Неточные совпадения
Он и поводил
глазами, и улыбался, и подпирал голову, как это делают мальчики, которые знают, что
на них охотно заглядываются.
Он встряхнул кудрями и самоуверенно, почти с вызовом, глянул вверх,
на небо. Берсенев поднял
на него
глаза.
В
глаза она его никогда не упрекала, но украдкой жаловалась
на него поочередно всем в доме, даже дочери.
Он тихо двигался рядом с Еленой, неловко выступал, неловко поддерживал ее руку, изредка толкал ее плечом и ни разу не взглянул
на нее; но речь его текла легко, если не совсем свободно, он выражался просто и верно, и в
глазах его, медленно блуждавших по стволам деревьев, по песку дорожки, по траве, светилось тихое умиление благородных чувств, а в успокоенном голосе слышалась радость человека, который сознает, что ему удается высказываться перед другим, дорогим ему человеком.
Катя ее ненавидела и все говорила о том, как она убежит от тетки, как будет жить
на всей Божьей воле; с тайным уважением и страхом внимала Елена этим неведомым, новым словам, пристально смотрела
на Катю, и все в ней тогда — ее черные быстрые, почти звериные
глаза, ее загорелые руки, глухой голосок, даже ее изорванное платье — казалось Елене чем-то особенным, чуть не священным.
Дворники и в Петербурге стараются избегать взоров посетителей, а в Москве подавно: никто не откликнулся Берсеневу; только любопытный портной, в одном жилете и с мотком серых ниток
на плече, выставил молча из высокой форточки свое тусклое и небритое лицо с подбитым
глазом да черная безрогая коза, взобравшаяся
на навозную кучу, обернулась, проблеяла жалобно и проворнее прежнего зажевала свою жвачку.
Иностранное происхождение Инсарова (он был болгар родом) еще яснее сказывалось в его наружности: это был молодой человек лет двадцати пяти, худощавый и жилистый, с впалою грудью, с узловатыми руками; черты лица имел он резкие, нос с горбиной, иссиня-черные, прямые волосы, небольшой лоб, небольшие, пристально глядевшие, углубленные
глаза, густые брови; когда он улыбался, прекрасные белые зубы показывались
на миг из-под тонких жестких, слишком отчетливо очерченных губ.
— Нет, Николай Артемьевич, вы сегодня с самого вашего приезда не в духе. Вы даже,
на мои
глаза, похудели в последнее время. Я боюсь, что курс лечения вам не помогает.
Так два малознакомых господина, встретившись
на Невском, внезапно оскалят друг перед другом зубы, приторно съежат
глаза, нос и щеки и тотчас же, миновав друг друга, принимают прежнее, равнодушное или угрюмое, большею частию гемороидальное, выражение.
Не мудрено, что сын только хлопал
глазами за его уроками и не подвигался ни
на волос.
Инсаров глянул
на нее, улыбнулся и начал играть картузом. Улыбаясь, он быстро моргал
глазами и выдвигал вперед губы, что придавало ему очень добродушный вид.
Дыхание захватило у Елены. Ей стало и стыдно, и страшно своей смелости. Инсаров глядел
на нее пристально, слегка прищурив
глаза и трогая пальцами подбородок.
Они остановились при виде дам; но один из них, огромного росту, с бычачьей шеей и бычачьими воспаленными
глазами, отделился от своих товарищей и, неловко раскланиваясь и покачиваясь
на ходу, приблизился к окаменевшей от испуга Анне Васильевне.
На Шубина напала грусть; ветерок дул ему в
глаза и раздражал его; он завернулся в воротник шинели и чуть-чуть было не всплакнул.
Заря уже занималась в небе, когда оба приятеля возвратились
на свою квартиру. Солнце еще не вставало, но уже заиграл холодок, седая роса покрыла травы, и первые жаворонки звенели высоко-высоко в полусумрачной воздушной бездне, откуда, как одинокий
глаз, смотрела крупная последняя звезда.
