Неточные совпадения
— Папаша, —
сказал он, — позволь познакомить тебя с моим добрым приятелем, Базаровым, о котором
я тебе так часто писал. Он так любезен, что согласился погостить у нас.
Впрочем, — прибавил Николай Петрович, потирая лоб и брови рукою, что у него всегда служило признаком внутреннего смущения, —
я тебе сейчас
сказал, что ты не найдешь перемен в Марьине…
— Мы познакомились, отец! — воскликнул он с выражением какого-то ласкового и доброго торжества на лице. — Федосья Николаевна, точно, сегодня не совсем здорова и придет попозже. Но как же ты не
сказал мне, что у
меня есть брат?
Я бы уже вчера вечером его расцеловал, как
я сейчас расцеловал его.
— Что такое Базаров? — Аркадий усмехнулся. — Хотите, дядюшка,
я вам
скажу, что он, собственно, такое?
—
Я не зову теперь тебя в Марьино, —
сказал ему однажды Николай Петрович (он назвал свою деревню этим именем в честь жены), — ты и при покойнице там соскучился, а теперь ты,
я думаю, там с тоски пропадешь.
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А
я все-таки
скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что не стал способен, этакой человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него не вся вышла.
Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
Аркадий
сказал правду: Павел Петрович не раз помогал своему брату; не раз, видя, как он бился и ломал себе голову, придумывая, как бы извернуться, Павел Петрович медленно подходил к окну и, засунув руки в карманы, бормотал сквозь зубы: «Mais je puis vous donner de l'argent», [Но
я могу дать тебе денег (фр.).] — и давал ему денег; но в этот день у него самого ничего не было, и он предпочел удалиться.
— Вижу, вижу… Ничего, все в порядке: зубастый будет. Если что случится,
скажите мне. А сами вы здоровы?
Смею
сказать,
меня все знают за человека либерального и любящего прогресс; но именно потому
я уважаю аристократов — настоящих.
— Это совершенно другой вопрос.
Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему
я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться.
Я хочу только
сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди.
Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?
— Нет, вы не русский после всего, что вы сейчас
сказали!
Я вас за русского признать не могу.
— Что ж, коли он заслуживает презрения! Вы порицаете мое направление, а кто вам
сказал, что оно во
мне случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете?
Я, наконец,
сказал ей, что вы, мол,
меня понять не можете; мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям.
—
Я советую тебе, друг мой, съездить с визитом к губернатору, —
сказал он Аркадию, — ты понимаешь,
я тебе это советую не потому, чтоб
я придерживался старинных понятий о необходимости ездить к властям на поклон, а просто потому, что губернатор порядочный человек; притом же ты, вероятно, желаешь познакомиться с здешним обществом… ведь ты не медведь, надеюсь? А он послезавтра дает большой бал.
—
Мне очень лестно, — начал Ситников, выступая боком, ухмыляясь и поспешно стаскивая свои уже чересчур элегантные перчатки. —
Я очень много слышал…
Я старинный знакомый Евгения Васильича и могу
сказать — его ученик.
Я ему обязан моим перерождением…
— Поверите ли, — продолжал он, — что, когда при
мне Евгений Васильевич в первый раз
сказал, что не должно признавать авторитетов,
я почувствовал такой восторг… словно прозрел! «Вот, — подумал
я, — наконец нашел
я человека!» Кстати, Евгений Васильевич, вам непременно надобно сходить к одной здешней даме, которая совершенно в состоянии понять вас и для которой ваше посещение будет настоящим праздником; вы,
я думаю, слыхали о ней?
Он потрепал по спине Аркадия и громко назвал его «племянничком», удостоил Базарова, облеченного в староватый фрак, рассеянного, но снисходительного взгляда вскользь, через щеку, и неясного, но приветливого мычанья, в котором только и можно было разобрать, что «
я…» да «ссьма»; подал палец Ситникову и улыбнулся ему, но уже отвернув голову; даже самой Кукшиной, явившейся на бал безо всякой кринолины и в грязных перчатках, но с райскою птицею в волосах, даже Кукшиной он
сказал: «Enchanté».
— Может быть, вам лучше знать. Итак, вам угодно спорить, — извольте.
Я рассматривал виды Саксонской Швейцарии в вашем альбоме, а вы
мне заметили, что это
меня занять не может. Вы это
сказали оттого, что не предполагаете во
мне художественного смысла, — да, во
мне действительно его нет; но эти виды могли
меня заинтересовать с точки зрения геологической, с точки зрения формации гор, например.
— Пойдемте гулять завтра поутру, —
сказала она ему, —
я хочу узнать от вас латинские названия полевых растений и их свойства.
— А помните: вы
меня уверяли, что книга не может заменить…
я забыла, как вы выразились, но вы знаете, что
я хочу
сказать… помните?
— Напрасно вы это думаете. Впрочем,
я вам не верю. Вы не могли
сказать это серьезно. — Базаров продолжал сидеть неподвижно. — Евгений Васильич, что же вы молчите?
— Это все равно, — пробормотал он, —
я хотел
сказать, что не понимаю хорошенько, зачем вы поселились в деревне?
— Погодите, куда же вы спешите…
мне нужно
сказать вам одно слово.
Она встала и направилась к дверям. Княжна посмотрела вокруг с таким выражением, как бы желала
сказать: «Посмотрите, посмотрите, как
я изумляюсь!» — и опять уставилась на Аркадия, но он возвысил голос и, переглянувшись с Катей, возле которой сидел, продолжал чтение.
— Мы говорили с вами, кажется, о счастии.
