Неточные совпадения
Простаков. Да я думал, матушка,
что тебе
так кажется.
Г-жа Простакова.
Так верь же и тому,
что я холопям потакать не намерена. Поди, сударь, и теперь же накажи…
Скотинин. Кого? За
что? В день моего сговора! Я прошу тебя, сестрица, для
такого праздника отложить наказание до завтрева; а завтра, коль изволишь, я и сам охотно помогу. Не будь я Тарас Скотинин, если у меня не всякая вина виновата. У меня в этом, сестрица, один обычай с тобою. Да за
что ж ты
так прогневалась?
Скотинин.
Что ж я не вижу моей невесты? Где она? Ввечеру быть уже сговору,
так не пора ли ей сказать,
что выдают ее замуж?
Г-жа Простакова.
Что,
что ты сегодня
так разоврался, мой батюшка? Ища братец может подумать,
что мы для интересу ее к себе взяли.
Скотинин. А движимое хотя и выдвинуто, я не челобитчик. Хлопотать я не люблю, да и боюсь. Сколько меня соседи ни обижали, сколько убытку ни делали, я ни на кого не бил челом, а всякий убыток,
чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян,
так и концы в воду.
Г-жа Простакова. Хотя бы ты нас поучил, братец батюшка; а мы никак не умеем. С тех пор как все,
что у крестьян ни было, мы отобрали, ничего уже содрать не можем.
Такая беда!
Скотинин. Люблю свиней, сестрица, а у нас в околотке
такие крупные свиньи,
что нет из них ни одной, котора, став на задни ноги, не была бы выше каждого из нас целой головою.
Скотинин. Это подлинно диковинка! Ну пусть, братец, Митрофан любит свиней для того,
что он мой племянник. Тут есть какое-нибудь сходство; да отчего же я к свиньям-то
так сильно пристрастился?
Г-жа Простакова (бросаясь обнимать Софью). Поздравляю, Софьюшка! Поздравляю, душа моя! Я вне себя от радости! Теперь тебе надобен жених. Я, я лучшей невесты и Митрофанушке не желаю. То — то дядюшка! То-то отец родной! Я и сама все-таки думала,
что Бог его хранит,
что он еще здравствует.
Скотинин. Ба!
так я вижу,
что сегодня сговору-то вряд и быть ли.
Скотинин. Я проходил мимо вас. Услышал,
что меня кличут, я и откликнулся. У меня
такой обычай: кто вскрикнет — Скотинин! А я ему: я!
Что вы, братцы, и заправду? Я сам служивал в гвардии и отставлен капралом. Бывало, на съезжей в перекличке как закричат: Тарас Скотинин! А я во все горло: я!
Скотинин. Я никуда не шел, а брожу, задумавшись. У меня
такой обычай, как
что заберу в голову, то из нее гвоздем не выколотишь. У меня, слышь ты,
что вошло в ум, тут и засело. О том вся и дума, то только и вижу во сне, как наяву, а наяву, как во сне.
Правдин.
Что ж бы вас
так теперь занимало?
Скотинин. Ох, братец, друг ты мой сердешный! Со мною чудеса творятся. Сестрица моя вывезла меня скоро-наскоро из моей деревни в свою, а коли
так же проворно вывезет меня из своей деревни в мою, то могу пред целым светом по чистой совести сказать: ездил я ни по
что, привез ничего.
Скотинин (озлобясь). Как мячиком? Оборони Бог! Да я и сам зашвырну ее
так,
что целой деревней в неделю не отыщут.
Митрофан. Здорово, дядюшка!
Что ты
так ощетиниться изволил?
Г-жа Простакова. Как за
что, мой батюшка! Солдаты
такие добрые. До сих пор волоска никто не тронул. Не прогневайся, мой батюшка,
что урод мой вас прозевал. Отроду никого угостить не смыслит. Уж
так рохлею родился, мой батюшка.
Г-жа Простакова. На него, мой батюшка, находит
такой, по-здешнему сказать, столбняк. Ино — гда, выпуча глаза, стоит битый час как вкопанный. Уж
чего — то я с ним не делала;
чего только он у меня не вытерпел! Ничем не проймешь. Ежели столбняк и попройдет, то занесет, мой батюшка,
такую дичь,
что у Бога просишь опять столбняка.
Г-жа Простакова (к Софье). Убирала покои для твоего любезного дядюшки. Умираю, хочу видеть этого почтенного старичка. Я об нем много наслышалась. И злодеи его говорят только,
что он немножечко угрюм, а такой-де преразумный, да коли-де кого уж и полюбит,
так прямо полюбит.
Г-жа Простакова. Милость Божия к нам,
что удалось. Ничего
так не желаю, как отеческой его милости к Митрофанушке. Софьюшка, душа моя! не изволишь ли посмотреть дядюшкиной комнаты?
Цыфиркин.
Так. Я его благородию докладывал,
что в иного пня в десять лет не вдолбишь того,
что другой ловит на полете.
Кутейкин. Из ученых, ваше высокородие! Семинарии здешния епархии. Ходил до риторики, да, Богу изволившу, назад воротился. Подавал в консисторию челобитье, в котором прописал: «Такой-то де семинарист, из церковничьих детей, убоялся бездны премудрости, просит от нея об увольнении». На
что и милостивая резолюция вскоре воспоследовала, с отметкою: «Такого-то де семинариста от всякого учения уволить: писано бо есть, не мечите бисера пред свиниями, да не попрут его ногами».
Митрофан. Да! того и смотри,
что от дядюшки таска; а там с его кулаков да за Часослов. Нет,
так я, спасибо, уж один конец с собою!
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко,
так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь,
что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят,
что мама и
что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
Правдин. Ваша ко мне дружба тем лестнее,
что вы не можете иметь ее к другим, кроме
таких…
Стародум. Оставя его, поехал я немедленно, куда звала меня должность. Многие случаи имел я отличать себя. Раны мои доказывают,
что я их и не пропускал. Доброе мнение обо мне начальников и войска было лестною наградою службы моей, как вдруг получил я известие,
что граф, прежний мой знакомец, о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни.
Такое неправосудие растерзало мое сердце, и я тотчас взял отставку.
Стародум. Любезная Софья! Я узнал в Москве,
что ты живешь здесь против воли. Мне на свете шестьдесят лет. Случалось быть часто раздраженным, ино-гда быть собой довольным. Ничто
так не терзало мое сердце, как невинность в сетях коварства. Никогда не бывал я
так собой доволен, как если случалось из рук вырвать добычь от порока.
Г-жа Простакова. Не трудись по-пустому, друг мой! Гроша не прибавлю; да и не за
что. Наука не
такая. Лишь тебе мученье, а все, вижу, пустота. Денег нет —
что считать? Деньги есть — сочтем и без Пафнутьича хорошохонько.
Софья. Возможно ль, дядюшка, чтоб были в свете
такие жалкие люди, в которых дурное чувство родится точно оттого,
что есть в других хорошее. Добродетельный человек сжалиться должен над
такими несчастными.
Софья.
Так поэтому надобно, чтоб всякий порочный человек был действительно презрения достоин, когда делает он дурно, знав,
что делает. Надобно, чтоб душа его очень была низка, когда она не выше дурного дела.
Софья. Вижу, какая разница казаться счастливым и быть действительно. Да мне это непонятно, дядюшка, как можно человеку все помнить одного себя? Неужели не рассуждают,
чем один обязан другому? Где ж ум, которым
так величаются?
Всечасное употребление этого слова
так нас с ним ознакомило,
что, выговоря его, человек ничего уже не мыслит, ничего не чувствует, когда, если б люди понимали его важность, никто не мог бы вымолвить его без душевного почтения.
Стародум.
Так. Только, пожалуй, не имей ты к мужу своему любви, которая на дружбу походила б. Имей к нему дружбу, которая на любовь бы походила. Это будет гораздо прочнее. Тогда после двадцати лет женитьбы найдете в сердцах ваших прежнюю друг к другу привязанность. Муж благоразумный! Жена добродетельная!
Что почтеннее быть может! Надобно, мой друг, чтоб муж твой повиновался рассудку, а ты мужу, и будете оба совершенно благополучны.
Милон. Я подвергал ее, как прочие. Тут храбрость была
такое качество сердца, какое солдату велит иметь начальник, а офицеру честь. Признаюсь вам искренно,
что показать прямой неустрашимости не имел я еще никакого случая, испытать же себя сердечно желаю.
Митрофан. Потому
что она приложена к своему месту. Вон у чулана шеста неделя дверь стоит еще не навешена:
так та покамест существительна.
Стародум.
Так поэтому у тебя слово дурак прилагательное, потому
что оно прилагается к глупому человеку?
Стародум. На первый случай сгодилось бы и к тому,
что ежели б случилось ехать,
так знаешь, куда едешь.
Г-жа Простакова. Ах, мой батюшка! Да извозчики-то на
что ж? Это их дело. Это
таки и наука-то не дворянская. Дворянин только скажи: повези меня туда, — свезут, куда изволишь. Мне поверь, батюшка,
что, конечно, то вздор,
чего не знает Митрофанушка.
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил,
что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер,
так сказать, с голоду. А! каково это?
Скотинин. Да коль доказывать,
что ученье вздор,
так возьмем дядю Вавилу Фалелеича. О грамоте никто от него и не слыхивал, ни он ни от кого слышать не хотел; а какова была голоушка!
Скотинин. Да с ним на роду вот
что случилось. Верхом на борзом иноходце разбежался он хмельной в каменны ворота. Мужик был рослый, ворота низки, забыл наклониться. Как хватит себя лбом о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею, и бодрый конь вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я хотел бы знать, есть ли на свете ученый лоб, который бы от
такого тумака не развалился; а дядя, вечная ему память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
Г-жа Простакова. Бог вас знает, как вы нынче судите. У нас, бывало, всякий того и смотрит,
что на покой. (Правдину.) Ты сам, батюшка, других посмышленее,
так сколько трудисся! Вот и теперь, сюда шедши, я видела,
что к тебе несут какой-то пакет.