Неточные совпадения
—
Так вот как, наконец ты кандидат
и домой приехал, — говорил Николай Петрович, потрогивая Аркадия то по плечу, то по колену. — Наконец!
— Что-то на дачу больно похоже будет… а впрочем, это все пустяки. Какой зато здесь воздух! Как славно пахнет! Право, мне кажется, нигде в мире
так не пахнет, как в здешних краях! Да
и небо здесь…
— Жив
и нисколько не изменился. Все
так же брюзжит. Вообще ты больших перемен в Марьине не найдешь.
Петр вернулся к коляске
и вручил ему вместе с коробочкой толстую черную сигарку, которую Аркадий немедленно закурил, распространяя вокруг себя
такой крепкий
и кислый запах заматерелого табаку, что Николай Петрович, отроду не куривший, поневоле, хотя незаметно, чтобы не обидеть сына, отворачивал нос.
— Да, вот что! По старой, значит, памяти. Пленять-то здесь, жаль, некого. Я все смотрел: этакие у него удивительные воротнички, точно каменные,
и подбородок
так аккуратно выбрит. Аркадий Николаич, ведь это смешно?
— Удивительное дело, — продолжал Базаров, — эти старенькие романтики! Разовьют в себе нервную систему до раздражения… ну, равновесие
и нарушено. Однако прощай! В моей комнате английский рукомойник, а дверь не запирается. Все-таки это поощрять надо — английские рукомойники, то есть прогресс!
— А вот на что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не потакал им
и обходился с ними небрежно, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а
так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я
и буду знать, что
и у нас внутри делается.
— Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию очень было приятно произнести эти слова), а во-вторых — захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты не мог сделать дурной выбор; если ты позволил ей жить с тобой под одною кровлей, стало быть она это заслуживает: во всяком случае, сын отцу не судья,
и в особенности я,
и в особенности
такому отцу, который, как ты, никогда
и ни в чем не стеснял моей свободы.
— В
таком случае, я сам пойду к ней, — воскликнул Аркадий с новым приливом великодушных чувств
и вскочил со стула. — Я ей растолкую, что ей нечего меня стыдиться.
Отец
и сын одинаково обрадовались появлению его в эту минуту; бывают положения трогательные, из которых все-таки хочется поскорее выйти.
Аркадий с сожалением посмотрел на дядю,
и Николай Петрович украдкой пожал плечом. Сам Павел Петрович почувствовал, что сострил неудачно,
и заговорил о хозяйстве
и о новом управляющем, который накануне приходил к нему жаловаться, что работник Фома «дибоширничает»
и от рук отбился. «
Такой уж он Езоп, — сказал он между прочим, — всюду протестовал себя [Протестовал себя — зарекомендовал, показал себя.] дурным человеком; поживет
и с глупостью отойдет».
— А немцы все дело говорят? — промолвил Павел Петрович,
и лицо его приняло
такое безучастное, отдаленное выражение, словно он весь ушел в какую-то заоблачную высь.
— Я уже доложил вам, что ни во что не верю;
и что
такое наука — наука вообще? Есть науки, как есть ремесла, звания; а наука вообще не существует вовсе.
Павел Петрович Кирсанов воспитывался сперва дома,
так же как
и младший брат его Николай, потом в Пажеском корпусе.
— Я? — спросила она
и медленно подняла на него свой загадочный взгляд. — Знаете ли, что это очень лестно? — прибавила она с незначительною усмешкой, а глаза глядели все
так же странно.
В Бадене [Баден — знаменитый курорт.] он как-то опять сошелся с нею по-прежнему; казалось, никогда еще она
так страстно его не любила… но через месяц все уже было кончено: огонь вспыхнул в последний раз
и угас навсегда.
Десять лет прошло
таким образом, бесцветно, бесплодно
и быстро, страшно быстро.
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви
и, когда ему эту карту убили, раскис
и опустился до того, что ни на что не стал способен, этакой человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку
и раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
Хозяйственные дрязги наводили на него тоску; притом ему постоянно казалось, что Николай Петрович, несмотря на все свое рвение
и трудолюбие, не
так принимается за дело, как бы следовало; хотя указать, в чем собственно ошибается Николай Петрович, он не сумел бы.
Павел Петрович торопливо обернулся
и нахмурился; но брат его
так радостно, с
такою благодарностью глядел на него, что он не мог не ответить ему улыбкой.
Недели через две Арина Савишна (
так звали новую экономку) прибыла вместе с дочерью в Марьино
и поселилась во флигельке.
Понемногу она стала привыкать к нему, но все еще робела в его присутствии, как вдруг ее мать, Арина, умерла от холеры. Куда было деваться Фенечке? Она наследовала от своей матери любовь к порядку, рассудительность
и степенность; но она была
так молода,
так одинока; Николай Петрович был сам
такой добрый
и скромный… Остальное досказывать нечего…
— Так-таки брат к тебе
и вошел? — спрашивал ее Николай Петрович. — Постучался
и вошел?
— Да почему он ушел вперед?
И чем он от нас
так уж очень отличается? — с нетерпением воскликнул Павел Петрович. — Это все ему в голову синьор этот вбил, нигилист этот. Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан; я уверен, что со всеми своими лягушками он
и в физике недалеко ушел.
