Неточные совпадения
— У
меня не было первой любви, —
сказал он, наконец, —
я прямо начал со второй.
— Так как же быть? — начал хозяин. — В моей первой любви тоже не много занимательного:
я ни в кого не влюблялся до знакомства с Анной Ивановной, моей теперешней женой, — и все у нас шло как по маслу: отцы нас сосватали, мы очень скоро полюбились друг другу и вступили в брак не мешкая. Моя сказка двумя словами сказывается.
Я, господа, признаюсь, поднимая вопрос о первой любви, — надеялся на вас, не
скажу старых, но и не молодых холостяков. Разве вы нас чем-нибудь потешите, Владимир Петрович?
— Вам угодно было вчера
сказать, что вы желаете иметь полосатого котенка с большими ушами… вот
я и достал-с. Слово — закон. — И он опять поклонился.
Я стоял неподвижно на одном месте и не знал — засмеяться ли
мне,
сказать ли что-нибудь, или так промолчать. Вдруг, сквозь раскрытую дверь передней,
мне бросилась в глаза фигура нашего лакея Федора. Он делал
мне знаки.
Я машинально вышел к нему.
— Гм. Впрочем, это все равно. Ты
мне, кажется,
сказала, что ты и дочь ее позвала;
меня кто-то уверял, что она очень милая и образованная девушка.
— Буду надеяться на ваше покровительство, Марья Николаевна и Петр Васильич, —
сказала она нараспев матушке и отцу. — Что делать! Были времена, да прошли. Вот и
я — сиятельная, — прибавила она с неприятным смехом, — да что за честь, коли нечего есть.
— Постойте, постойте! новый гость, надо и ему дать билет, — и, легко соскочив со стула, взяла
меня за обшлаг сюртука. — Пойдемте же, —
сказала она, — что вы стоите? Messieurs, [Господа (фр.).] позвольте вас познакомить: это мсьё Вольдемар, сын нашего соседа. А это, — прибавила она, обращаясь ко
мне и указывая поочередно на гостей, — граф Малевский, доктор Лушин, поэт Майданов, отставной капитан Нирмацкий и Беловзоров, гусар, которого вы уже видели. Прошу любить да жаловать.
— По крайней мере позвольте объяснить господину Вольдемару, в чем дело, — начал насмешливым голосом Лушин, — а то он совсем растерялся. Видите ли, молодой человек, мы играем в фанты; княжна подверглась штрафу, и тот, кому вынется счастливый билет, будет иметь право поцеловать у ней ручку. Поняли ли вы, что
я вам
сказал?
В одном штрафе
мне довелось сидеть с ней рядом, накрывшись одним и тем же шелковым платком:
я должен был
сказать ей свой секрет.
«Сам бери, что можешь, а в руки не давайся; самому себе принадлежать — в этом вся штука жизни», —
сказал он
мне однажды.
— Нет, — ответил он, и лицо его приняло обычное равнодушно-ласковое выражение. — Ступай один, коли хочешь; а кучеру
скажи, что
я не поеду.
«
Я кокетка,
я без сердца,
я актерская натура, —
сказала она ему однажды в моем присутствии, — а, хорошо! так подайте ж вашу руку,
я воткну в нее булавку, вам будет стыдно этого молодого человека, вам будет больно, а все-таки вы, господин правдивый человек, извольте смеяться».
— Вы не думаете ли, что
я его люблю, —
сказала она
мне в другой раз. — Нет;
я таких любить не могу, на которых
мне приходится глядеть сверху вниз.
Мне надобно такого, который сам бы
меня сломил… Да
я на такого не наткнусь, бог милостив! Не попадусь никому в лапы, ни-ни!
— А вас-то? Разве
я вас не люблю? —
сказала она и ударила
меня по носу концом перчатки.
— Что вы это беспрестанно таскаетесь сюда, молодой человек, —
сказал он
мне однажды, оставшись со
мною в гостиной Засекиных. (Княжна еще не возвращалась с прогулки, а крикливый голос княгини раздавался в мезонине: она бранилась со своей горничной.) — Вам бы надобно учиться, работать — пока вы молоды, — а вы что делаете?
— Да что же
я чувствую? —
сказал я, а сам в душе сознавал, что доктор прав.
— Вредна, вредна вам здешняя атмосфера, молодой человек, — еще раз
сказал мне Лушин.
— Но знаете ли что? —
сказала она ему, — если б
я была поэтом, —
я бы другие брала сюжеты. Может быть, все это вздор, — но
мне иногда приходят в голову странные мысли, особенно когда
я не сплю, перед утром, когда небо начинает становиться и розовым и серым.
Я бы, например… Вы не будете надо
мной смеяться?
— Да. Это так принято у испанцев.
Я хотел
сказать, что Тонкошеев…
— На что похожи эти облака? — спросила Зинаида и, не дожидаясь нашего ответа,
сказала: —
Я нахожу, что они похожи на те пурпуровые паруса, которые были на золотом корабле у Клеопатры, когда она ехала навстречу Антонию. Помните, Майданов, вы недавно
мне об этом рассказывали?
