— Вы не раз слышали мое мнение о призвании женщин, — возразил с снисходительной улыбкой Рудин. — Вы знаете, что, по-моему, одна Жанна д’Арк могла спасти Францию… Но
дело не в том. Я хотел поговорить о вас. Вы стоите на пороге жизни… Рассуждать о вашей будущности и весело, и не бесплодно… Послушайте: вы знаете, я ваш друг; я принимаю в вас почти родственное участие… А потому я надеюсь, вы не найдете моего вопроса нескромным: скажите, ваше сердце до сих пор совершенно спокойно?
— Нет, не слыхал. Но, помилуй, Рудин, как же ты, с своим умом, не догадался, что твое
дело не в том состоит, чтобы быть… извини за каламбур… деловым человеком?
Неточные совпадения
— Это другое
дело! Мне остается только сожалеть о
том, что я
не удостоилась попасть
в число людей, с которыми вы знаетесь.
— Да,
не поведу, — возразил Лежнев, — хотя может быть, у меня и большие уши.
Дело в том, что слова Рудина так и остаются словами и никогда
не станут поступком — а между
тем эти самые слова могут смутить, погубить молодое сердце.
—
В том-то и
дело, что он даже
не Тартюф. Тартюф,
тот по крайней мере знал, чего добивался; а этот, при всем своем уме…
— Вы мне говорите, чтобы я утешилась, — начала она, и глаза ее заблестели сквозь слезы, — я
не о
том плачу, о чем вы думаете… Мне
не то больно: мне больно
то, что я
в вас обманулась… Как! я прихожу к вам за советом, и
в какую минуту, и первое ваше слово: покориться… Покориться! Так вот как вы применяете на
деле ваши толкования о свободе, о жертвах, которые…
Поверьте, чем проще, чем теснее круг, по которому пробегает жизнь,
тем лучше;
не в том дело, чтобы отыскивать
в ней новые стороны, но
в том, чтобы все переходы ее совершались своевременно.
Третьего
дня, вечером,
в саду, я
в первый раз услыхал от вас… но к чему напоминать вам
то, что вы тогда сказали — и вот уже я уезжаю сегодня, уезжаю с позором, после жестокого объяснения с вами,
не унося с собой никакой надежды…
А
то, посудите сами: третьего
дня наша предводительша как из пистолета мне
в лоб выстрелила; говорит мне, что ей
не нравится моя тенденция!
—
Не пропадет! — подхватил Пигасов, — где-нибудь сидит да проповедует. Этот господин всегда найдет себе двух или трех поклонников, которые будут его слушать разиня рот и давать ему взаймы деньги. Посмотрите, он кончит
тем, что умрет где-нибудь
в Царевококшайске или
в Чухломе — на руках престарелой
девы в парике, которая будет думать о нем, как о гениальнейшем человеке
в мире…
— Знаю, брат, что
не в том; а впрочем,
в чем оно состоит-то?.. Но если б ты видел Курбеева! Ты, пожалуйста,
не воображай его себе каким-нибудь пустым болтуном. Говорят, я был красноречив когда-то. Я перед ним просто ничего
не значу. Это был человек удивительно ученый, знающий, голова, творческая, брат, голова
в деле промышленности и предприятий торговых. Проекты самые смелые, самые неожиданные так и кипели у него на уме. Мы соединились с ним и решились употребить свои силы на общеполезное
дело…
— Нет, ты ошибаешься. Ты уважение мне внушаешь — вот что. Кто тебе мешал проводить годы за годами у этого помещика, твоего приятеля, который, я вполне уверен, если б ты только захотел под него подлаживаться, упрочил бы твое состояние? Отчего ты
не мог ужиться
в гимназии, отчего ты — странный человек! — с какими бы помыслами ни начинал
дело, всякий раз непременно кончал его
тем, что жертвовал своими личными выгодами,
не пускал корней
в недобрую почву, как она жирна ни была?
— Так, усыновила. Он теперь не Landau больше, а граф Беззубов. Но
дело не в том, а Лидия — я ее очень люблю, но у нее голова не на месте — разумеется, накинулась теперь на этого Landau, и без него ни у нее, ни у Алексея Александровича ничего не решается, и поэтому судьба вашей сестры теперь в руках этого Landau, иначе графа Беззубова.
— Понимаю. Они совсем и не грозят донести; они говорят только: «Мы, конечно, не донесем, но, в случае если дело откроется, то…» вот что они говорят, и все; но я думаю, что этого довольно!
Дело не в том: что бы там ни вышло и хотя бы эти записки были у меня теперь же в кармане, но быть солидарным с этими мошенниками, быть их товарищем вечно, вечно! Лгать России, лгать детям, лгать Лизе, лгать своей совести!..
Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж,
в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
— дворянин учится наукам: его хоть и секут
в школе, да за
дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за
то, что
не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша»
не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь
в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
А отчего? — оттого, что
делом не занимается: вместо
того чтобы
в должность, а он идет гулять по прешпекту,
в картишки играет.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте
не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти
дела не так делаются
в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и
того… как там следует — чтобы и уши
не слыхали. Вот как
в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего
не знаешь и
не в свое
дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…»
В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак
не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна,
не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам,
не то я смертью окончу жизнь свою».