Схватка произошла в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел в гостиную уже готовый к бою, раздраженный
и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага; но предлог долго не представлялся. Базаров вообще говорил мало в присутствии «старичков Кирсановых» (
так он называл обоих братьев), а в тот вечер он чувствовал себя не в духе
и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец.
— Точно так-с; но я полагаю, что вы
такого же мнения об аристократах, как
и об аристократишках.
— Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда
и повторяю теперь вам. Не
так ли, Николай?
—
И все-таки это ничего не доказывает.
— Не беспокойся, — промолвил он. — Я не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым
так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, — продолжал он, обращаясь снова к Базарову, — вы, может быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже не раз в ходу
и всегда оказывался несостоятельным…
— Ну да, да, вы обличители, —
так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений
и я соглашаюсь, но…
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости
и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука
и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что
и умники наши,
так называемые передовые люди
и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре
и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
—
Так, — перебил Павел Петрович, —
так: вы во всем этом убедились
и решились сами ни за что серьезно не приниматься.
—
Так вот как! — промолвил он странно спокойным голосом. — Нигилизм всему горю помочь должен,
и вы, вы наши избавители
и герои. Но за что же вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите? Не
так же ли вы болтаете, как
и все?
Базаров ничего не отвечал. Павел Петрович
так и дрогнул, но тотчас же овладел собою.
— Да, сила —
так и не дает отчета, — проговорил Аркадий
и выпрямился.
— Коли раздавят, туда
и дорога, — промолвил Базаров. — Только бабушка еще надвое сказала. Нас не
так мало, как вы полагаете.
— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые люди выражаться!
И как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд,
так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! —
и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались.
И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
— Ну, насчет общины, — промолвил он, — поговорите лучше с вашим братцем. Он теперь, кажется, изведал на деле, что
такое община, круговая порука, трезвость
и тому подобные штучки.
Солнечные лучи с своей стороны забирались в рощу
и, пробиваясь сквозь чащу, обливали стволы осин
таким теплым светом, что они становились похожи на стволы сосен, а листва их почти синела
и над нею поднималось бледно-голубое небо, чуть обрумяненное зарей.
Давно ли он
так же мечтал, поджидая сына на постоялом дворике, а с тех пор уже произошла перемена, уже определились, тогда еще неясные, отношения…
и как!
Представилась ему опять покойница жена, но не
такою, какою он ее знал в течение многих лет, не домовитою, доброю хозяйкою, а молодою девушкой с тонким станом, невинно-пытливым взглядом
и туго закрученною косой над детскою шейкой.
Все потемнело
и затихло кругом,
и лицо Фенечки скользнуло перед ним
такое бледное
и маленькое.
Николай Петрович продолжал ходить
и не мог решиться войти в дом, в это мирное
и уютное гнездо, которое
так приветно глядело на него всеми своими освещенными окнами; он не в силах был расстаться с темнотой, с садом, с ощущением свежего воздуха на лице
и с этою грустию, с этою тревогой…
Матвей Ильич все-таки был сановник, хоть
и считался либералом.
— Это напрасно. Здесь есть хорошенькие, да
и молодому человеку стыдно не танцевать. Опять-таки я это говорю не в силу старинных понятий; я вовсе не полагаю, что ум должен находиться в ногах, но байронизм [Байрон Джордж Ноэль Гордон (1788–1824) — великий английский поэт; обличал английское великосветское общество; был в России более популярен, чем в Англии. Байронизм — здесь: подражание Байрону
и его романтическим героям.] смешон, il a fait son temps. [Прошло его время (фр.).]
— А! в
таком случае
и я к нему пойду… Евгений Васильич, познакомьте меня с вашим… с ними…
— Поверите ли, — продолжал он, — что, когда при мне Евгений Васильевич в первый раз сказал, что не должно признавать авторитетов, я почувствовал
такой восторг… словно прозрел! «Вот, — подумал я, — наконец нашел я человека!» Кстати, Евгений Васильевич, вам непременно надобно сходить к одной здешней даме, которая совершенно в состоянии понять вас
и для которой ваше посещение будет настоящим праздником; вы, я думаю, слыхали о ней?
— Все
такие мелкие интересы, вот что ужасно! Прежде я по зимам жила в Москве… но теперь там обитает мой благоверный, мсьё Кукшин. Да
и Москва теперь… уж я не знаю — тоже уж не то. Я думаю съездить за границу; я в прошлом году уже совсем было собралась.
Много толковали они о том, что
такое брак — предрассудок или преступление,
и какие родятся люди — одинаковые или нет?
и в чем, собственно, состоит индивидуальность?
Народу было пропасть,
и в кавалерах не было недостатка; штатские более теснились вдоль стен, но военные танцевали усердно, особенно один из них, который прожил недель шесть в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям вроде: «Zut», «Ah fichtrrre», «Pst, pst, mon bibi» [«Зют», «Черт возьми», «Пст, пст, моя крошка» (фр.).]
и т.п. Он произносил их в совершенстве, с настоящим парижским шиком,
и в то же время говорил «si j’aurais» вместо «si j’avais», [Неправильное употребление условного наклонения вместо прошедшего: «если б я имел» (фр.).] «absolument» [Безусловно (фр.).] в смысле: «непременно», словом, выражался на том великорусско-французском наречии, над которым
так смеются французы, когда они не имеют нужды уверять нашу братью, что мы говорим на их языке, как ангелы, «comme des anges».