—
Я ваши волосы к себе в медальон положу и носить их буду, —
сказала она, а у самой на глазах все блестели слезы. — Это вас, быть может, утешит немного… а теперь прощайте.
— Подайте
мне мой зонтик, —
сказала Зинаида, — вишь,
я его куда бросила; да не смотрите на
меня так… что за глупости? вы не ушиблись? чай, обожглись в крапиве?
Зато другие только
скажут, что сделают, а
я сделал!
— Что вы хотите этим
сказать? — спросил
я.
— Вам
я ничего не хочу
сказать, — отрывисто возразил Лушин.
— Дайте
мне руку, —
сказала она
мне с прежней лаской, — мы давно с вами не болтали.
Я только посмотрел на нее — а она отвернулась и,
сказавши: «Ступайте за
мной, мой паж», — пошла к флигелю.
Я отправился вслед за нею — и все недоумевал. «Неужели, — думал
я, — эта кроткая, рассудительная девушка — та самая Зинаида, которую
я знал?» И походка ее
мне казалась тише — вся ее фигура величественнее и стройней…
— Постойте, постойте, — перебила Зинаида, —
я сама
скажу вам, что бы каждый из вас сделал.
Но к тому, что
мне смутно чудилось теперь в Зинаиде, —
я привыкнуть не мог… «Авантюрьерка», [От aventurière — авантюристка, искательница приключений (фр.).] —
сказала про нее однажды моя мать.
— Что
я хочу
сказать?
Я, кажется, ясно выражаюсь. Днем — и ночью. Днем еще так и сяк; днем светло и людно; но ночью — тут как раз жди беды. Советую вам не спать по ночам и наблюдать, наблюдать из всех сил. Помните — в саду, ночью, у фонтана — вот где надо караулить. Вы
мне спасибо
скажете.
Он, вероятно, не придавал особенного значенья тому, что
сказал мне; он имел репутацию отличного фальсификатора и славился своим умением дурачить людей на маскарадах, чему весьма способствовала та почти бессознательная лживость, которою было проникнуто все его существо…
Вот что! —
сказал я самому себе, — добро!
Отца не было дома; но матушка, которая с некоторого времени находилась в состоянии почти постоянного глухого раздражения, обратила внимание на мой фатальный вид и
сказала мне за ужином: «Чего ты дуешься, как мышь на крупу?»
Я только снисходительно усмехнулся в ответ и подумал: «Если б они знали!» Пробило одиннадцать часов;
я ушел к себе, но не раздевался,
я выжидал полночи; наконец, пробила и она.
— Что это вы смотрите кроликом, у которого вынули половину мозга? —
сказал мне, встретившись со
мною, Лушин.
— Вот вам, —
сказала она, — мой милый Володя (она в первый раз так
меня называла), товарищ. Его тоже зовут Володей. Пожалуйста, полюбите его; он еще дичок, но у него сердце доброе. Покажите ему Нескучное, гуляйте с ним, возьмите его под свое покровительство. Не правда ли, вы это сделаете? вы тоже такой добрый!
— Да вы расстегните свой воротник, —
сказал я ему.
От него
я узнал, что между отцом и матушкой произошла страшная сцена (а в девичьей все было слышно до единого слова; многое было сказано по-французски — да горничная Маша пять лет жила у швеи из Парижа и все понимала); что матушка моя упрекала отца в неверности, в знакомстве с соседней барышней, что отец сперва оправдывался, потом вспыхнул и в свою очередь
сказал какое-то жестокое слово, «якобы об ихних летах», отчего матушка заплакала; что матушка также упомянула о векселе, будто бы данном старой княгине, и очень о ней дурно отзывалась и о барышне также, и что тут отец ей пригрозил.
Помнится,
я пробродил целый день, но в сад не заходил и ни разу не взглянул на флигель — а вечером
я был свидетелем удивительного происшествия: отец мой вывел графа Малевского под руку через залу в переднюю и, в присутствии лакея, холодно
сказал ему: «Несколько дней тому назад вашему сиятельству в одном доме указали на дверь; а теперь
я не буду входить с вами в объяснения, но имею честь вам доложить, что если вы еще раз пожалуете ко
мне, то
я вас выброшу в окошко.
Я не мог расстаться с нею, не
сказав ей последнего прости.
Я вздохнул. Лгать
мне не хотелось, а правду
сказать я стыдился.
Поравнявшись с высокой грудой сложенных старых бревен, он проворно соскочил с Электрика, велел
мне слезть и, отдав
мне поводья своего коня,
сказал, чтобы
я подождал его тут же, у бревен, а сам повернул в небольшой переулок и исчез.
— Вы знаете, —
сказал он
мне, — между прочим, госпожа Дольская здесь.
И, может быть, вся тайна твоей прелести состоит не в возможности все сделать — а в возможности думать, что ты все сделаешь, — состоит именно в том, что ты пускаешь по ветру силы, которые ни на что другое употребить бы не умела, — в том, что каждый из нас не шутя считает себя расточителем, не шутя полагает, что он вправе
сказать: «О, что бы
я сделал, если б
я не потерял времени даром!»