Иногда он глядит
на меня какими-то испытующими
глазами… или это одна моя фантазия?
Когда тот говорит о своей родине, он растет, растет, и лицо его хорошеет, и голос как сталь, и нет, кажется, тогда
на свете такого человека, перед кем бы он
глаза опустил.
Инсаров остался не более четверти часа у Стаховых. Елена наблюдала за ним украдкой. Он переминался
на месте, по-прежнему не знал, куда девать
глаза, и ушел как-то странно, внезапно — точно исчез.
Полчаса пролежала она неподвижно; сквозь ее пальцы
на подушку лились слезы. Она вдруг приподнялась и села: что-то странное совершалось в ней: лицо ее изменилось, влажные
глаза сами собой высохли и заблестели, брови надвинулись, губы сжались. Прошло еще полчаса. Елена в последний раз приникла ухом: не долетит ли до нее знакомый голос? — встала, надела шляпу, перчатки, накинула мантилью
на плечи и, незаметно выскользнув из дома, пошла проворными шагами по дороге, ведущей к квартире Берсенева.
Она продолжала молчать и только глядела
на него каким-то долгим, мягким взглядом. Он опустил
глаза.
Если б в это мгновение Инсаров поднял
глаза на Елену, он бы заметил, что лицо ее все больше светлело, чем больше он сам хмурился и темнел; но он упорно глядел
на пол.
А он стоял неподвижно, он окружал своими крепкими объятиями эту молодую, отдавшуюся ему жизнь, он ощущал
на груди это новое, бесконечно дорогое бремя; чувство умиления, чувство благодарности неизъяснимой разбило в прах его твердую душу, и никогда еще не изведанные слезы навернулись
на его
глаза…
Час спустя Елена, с шляпою в одной руке, с мантильей в другой, тихо входила в гостиную дачи. Волосы ее слегка развились,
на каждой щеке виднелось маленькое розовое пятнышко, улыбка не хотела сойти с ее губ,
глаза смыкались и, полузакрытые, тоже улыбались. Она едва переступала от усталости, и ей была приятна эта усталость; да и все ей было приятно. Все казалось ей милым и ласковым. Увар Иванович сидел под окном; она подошла к нему, положила ему руку
на плечо, потянулась немного и как-то невольно засмеялась.
Глаза у него небольшие (как у тебя), карие, быстрые, губы плоские, широкие;
на глазах и
на губах постоянная улыбка, официальная какая-то; точно она у него дежурит.
— Сядь же, — проговорила она, не поднимая
на него
глаз и указывая ему
на место возле себя.
С минуту стоял Инсаров перед затворившеюся дверью и тоже прислушивался. Дверь внизу
на двор стукнула. Он подошел к дивану, сел и закрыл
глаза рукой. С ним еще никогда ничего подобного не случалось. «Чем заслужил я такую любовь? — думал он. — Не сон ли это?»
Елена едва заметно пожала плечом и показала Инсарову
глазами на дверь, как бы отпуская его домой.
Она подняла
на него
глаза, и он понял, что она не слышала его ответов.
Елена выпрямилась, а Берсенев так и замер
на месте… Погодя немного он подошел к постели… Голова Инсарова по-прежнему бессильно лежала
на подушке;
глаза были закрыты.
Елена протянула руки, как будто отклоняя удар, и ничего не сказала, только губы ее задрожали и алая краска разлилась по всему лицу. Берсенев заговорил с Анной Васильевной, а Елена ушла к себе, упала
на колени и стала молиться, благодарить Бога… Легкие, светлые слезы полились у ней из
глаз. Она вдруг почувствовала крайнюю усталость, положила голову
на подушку, шепнула: «Бедный Андрей Петрович!» — и тут же заснула, с мокрыми ресницами и щеками. Она давно уже не спала и не плакала.
