— Э! да ты, я вижу, Аркадий Николаевич, понимаешь любовь,
как все новейшие молодые люди: цып, цып, цып, курочка, а
как только курочка начинает приближаться, давай бог ноги! Я
не таков. Но довольно об этом. Чему помочь нельзя, о том и говорить
стыдно. — Он повернулся на бок. — Эге! вон молодец муравей тащит полумертвую муху. Тащи ее, брат, тащи!
Не смотри на то, что она упирается, пользуйся тем, что ты, в качестве животного, имеешь право
не признавать чувства сострадания,
не то что наш брат, самоломанный!
—
Как тебе
не стыдно, Евгений… Что было, то прошло. Ну да, я готов вот перед ними признаться, имел я эту страсть в молодости — точно; да и поплатился же я за нее! Однако,
как жарко. Позвольте подсесть к вам. Ведь я
не мешаю?
Аркадий притих, а Базаров рассказал ему свою дуэль с Павлом Петровичем. Аркадий очень удивился и даже опечалился; но
не почел нужным это выказать; он только спросил, действительно ли
не опасна рана его дяди? И, получив ответ, что она — самая интересная, только
не в медицинском отношении, принужденно улыбнулся, а на сердце ему и жутко сделалось, и как-то
стыдно. Базаров
как будто его понял.