Я вам рассказывала о самой себе. Кстати вот,
я упомянула слово «счастие».
Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатическими людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастие, чем действительным счастием, то есть таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Иль вы, может быть, ничего подобного не ощущаете?
— Вы знаете поговорку: «Там хорошо, где нас нет», — возразил Базаров, — притом же вы сами
сказали вчера, что вы не удовлетворены. А
мне в голову, точно, такие мысли не приходят.
— Послушайте,
я давно хотела объясниться с вами. Вам нечего говорить, — вам это самим известно, — что вы человек не из числа обыкновенных; вы еще молоды — вся жизнь перед вами. К чему вы себя готовите? какая будущность ожидает вас?
я хочу
сказать — какой цели вы хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе? словом, кто вы, что вы?
— Происходит! — повторил Базаров, — точно
я государство какое или общество! Во всяком случае, это вовсе не любопытно; и притом разве человек всегда может громко
сказать все, что в нем «происходит»?
— Как хотите, — продолжала она, — а
мне все-таки что-то говорит, что мы сошлись недаром, что мы будем хорошими друзьями.
Я уверена, что ваша эта, как бы
сказать, ваша напряженность, сдержанность исчезнет наконец?
— Нет,
я не то хотела
сказать.
—
Я хочу
сказать: разве она тебя отпустит?
—
Я вас предупредил, любезный мой посетитель, — начал Василий Иваныч, — что мы живем здесь, так
сказать, на бивуаках…
— Лазаря петь! — повторил Василий Иванович. — Ты, Евгений, не думай, что
я хочу, так
сказать, разжалобить гостя: вот, мол, мы в каком захолустье живем.
Я, напротив, того мнения, что для человека мыслящего нет захолустья. По крайней мере,
я стараюсь, по возможности, не зарасти, как говорится, мохом, не отстать от века.
Не имей
я этого, смею
сказать, дара — давно бы
я пропал; затерли бы
меня, маленького человека.
Скажу вам без комплиментов: дружба, которую
я замечаю между вами и моим сыном,
меня искренно радует.
— Вы
меня совершенно осчастливили, — промолвил он, не переставая улыбаться, —
я должен вам
сказать, что
я… боготворю моего сына; о моей старухе
я уже не говорю: известно — мать!
— Ты прав, — подхватил Базаров. —
Я хотел
сказать, что они вот, мои родители то есть, заняты и не беспокоятся о собственном ничтожестве, оно им не смердит… а
я…
я чувствую только скуку да злость.
А
я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого
я должен из кожи лезть и который
мне даже спасибо не
скажет… да и на что
мне его спасибо?
— Да так же. Например,
я:
я придерживаюсь отрицательного направления — в силу ощущения.
Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен — и баста! Отчего
мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? — тоже в силу ощущения. Это все едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это
скажет, да и
я в другой раз тебе этого не
скажу.
— Нет! — говорил он на следующий день Аркадию, — уеду отсюда завтра. Скучно; работать хочется, а здесь нельзя. Отправлюсь опять к вам в деревню;
я же там все свои препараты оставил. У вас, по крайней мере, запереться можно. А то здесь отец
мне твердит: «Мой кабинет к твоим услугам — никто тебе мешать не будет»; а сам от
меня ни на шаг. Да и совестно как-то от него запираться. Ну и мать тоже.
Я слышу, как она вздыхает за стеной, а выйдешь к ней — и
сказать ей нечего.
— На
меня теперь нашла хандра, —
сказала она, — но вы не обращайте на это внимания и приезжайте опять,
я вам это обоим говорю, через несколько времени.
— Да чем же оно лучше?
Скажите мне!
— Так
я вам
скажу;
мне нужно… одну из этих роз.
— То есть вы хотите
сказать, если
я только вас понял, что какое бы ни было ваше теоретическое воззрение на дуэль, на практике вы бы не позволили оскорбить себя, не потребовав удовлетворения?
— Прекрасно, — промолвил Павел Петрович и поставил трость в угол. — Мы сейчас
скажем несколько слов об условиях нашей дуэли; но
я сперва желал бы узнать, считаете ли вы нужным прибегнуть к формальности небольшой ссоры, которая могла бы служить предлогом моему вызову?
— Очень хорошо, — промолвил Базаров. — Вы можете
сказать, что
я бранил всех англоманов.
— Как тебе
сказать? Господин Базаров непочтительно отозвался о сэре Роберте Пиле. [Пиль Роберт (1788–1850) — английский государственный деятель, консерватор.] Спешу прибавить, что во всем этом виноват один
я, а господин Базаров вел себя отлично.
Я его вызвал.
—
Я должен вас просить заняться братом, —
сказал ему Николай Петрович, — пока нам из города привезут другого врача.
—
Я вас понимаю и одобряю вас вполне. Мой бедный брат, конечно, виноват: за то он и наказан. Он
мне сам
сказал, что поставил вас в невозможность иначе действовать.
Я верю, что вам нельзя было избегнуть этого поединка, который… который до некоторой степени объясняется одним лишь постоянным антагонизмом ваших взаимных воззрений. (Николай Петрович путался в своих словах.) Мой брат — человек прежнего закала, вспыльчивый и упрямый… Слава богу, что еще так кончилось.
Я принял все нужные меры к избежанию огласки…
—
Я Николая Петровича одного на свете люблю и век любить буду! — проговорила с внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, — а что вы видели, так
я на Страшном суде
скажу, что вины моей в том нет и не было, и уж лучше
мне умереть сейчас, коли
меня в таком деле подозревать могут, что
я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем…