Неточные совпадения
Действительно, княгиня Засекина не могла быть богатой женщиной: нанятый ею флигелек был
так ветх, и мал, и низок,
что люди, хотя несколько зажиточные, не согласились бы поселиться в нем. Впрочем, я тогда пропустил это все мимо ушей. Княжеский титул на меня мало действовал: я недавно прочел «Разбойников» Шиллера.
Молодые люди
так охотно подставляли свои лбы — а в движениях девушки (я ее видел сбоку) было что-то
такое очаровательное, повелительное, ласкающее, насмешливое и милое,
что я чуть не вскрикнул от удивления и удовольствия и, кажется, тут же бы отдал все на свете, чтобы только и меня эти прелестные пальчики хлопнули по лбу.
Она начала наматывать шерсть на перегнутую карту и вдруг озарила меня
таким ясным и быстрым взглядом,
что я невольно потупился.
Хотя мне очень было приятно,
что она
так откровенно со мной говорила, однако я немного обиделся.
Лицо ее показалось мне еще прелестнее,
чем накануне;
так все в нем было тонко, умно и мило.
— Мне нужно домой-с.
Так я скажу, — прибавил я, обращаясь к старухе, —
что вы пожалуете к нам во втором часу.
Княгиня торопливо достала табакерку и
так шумно понюхала,
что я даже вздрогнул.
«
Что это она все смеется?» — думал я, возвращаясь домой в сопровождении Федора, который ничего мне не говорил, но двигался за мной неодобрительно. Матушка меня побранила и удивилась:
что я мог
так долго делать у этой княгини? Я ничего не отвечал ей и отправился к себе в комнату. Мне вдруг стало очень грустно… Я силился не плакать… Я ревновал к гусару.
Матушка, однако же, прибавила,
что она позвала ее с дочерью на завтрашний день обедать (услыхав слово «с дочерью», я ткнул нос в тарелку), — потому
что она все-таки соседка, и с именем.
Я до того сконфузился,
что даже не поклонился никому; в докторе Лушине я узнал того самого черномазого господина, который
так безжалостно меня пристыдил в саду; остальные были мне незнакомы.
— Пишите билет, говорят вам, — повторила княжна. — Это
что за бунт? Мсьё Вольдемар с нами в первый раз, и сегодня для него закон не писан. Нечего ворчать, пишите, я
так хочу.
— Браво! он выиграл, — подхватила княжна. — Как я рада! — Она сошла со стула и
так ясно и сладко заглянула мне в глаза,
что у меня сердце покатилось. — А вы рады? — спросила она меня.
Я отвечал гусару
таким негодующим взором,
что Зинаида захлопала в ладоши, а Лушин воскликнул: молодец!
Зинаида стала передо мной, наклонила немного голову набок, как бы для того, чтобы лучше рассмотреть меня, и с важностью протянула мне руку. У меня помутилось в глазах; я хотел было опуститься на одно колено, упал на оба — и
так неловко прикоснулся губами к пальцам Зинаиды,
что слегка оцарапал себе конец носа ее ногтем.
Я стал хохотать и болтать громче других,
так что даже старая княгиня, сидевшая в соседней комнате с каким-то приказным от Иверских ворот, позванным для совещания, вышла посмотреть на меня.
Но я чувствовал себя до
такой степени счастливым,
что, как говорится, в ус не дул и в грош не ставил ничьих насмешек и ничьих косых взглядов.
То,
что я ощущал, было
так ново и
так сладко…
«Гроза», — подумал я, — и точно была гроза, но она проходила очень далеко,
так что и грома не было слышно; только на небе непрерывно вспыхивали неяркие, длинные, словно разветвленные молнии: они не столько вспыхивали, сколько трепетали и подергивались, как крыло умирающей птицы.
Так как я знал,
что заботы матушки о моих занятиях ограничатся этими немногими словами, то я и не почел нужным возражать ей; но после чаю отец меня взял под руку и, отправившись вместе со мною в сад, заставил меня рассказать все,
что я видел у Засекиных.
На него находила иногда веселость, и тогда он готов был резвиться и шалить со мной, как мальчик (он любил всякое сильное телесное движение); раз — всего только раз! — он приласкал меня с
такою нежностью,
что я чуть не заплакал…
— Вы не думаете ли,
что я его люблю, — сказала она мне в другой раз. — Нет; я
таких любить не могу, на которых мне приходится глядеть сверху вниз. Мне надобно
такого, который сам бы меня сломил… Да я на
такого не наткнусь, бог милостив! Не попадусь никому в лапы, ни-ни!
Она до того была бледна,
такая горькая печаль,
такая глубокая усталость сказывалась в каждой ее черте,
что сердце у меня сжалось, и я невольно пробормотал...
— Да, — повторила она, по-прежнему глядя на меня. — Это
так.
Такие же глаза, — прибавила она, задумалась и закрыла лицо руками. — Все мне опротивело, — прошептала она, — ушла бы я на край света, не могу я это вынести, не могу сладить… И
что ждет меня впереди!.. Ах, мне тяжело… боже мой, как тяжело!
— Да
так же. Разве вы здоровы теперь? Разве вы в нормальном положении? Разве то,
что вы чувствуете, — полезно вам, хорошо?
— Эх, молодой человек, молодой человек, — продолжал доктор с
таким выражением, как будто в этих двух словах заключалось что-то для меня весьма обидное, — где вам хитрить, ведь у вас еще, слава богу,
что на душе, то и на лице. А впрочем,
что толковать? я бы и сам сюда не ходил, если б (доктор стиснул зубы)… если б я не был
такой же чудак. Только вот
чему я удивляюсь: как вы, с вашим умом, не видите,
что делается вокруг вас?
