Неточные совпадения
«Я вам скажу, почему мне не хочется умереть, я вам скажу, я вам скажу… теперь мы
одни;
только вы, пожалуйста, никому… послушайте…» Я нагнулся; придвинула она губы к самому моему уху, волосами щеку мою трогает, — признаюсь, у меня самого кругом пошла голова, — и начала шептать…
Только до покойного графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского не доходил ни
один.
Митя, малый лет двадцати восьми, высокий, стройный и кудрявый, вошел в комнату и, увидев меня, остановился у порога. Одежда на нем была немецкая, но
одни неестественной величины буфы на плечах служили явным доказательством тому, что кроил ее не
только русский — российский портной.
Был прекрасный июльский день,
один из тех дней, которые случаются
только тогда, когда погода установилась надолго.
— Как же. Перво-наперво она сидела долго, долго, никого не видала и не слыхала…
только все как будто собачка этак залает, залает где-то… Вдруг, смотрит: идет по дорожке мальчик в
одной рубашонке. Она приглянулась — Ивашка Федосеев идет…
(Я сам не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на
одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и
только изредка судорожно хохочет.)
Играл на бережку, и мать тут же была, сено сгребала; вдруг слышит, словно кто пузыри по воде пускает, — глядь, а
только уж
одна Васина шапонька по воде плывет.
Впрочем, путешествие совершилось весьма благополучно;
только на
одном недавно починенном мостике телега с поваром завалилась, и задним колесом ему придавило желудок.
— Здесь не место с вами объясняться, — не без волнения возразил главный конторщик, — да и не время.
Только я, признаюсь,
одному удивляюсь: с чего вы взяли, что я вас погубить желаю или преследую? Да и как, наконец, могу я вас преследовать? Вы не у меня в конторе состоите.
В
одном он
только сошелся с генералом Хвалынским: он тоже холостяк.
Мардарий Аполлоныч
только что донес к губам налитое блюдечко и уже расширил было ноздри, без чего, как известно, ни
один коренной русак не втягивает в себя чая, — но остановился, прислушался, кивнул головой, хлебнул и, ставя блюдечко на стол, произнес с добрейшей улыбкой и как бы невольно вторя ударам: «Чюки-чюки-чюк!
Листва на березах была еще почти вся зелена, хотя заметно побледнела; лишь кое-где стояла
одна, молоденькая, вся красная или вся золотая, и надобно было видеть, как она ярко вспыхивала на солнце, когда его лучи внезапно пробивались, скользя и пестрея, сквозь частую сетку тонких веток,
только что смытых сверкающим дождем.
У окна Войницын не спускал глаз с билета, разве
только для того, чтобы по-прежнему медленно посмотреть кругом, а впрочем, не шевелился ни
одним членом.
Посмотри-ка на настоящих ратоборцев на этом поприще: им это нипочем; напротив,
только этого им и нужно; иной двадцатый год работает языком и все в
одном направлении…
Один только наследник из Петербурга, важный мужчина с греческим носом и благороднейшим выражением лица, Ростислав Адамыч Штоппель, не вытерпел, пододвинулся боком к Недопюскину и надменно глянул на него через плечо.
Как бы то ни было,
только в
один прекрасный летний вечер Маша, завязав кое-какие тряпки в небольшой узелок, отправилась вон из чертопхановского дома.
Он хотел сказать что-то, но
только зашипел и, шаря руками вверху, внизу, по бокам, задыхаясь, с подгибавшимися коленками, перебрался из
одного стойла в другое… в третье, почти доверху набитое сеном, толкнулся в
одну стену, в другую, упал, перекатился через голову, приподнялся и вдруг опрометью выбежал через полураскрытую дверь на двор…
— Лейба! — подхватил Чертопханов. — Лейба, ты хотя еврей и вера твоя поганая, а душа у тебя лучше иной христианской! Сжалься ты надо мною!
Одному мне ехать незачем,
один я этого дела не обломаю. Я горячка — а ты голова, золотая голова! Племя ваше уж такое: без науки все постигло! Ты, может, сомневаешься: откуда, мол, у него деньги? Пойдем ко мне в комнату, я тебе и деньги все покажу. Возьми их, крест с шеи возьми —
только отдай мне Малек-Аделя, отдай, отдай!
На другой день Чертопханов вместе с Лейбой выехал из Бессонова на крестьянской телеге. Жид являл вид несколько смущенный, держался
одной рукой за грядку и подпрыгивал всем своим дряблым телом на тряском сиденье; другую руку он прижимал к пазухе, где у него лежала пачка ассигнаций, завернутых в газетную бумагу; Чертопханов сидел, как истукан,
только глазами поводил кругом и дышал полной грудью; за поясом у него торчал кинжал.
А для тебя, Порфирий,
одна инструкция: как
только ты, чего Боже оборони, завидишь в окрестностях казака, так сию же секунду, ни слова не говоря, беги и неси мне ружье, а я уж буду знать, как мне поступить!
Чертопханов перестал скитаться из угла в угол; он сидел весь красный, с помутившимися глазами, которые он то опускал на пол, то упорно устремлял в темное окно; вставал, наливал себе водки, выпивал ее, опять садился, опять уставлял глаза в
одну точку и не шевелился —
только дыхание его учащалось и лицо все более краснело.
Солнце
только что встало; на небе не было ни
одного облачка; все кругом блестело сильным двойным блеском: блеском молодых утренних лучей и вчерашнего ливня.
Только он так полагает, что это было не видение, потому что видения бывают
одному духовному чину.
—
Только вот беда моя: случается, целая неделя пройдет, а я не засну ни разу. В прошлом году барыня
одна проезжала, увидела меня, да и дала мне сткляночку с лекарством против бессонницы; по десяти капель приказала принимать. Очень мне помогало, и я спала;
только теперь давно та сткляночка выпита… Не знаете ли, что это было за лекарство и как его получить?
— Можно, — ответил Ермолай с обычной своей невозмутимостью. — Вы про здешнюю деревню сказали верно; а
только в этом самом месте проживал
один крестьянин. Умнеющий! богатый! Девять лошадей имел. Сам-то он помер, и старший сын теперь всем орудует. Человек — из глупых глупый, ну, однако, отцовское добро протрясти не успел. Мы у него лошадьми раздобудемся. Прикажите, я его приведу. Братья у него, слышно, ребята шустрые… а все-таки он им голова.
Я приподнялся на сене. Голова коренника не шевелилась над водою.
Только и можно было видеть, при ясном свете месяца, как
одно его ухо чуть-чуть двигалось то взад, то вперед.
Неточные совпадения
Хлестаков. Черт его знает, что такое,
только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь
один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна, из
одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я
только потому, что уважаю ваши редкие качества».
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть
одного из них впустите, то…
Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Хлестаков. А это… На
одну минуту
только… на
один день к дяде — богатый старик; а завтра же и назад.
Один из купцов. Богу виноваты, Антон Антонович! Лукавый попутал. И закаемся вперед жаловаться. Уж какое хошь удовлетворение, не гневись
только!