруг, совершенно неизвестно из каких причин, один, оставивши свою трубку,
а другая работу,
если только она держалась на ту пору в руках, они напечатлевали друг другу такой томный и длинный поцелуй, что в продолжение его можно бы легко выкурить маленькую соломенную сигарку.
— О, вы еще не знаете его, — отвечал Манилов, — у него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр,
а этот сейчас,
если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и забегают; побежит за ней следом и тотчас обратит внимание. Я его прочу по дипломатической части. Фемистоклюс, — продолжал он, снова обратясь к нему, — хочешь быть посланником?
—
А,
если хорошо, это другое дело: я против этого ничего, — сказал Манилов и совершенно успокоился.
—
А знаете, Павел Иванович, — сказал Манилов, которому очень понравилась такая мысль, — как было бы в самом деле хорошо,
если бы жить этак вместе, под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вяза пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!..
А какой,
если б ты знал, волокита Кувшинников!
—
А Пробка Степан, плотник? я голову прозакладую,
если вы где сыщете такого мужика. Ведь что за силища была! Служи он в гвардии, ему бы бог знает что дали, трех аршин с вершком ростом!
— Ведь вот не сыщешь,
а у меня был славный ликерчик,
если только не выпили! народ такие воры!
А вот разве не это ли он? — Чичиков увидел в руках его графинчик, который был весь в пыли, как в фуфайке. — Еще покойница делала, — продолжал Плюшкин, — мошенница ключница совсем было его забросила и даже не закупорила, каналья! Козявки и всякая дрянь было напичкались туда, но я весь сор-то повынул, и теперь вот чистенькая; я вам налью рюмочку.
Знаю, знаю тебя, голубчик;
если хочешь, всю историю твою расскажу: учился ты у немца, который кормил вас всех вместе, бил ремнем по спине за неаккуратность и не выпускал на улицу повесничать, и был ты чудо,
а не сапожник, и не нахвалился тобою немец, говоря с женой или с камрадом.
Если и случалось ему проходить их даже в блистательном и облагороженном виде, с лакированными полами и столами, он старался пробежать как можно скорее, смиренно опустив и потупив глаза в землю,
а потому совершенно не знает, как там все благоденствует и процветает.
— Все это хорошо, только, уж как хотите, мы вас не выпустим так рано. Крепости будут совершены сегодня,
а вы все-таки с нами поживите. Вот я сейчас отдам приказ, — сказал он и отворил дверь в канцелярскую комнату, всю наполненную чиновниками, которые уподобились трудолюбивым пчелам, рассыпавшимся по сотам,
если только соты можно уподобить канцелярским делам: — Иван Антонович здесь?
Как бы то ни было, цель человека все еще не определена,
если он не стал наконец твердой стопою на прочное основание,
а не на какую-нибудь вольнодумную химеру юности.
Селифан лег и сам на той же кровати, поместив голову у Петрушки на брюхе и позабыв о том, что ему следовало спать вовсе не здесь,
а, может быть, в людской,
если не в конюшне близ лошадей.
Впрочем,
если слово из улицы попало в книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде всего читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова,
а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии;
а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для себя на даче избу в русском вкусе.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не то, что у всех, — есть маленькая слабость:
если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», —
а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут,
если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
Как они делают, бог их ведает: кажется, и не очень мудреные вещи говорят,
а девица то и дело качается на стуле от смеха; статский же советник бог знает что расскажет: или поведет речь о том, что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман не без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою;
если же скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется, чем та, которая его слушает.
Вы не поверите, ваше превосходительство, как мы друг к другу привязаны, то есть, просто
если бы вы сказали, вот, я тут стою,
а вы бы сказали: «Ноздрев! скажи по совести, кто тебе дороже, отец родной или Чичиков?» — скажу: «Чичиков», ей-богу…
Прасковья Федоровна, однако же, находит, что лучше,
если бы клеточки были помельче, и чтобы не коричневые были крапинки,
а голубые.
— Ах, жизнь моя, Анна Григорьевна,
если бы вы могли только представить то положение, в котором я находилась, вообразите: приходит ко мне сегодня протопопша — протопопша, отца Кирилы жена — и что бы вы думали: наш-то смиренник, приезжий-то наш, каков,
а?
Да не покажется читателю странным, что обе дамы были не согласны между собою в том, что видели почти в одно и то же время. Есть, точно, на свете много таких вещей, которые имеют уже такое свойство:
если на них взглянет одна дама, они выйдут совершенно белые,
а взглянет другая, выйдут красные, красные, как брусника.
«Ну что, — думали чиновники, —
если он узнает только просто, что в городе их вот-де какие глупые слухи, да за это одно может вскипятить не на жизнь,
а на самую смерть».
Председатель отвечал, что это вздор, и потом вдруг побледнел сам, задав себе вопрос,
а что,
если души, купленные Чичиковым, в самом деле мертвые?
а он допустил совершить на них крепость да еще сам сыграл роль поверенного Плюшкина, и дойдет это до сведения генерал-губернатора, что тогда?
Дело ходило по судам и поступило наконец в палату, где было сначала наедине рассуждено в таком смысле: так как неизвестно, кто из крестьян именно участвовал,
а всех их много, Дробяжкин же человек мертвый, стало быть, ему немного в том проку,
если бы даже он и выиграл дело,
а мужики были еще живы, стало быть, для них весьма важно решение в их пользу; то вследствие того решено было так: что заседатель Дробяжкин был сам причиною, оказывая несправедливые притеснения мужикам Вшивой-спеси и Задирайлова-тож,
а умер-де он, возвращаясь в санях, от апоплексического удара.
Собакевич отвечал, что Чичиков, по его мнению, человек хороший,
а что крестьян он ему продал на выбор и народ во всех отношениях живой; но что он не ручается за то, что случится вперед, что
если они попримрут во время трудностей переселения в дороге, то не его вина, и в том властен Бог,
а горячек и разных смертоносных болезней есть на свете немало, и бывают примеры, что вымирают-де целые деревни.
Англичанин стоит и сзади держит на веревке собаку, и под собакой разумеется Наполеон: «Смотри, мол, говорит,
если что не так, так я на тебя сейчас выпущу эту собаку!» — и вот теперь они, может быть, и выпустили его с острова Елены, и вот он теперь и пробирается в Россию, будто бы Чичиков,
а в самом деле вовсе не Чичиков.
Конечно, поверить этому чиновники не поверили,
а, впрочем, призадумались и, рассматривая это дело каждый про себя, нашли, что лицо Чичикова,
если он поворотится и станет боком, очень сдает на портрет Наполеона.
Поди ты сладь с человеком! не верит в Бога,
а верит, что
если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты,
а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов,
а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Утопающий, говорят, хватается и за маленькую щепку, и у него нет в это время рассудка подумать, что на щепке может разве прокатиться верхом муха,
а в нем весу чуть не четыре пуда,
если даже не целых пять; но не приходит ему в то время соображение в голову, и он хватается за щепку.
Они, сказать правду, боятся нового генерал-губернатора, чтобы из-за тебя чего-нибудь не вышло;
а я насчет генерал-губернатора такого мнения, что
если он подымет нос и заважничает, то с дворянством решительно ничего не сделает.
И вот напечатают в газетах, что скончался, к прискорбию подчиненных и всего человечества, почтенный гражданин, редкий отец, примерный супруг, и много напишут всякой всячины; прибавят, пожалуй, что был сопровождаем плачем вдов и сирот;
а ведь
если разобрать хорошенько дело, так на поверку у тебя всего только и было, что густые брови».
Иной, может быть, и не так бы глубоко запустил руку,
если бы не вопрос, который, неизвестно почему, приходит сам собою:
а что скажут дети?
Он не обращался наобум ко всякому помещику, но избирал людей более по своему вкусу или таких, с которыми бы можно было с меньшими затруднениями делать подобные сделки, стараясь прежде познакомиться, расположить к себе, чтобы,
если можно, более дружбою,
а не покупкою приобрести мужиков.
— Я придумал вот что. Теперь, покуда новые ревижские сказки не поданы, у помещиков больших имений наберется немало, наряду с душами живыми, отбывших и умерших… Так,
если, например, ваше превосходительство передадите мне их в таком виде, как бы они были живые, с совершением купчей крепости, я бы тогда эту крепость представил старику, и он, как ни вертись,
а наследство бы мне отдал.
—
А каков был улов,
если б вы видели! Какой осетрище пожаловал! Карасей и не считали.
— Да
если вам свободно, так поедем со мной, — сказал Чичиков и подумал про себя, глядя на Платонова: «
А это было бы хорошо: тогда бы можно издержки пополам,
а подчинку коляски отнести вовсе на его счет».
—
А уж у нас, в нашей губернии… Вы не можете себе представить, что они говорят обо мне. Они меня иначе и не называют, как сквалыгой и скупердяем первой степени. Себя они во всем извиняют. «Я, говорит, конечно, промотался, но потому, что жил высшими потребностями жизни. Мне нужны книги, я должен жить роскошно, чтобы промышленность поощрять;
а этак, пожалуй, можно прожить и не разорившись,
если бы жить такой свиньею, как Костанжогло». Ведь вот как!
— Да что ж тебе? Ну, и ступай,
если захотелось! — сказал хозяин и остановился: громко, по всей комнате раздалось храпенье Платонова,
а вслед за ним Ярб захрапел еще громче. Уже давно слышался отдаленный стук в чугунные доски. Дело потянуло за полночь. Костанжогло заметил, что в самом деле пора на покой. Все разбрелись, пожелав спокойного сна друг другу, и не замедлили им воспользоваться.
— Трудно, Платон Михалыч, трудно! — говорил Хлобуев Платонову. — Не можете вообразить, как трудно! Безденежье, бесхлебье, бессапожье! Трын-трава бы это было все,
если бы был молод и один. Но когда все эти невзгоды станут тебя ломать под старость,
а под боком жена, пятеро детей, — сгрустнется, поневоле сгрустнется…
Если ж настояла крайняя необходимость, то все-таки казалось ему, лучше выдать деньги завтра,
а не сегодня.
— Есть у меня, пожалуй, трехмиллионная тетушка, — сказал Хлобуев, — старушка богомольная: на церкви и монастыри дает, но помогать ближнему тугенька.
А старушка очень замечательная. Прежних времен тетушка, на которую бы взглянуть стоило. У ней одних канареек сотни четыре. Моськи, и приживалки, и слуги, каких уж теперь нет. Меньшому из слуг будет лет шестьдесят, хоть она и зовет его: «Эй, малый!»
Если гость как-нибудь себя не так поведет, так она за обедом прикажет обнести его блюдом. И обнесут, право.
— Да-с, — прибавил купец, — у Афанасия Васильевича при всех почтенных качествах непросветительности много.
Если купец почтенный, так уж он не купец, он некоторым образом есть уже негоциант. Я уж тогда должен себе взять и ложу в театре, и дочь уж я за простого полковника — нет-с, не выдам: я за генерала, иначе я ее не выдам. Что мне полковник? Обед мне уж должен кондитер поставлять,
а не то что кухарка…
«Нет, — подумал Чичиков, — ты-то не много сделаешь толку с десятью миллионами.
А вот
если б мне десять миллионов, я бы, точно, кое-что сделал».
—
А зачем же так вы не рассуждаете и в делах света? Ведь и в свете мы должны служить Богу,
а не кому иному.
Если и другому кому служим, мы потому только служим, будучи уверены, что так Бог велит,
а без того мы бы и не служили. Что ж другое все способности и дары, которые розные у всякого? Ведь это орудия моленья нашего: то — словами,
а это делом. Ведь вам же в монастырь нельзя идти: вы прикреплены к миру, у вас семейство.
Вот что говорит Иван Потапыч;
а он,
если сказать по правде, в несколько раз умнее меня.
«
А мне пусть их все передерутся, — думал Хлобуев, выходя. — Афанасий Васильевич не глуп. Он дал мне это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его — вот и все». Он стал думать о дороге, в то время, когда Муразов все еще повторял в себе: «Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков! Ведь
если бы с этакой волей и настойчивостью да на доброе дело!»
Говорю вам по чести, что
если бы я и всего лишился моего имущества, —
а у меня его больше, чем у вас, — я бы не заплакал.
— Я не оправдываю его. Но справедливо ли то,
если юношу, который по неопытности своей был обольщен и сманен другими, осудить так, как и того, который был один из зачинщиков? Ведь участь постигла ровная и Дерпенникова, и какого-нибудь Вороного-Дрянного;
а ведь преступленья их не равны.