Она села возле него и прижалась к нему и стала глядеть
на него тем смеющимся и ласкающим и нежным взглядом, который светится в одних только женских любящих
глазах.
Он глядел
на нее с таким выражением обожания, что она тихо опустила руку с его волос
на его
глаза.
— Отчего у тебя
на глазах слезы? — перебил ее Инсаров.
Николай Артемьевич насупился, прошелся раза два по комнате, достал из бюро бархатный ящичек с «фермуарчиком» и долго его рассматривал и обтирал фуляром. Потом он сел перед зеркалом и принялся старательно расчесывать свои густые черные волосы, с важностию
на лице наклоняя голову то направо, то налево, упирая в щеку языком и не спуская
глаз с пробора. Кто-то кашлянул за его спиною: он оглянулся и увидал лакея, который приносил ему кофе.
Николай Артемьевич потребовал от нее, чтоб она не пускала своей дочери к себе
на глаза; он как будто обрадовался случаю показать себя в полном значении хозяина дома, во всей силе главы семейства: он беспрерывно шумел и гремел
на людей, то и дело приговаривая: «Я вам докажу, кто я таков, я вам дам знать — погодите!» Пока он сидел дома, Анна Васильевна не видела Елены и довольствовалась присутствием Зои, которая очень усердно ей услуживала, а сама думала про себя: «Diesen Insaroff vorziehen — und wem?» [Предпочесть этого Инсарова — и кому? (нем.)]
Анна Васильевна подняла наконец
глаза, промолвила: «Бог вам судья, Дмитрий Никанорович…» — и остановилась: упреки замерли
на ее устах.
— Да… Болгария! — пролепетала Анна Васильевна и подумала: «Боже мой, болгар, умирающий, голос как из бочки,
глаза как лукошко, скелет скелетом, сюртук
на нем с чужого плеча, желт как пупавка — и она его жена, она его любит… да это сон какой-то…» Но она тотчас же спохватилась. — Дмитрий Никанорович, — проговорила она, — вы непременно… непременно должны ехать?
Все умолкли; все улыбались напряженно, и никто не знал, зачем он улыбается; каждому хотелось что-то сказать
на прощанье, и каждый (за исключением, разумеется, хозяйки и ее дочери: те только
глаза таращили), каждый чувствовал, что в подобные мгновенья позволительно сказать одну лишь пошлость, что всякое значительное, или умное, или просто задушевное слово было бы чем-то неуместным, почти ложным.
Увлеченная, подхваченная дуновением общего сочувствия, с слезами художнической радости и действительного страдания
на глазах, певица отдалась поднимавшей ее волне, лицо ее преобразилось, и перед грозным призраком внезапно приблизившейся смерти с таким, до неба достигающим, порывом моленья исторглись у ней слова: «Lascia mi vivere…
Елена не возражала своему мужу; в это мгновение ее гораздо больше беспокоила слабость Инсарова, чем состояние всего молодого поколения России… Она села возле него, взяла работу. Он закрыл
глаза и лежал неподвижно, весь бледный и худой. Елена взглянула
на его резко обрисовавшийся профиль,
на его вытянутые руки, и внезапный страх защемил ей сердце.
Прошло два часа… Инсаров все лежал
на диване, но заснуть не мог, хотя не открывал
глаз. Елена не отходила от него; она уронила работу
на колени и не шевелилась.
«Елена!» — раздалось явственно в ее ушах. Она быстро подняла голову, обернулась и обомлела: Инсаров, белый, как снег, снег ее сна, приподнялся до половины с дивана и глядел
на нее большими, светлыми, страшными
глазами. Волосы его рассыпались по лбу, губы странно раскрылись. Ужас, смешанный с каким-то тоскливым умилением, выражался
на его внезапно изменившемся лице.
Лицо Елены было и испуганно и безжизненно;
на лбу, между бровями, появились две морщины: они придавали напряженное выражение ее неподвижным
глазам.