— А
что же
такое делается? — подхватил я и весь насторожился.
— Да. Это
так принято у испанцев. Я хотел сказать,
что Тонкошеев…
Взберусь, бывало, на высокую стену, сяду и сижу там
таким несчастным, одиноким и грустным юношей,
что мне самому становится себя жалко, — и
так мне были отрадны эти горестные ощущения,
так упивался я ими!..
—
Что это вы делаете там, на
такой вышине? — спросила она меня с какой-то странной улыбкой. — Вот, — продолжала она, — вы все уверяете,
что вы меня любите, — спрыгните ко мне на дорогу, если вы действительно любите меня.
Не успела Зинаида произнести эти слова, как я уже летел вниз, точно кто подтолкнул меня сзади. В стене было около двух сажен вышины. Я пришелся о землю ногами, но толчок был
так силен,
что я не мог удержаться: я упал и на мгновенье лишился сознанья. Когда я пришел в себя, я, не раскрывая глаз, почувствовал возле себя Зинаиду.
— Подайте мне мой зонтик, — сказала Зинаида, — вишь, я его куда бросила; да не смотрите на меня
так…
что за глупости? вы не ушиблись? чай, обожглись в крапиве?
Я
так был весел и горд весь этот день, я
так живо сохранял на моем лице ощущение Зинаидиных поцелуев, я с
таким содроганием восторга вспоминал каждое ее слово, я
так лелеял свое неожиданное счастие,
что мне становилось даже страшно, не хотелось даже увидеть ее, виновницу этих новых ощущений.
— Ну, это мое дело, мсьё мой зверь. В
таком случае я попрошу Петра Васильевича… (Моего отца звали Петром Васильевичем. Я удивился тому,
что она
так легко и свободно упомянула его имя, точно она была уверена в его готовности услужить ей.)
—
Так. Ну, а положим, я была бы вашей женой,
что бы вы тогда сделали?
Я посмотрел на Зинаиду — и в это мгновение она мне показалась настолько выше всех нас, от ее белого лба, от ее недвижных бровей веяло
таким светлым умом и
такою властию,
что я подумал: «Ты сама эта королева!»
На нем нет ни богатого платья, ни драгоценных камней, никто его не знает, но он ждет меня и уверен,
что я приду, — и я приду, и нет
такой власти, которая бы остановила меня, когда я захочу пойти к нему, и остаться с ним, и потеряться с ним там, в темноте сада, под шорох деревьев, под плеск фонтана…
Его свежее, красивое лицо
так мне было противно в эту минуту — и он глядел на меня
так презрительно-игриво,
что я не отвечал ему вовсе.
—
Что я хочу сказать? Я, кажется, ясно выражаюсь. Днем — и ночью. Днем еще
так и сяк; днем светло и людно; но ночью — тут как раз жди беды. Советую вам не спать по ночам и наблюдать, наблюдать из всех сил. Помните — в саду, ночью, у фонтана — вот где надо караулить. Вы мне спасибо скажете.
Так не бывать же этому!» — воскликнул я громко и ударил кулаком себя в грудь, хотя я собственно и не знал —
чему не бывать.
Я докажу всему свету и ей, изменнице (я так-таки и назвал ее изменницей),
что я умею мстить!»
Он не заметил меня, хотя меня ничто не скрывало, но я
так скорчился и съежился,
что, кажется, сравнялся с самою землею.
—
Что ж это
такое? — проговорил я вслух, почти невольно, когда снова очутился в своей комнате. — Сон, случайность или… — Предположения, которые внезапно вошли мне в голову,
так были новы и странны,
что я не смел даже предаться им.
Зинаида опять рассмеялась… Я успел заметить,
что никогда еще не было у ней на лице
таких прелестных красок. Мы с кадетом отправились. У нас в саду стояли старенькие качели. Я его посадил на тоненькую дощечку и начал его качать. Он сидел неподвижно, в новом своем мундирчике из толстого сукна, с широкими золотыми позументами, и крепко держался за веревки.
Но зато вечером, как он плакал, этот самый Отелло, на руках Зинаиды, когда, отыскав его в уголку сада, она спросила его, отчего он
так печален? Слезы мои хлынули с
такой силой,
что она испугалась.
Одна мысль не выходила у меня из головы: как могла она, молодая девушка — ну, и все-таки княжна, — решиться на
такой поступок, зная,
что мой отец человек несвободный, и имея возможность выйти замуж хоть, например, за Беловзорова?
—
Что это, батюшка, ваши
так рано всполошились? — промолвила она, забивая табак в обе ноздри.
— Да, я слышала. Спасибо,
что пришли. Я уже думала,
что не увижу вас. Не поминайте меня лихом. Я иногда мучила вас; но все-таки я не
такая, какою вы меня воображаете.
— Ага! — промолвил он и нахмурил брови. — Это вы, молодой человек! Покажите-ка себя. Вы все еще желты, а все-таки в глазах нет прежней дряни. Человеком смотрите, не комнатной собачкой. Это хорошо. Ну,
что же вы? работаете?
Я не видывал всадника подобного отцу; он сидел
так красиво и небрежно-ловко,
что, казалось, сама лошадь под ним это чувствовала и щеголяла им.
Я знал,
что на моего холодного и сдержанного отца находили иногда порывы бешенства — и все-таки я никак не мог понять,
что я
такое видел…