Неточные совпадения
Он встряхнул кудрями и самоуверенно, почти
с вызовом, глянул вверх,
на небо. Берсенев поднял
на него
глаза.
Он тихо двигался рядом
с Еленой, неловко выступал, неловко поддерживал ее руку, изредка толкал ее плечом и ни разу не взглянул
на нее; но речь его текла легко, если не совсем свободно, он выражался просто и верно, и в
глазах его, медленно блуждавших по стволам деревьев, по песку дорожки, по траве, светилось тихое умиление благородных чувств, а в успокоенном голосе слышалась радость человека, который сознает, что ему удается высказываться перед другим, дорогим ему человеком.
Катя ее ненавидела и все говорила о том, как она убежит от тетки, как будет жить
на всей Божьей воле;
с тайным уважением и страхом внимала Елена этим неведомым, новым словам, пристально смотрела
на Катю, и все в ней тогда — ее черные быстрые, почти звериные
глаза, ее загорелые руки, глухой голосок, даже ее изорванное платье — казалось Елене чем-то особенным, чуть не священным.
Дворники и в Петербурге стараются избегать взоров посетителей, а в Москве подавно: никто не откликнулся Берсеневу; только любопытный портной, в одном жилете и
с мотком серых ниток
на плече, выставил молча из высокой форточки свое тусклое и небритое лицо
с подбитым
глазом да черная безрогая коза, взобравшаяся
на навозную кучу, обернулась, проблеяла жалобно и проворнее прежнего зажевала свою жвачку.
Иностранное происхождение Инсарова (он был болгар родом) еще яснее сказывалось в его наружности: это был молодой человек лет двадцати пяти, худощавый и жилистый,
с впалою грудью,
с узловатыми руками; черты лица имел он резкие, нос
с горбиной, иссиня-черные, прямые волосы, небольшой лоб, небольшие, пристально глядевшие, углубленные
глаза, густые брови; когда он улыбался, прекрасные белые зубы показывались
на миг из-под тонких жестких, слишком отчетливо очерченных губ.
— Нет, Николай Артемьевич, вы сегодня
с самого вашего приезда не в духе. Вы даже,
на мои
глаза, похудели в последнее время. Я боюсь, что курс лечения вам не помогает.
Они остановились при виде дам; но один из них, огромного росту,
с бычачьей шеей и бычачьими воспаленными
глазами, отделился от своих товарищей и, неловко раскланиваясь и покачиваясь
на ходу, приблизился к окаменевшей от испуга Анне Васильевне.
Час спустя Елена,
с шляпою в одной руке,
с мантильей в другой, тихо входила в гостиную дачи. Волосы ее слегка развились,
на каждой щеке виднелось маленькое розовое пятнышко, улыбка не хотела сойти
с ее губ,
глаза смыкались и, полузакрытые, тоже улыбались. Она едва переступала от усталости, и ей была приятна эта усталость; да и все ей было приятно. Все казалось ей милым и ласковым. Увар Иванович сидел под окном; она подошла к нему, положила ему руку
на плечо, потянулась немного и как-то невольно засмеялась.
С минуту стоял Инсаров перед затворившеюся дверью и тоже прислушивался. Дверь внизу
на двор стукнула. Он подошел к дивану, сел и закрыл
глаза рукой.
С ним еще никогда ничего подобного не случалось. «Чем заслужил я такую любовь? — думал он. — Не сон ли это?»
Елена протянула руки, как будто отклоняя удар, и ничего не сказала, только губы ее задрожали и алая краска разлилась по всему лицу. Берсенев заговорил
с Анной Васильевной, а Елена ушла к себе, упала
на колени и стала молиться, благодарить Бога… Легкие, светлые слезы полились у ней из
глаз. Она вдруг почувствовала крайнюю усталость, положила голову
на подушку, шепнула: «Бедный Андрей Петрович!» — и тут же заснула,
с мокрыми ресницами и щеками. Она давно уже не спала и не плакала.
Он глядел
на нее
с таким выражением обожания, что она тихо опустила руку
с его волос
на его
глаза.
Николай Артемьевич насупился, прошелся раза два по комнате, достал из бюро бархатный ящичек
с «фермуарчиком» и долго его рассматривал и обтирал фуляром. Потом он сел перед зеркалом и принялся старательно расчесывать свои густые черные волосы,
с важностию
на лице наклоняя голову то направо, то налево, упирая в щеку языком и не спуская
глаз с пробора. Кто-то кашлянул за его спиною: он оглянулся и увидал лакея, который приносил ему кофе.
— Да… Болгария! — пролепетала Анна Васильевна и подумала: «Боже мой, болгар, умирающий, голос как из бочки,
глаза как лукошко, скелет скелетом, сюртук
на нем
с чужого плеча, желт как пупавка — и она его жена, она его любит… да это сон какой-то…» Но она тотчас же спохватилась. — Дмитрий Никанорович, — проговорила она, — вы непременно… непременно должны ехать?
Увлеченная, подхваченная дуновением общего сочувствия,
с слезами художнической радости и действительного страдания
на глазах, певица отдалась поднимавшей ее волне, лицо ее преобразилось, и перед грозным призраком внезапно приблизившейся смерти
с таким, до неба достигающим, порывом моленья исторглись у ней слова: «Lascia mi vivere…
«Елена!» — раздалось явственно в ее ушах. Она быстро подняла голову, обернулась и обомлела: Инсаров, белый, как снег, снег ее сна, приподнялся до половины
с дивана и глядел
на нее большими, светлыми, страшными
глазами. Волосы его рассыпались по лбу, губы странно раскрылись. Ужас, смешанный
с каким-то тоскливым умилением, выражался
на его внезапно изменившемся лице.
Неточные совпадения
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья
с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям
с прищуренным
глазом и едким намеком
на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский
с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг
на друга
глазами.
Солдат опять
с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили каждую // Чуть-чуть не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои
на подравшихся //
На рынке мужиках: // «Под правым
глазом ссадина // Величиной
с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: //
На рубль пятнадцать
с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола
глаза! // Весь гнев
с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег
с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.
Спустили
с возу дедушку. // Солдат был хрупок
на ноги, // Высок и тощ до крайности; //
На нем сюртук
с медалями // Висел, как
на шесте. // Нельзя сказать, чтоб доброе // Лицо имел, особенно // Когда сводило старого — // Черт чертом! Рот ощерится. //
Глаза — что угольки!
Попасть
на доку надобно, // А толстого да грозного // Я всякому всучу… // Давай больших, осанистых, // Грудь
с гору,
глаз навыкате, // Да чтобы больше звезд!