Неточные совпадения
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому,
с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою
собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.
Четверть часа спустя Федя
с фонарем проводил меня в сарай. Я бросился на душистое сено,
собака свернулась у ног моих; Федя пожелал мне доброй ночи, дверь заскрипела и захлопнулась. Я довольно долго не мог заснуть. Корова подошла к двери, шумно дохнула раза два,
собака с достоинством на нее зарычала; свинья прошла мимо, задумчиво хрюкая; лошадь где-то в близости стала жевать сено и фыркать… я, наконец, задремал.
Иногда злая старуха слезала
с печи, вызывала из сеней дворовую
собаку, приговаривая: «Сюды, сюды, собачка!» — и била ее по худой спине кочергой или становилась под навес и «лаялась», как выражался Хорь, со всеми проходящими.
За четверть часа до захождения солнца, весной, вы входите в рощу
с ружьем, без
собаки.
Особенное удовольствие доставлял он поварам, которые тотчас отрывались от дела и
с криком и бранью пускались за ним в погоню, когда он, по слабости, свойственной не одним
собакам, просовывал свое голодное рыло в полурастворенную дверь соблазнительно теплой и благовонной кухни.
Не успел я ему ответить, не успела
собака моя
с благородной важностью донести до меня убитую птицу, как послышались проворные шаги, и человек высокого росту,
с усами, вышел из чащи и
с недовольным видом остановился передо мной. Я извинился, как мог, назвал себя и предложил ему птицу, застреленную в его владениях.
— Миловидка, Миловидка… Вот граф его и начал упрашивать: «Продай мне, дескать, твою
собаку: возьми, что хочешь». — «Нет, граф, говорит, я не купец: тряпицы ненужной не продам, а из чести хоть жену готов уступить, только не Миловидку… Скорее себя самого в полон отдам». А Алексей Григорьевич его похвалил: «Люблю», — говорит. Дедушка-то ваш ее назад в карете повез; а как умерла Миловидка,
с музыкой в саду ее похоронил — псицу похоронил и камень
с надписью над псицей поставил.
Мы пошли было
с Ермолаем вдоль пруда, но, во-первых, у самого берега утка, птица осторожная, не держится; во-вторых, если даже какой-нибудь отсталый и неопытный чирок и подвергался нашим выстрелам и лишался жизни, то достать его из сплошного майера наши
собаки не были в состоянии: несмотря на самое благородное самоотвержение, они не могли ни плавать, ни ступать по дну, а только даром резали свои драгоценные носы об острые края тростников.
Не успели мы ступить несколько шагов, как нам навстречу из-за густой ракиты выбежала довольно дрянная легавая
собака, и вслед за ней появился человек среднего роста, в синем, сильно потертом сюртуке, желтоватом жилете, панталонах цвета гри-де-лень или блё-д-амур [Розовато-серого (от фр. gris de lin)… голубовато-серого (от фр. bleu d’amour).], наскоро засунутых в дырявые сапоги,
с красным платком на шее и одноствольным ружьем за плечами.
Пока наши
собаки,
с обычным, их породе свойственным, китайским церемониалом, снюхивались
с новой для них личностью, которая, видимо, трусила, поджимала хвост, закидывала уши и быстро перевертывалась всем телом, не сгибая коленей и скаля зубы, незнакомец подошел к нам и чрезвычайно вежливо поклонился.
Через четверть часа мы уже сидели на дощанике Сучка. (
Собак мы оставили в избе под надзором кучера Иегудиила.) Нам не очень было ловко, но охотники народ неразборчивый. У тупого, заднего конца стоял Сучок и «пихался»; мы
с Владимиром сидели на перекладине лодки; Ермолай поместился спереди, у самого носа. Несмотря на паклю, вода скоро появилась у нас под ногами. К счастью, погода была тихая, и пруд словно заснул.
Собаки с преувеличенной быстротой вертели хвостами в ожидании овсянки; лошади топали и ржали под навесом…
Мальчики сидели вокруг их; тут же сидели и те две
собаки, которым так было захотелось меня съесть. Они еще долго не могли примириться
с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали
с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали, как бы сожалея о невозможности исполнить свое желание. Всех мальчиков было пять: Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я узнал их имена и намерен теперь же познакомить
с ними читателя.)
Не успел рассказчик произнести это последнее слово, как вдруг обе
собаки разом поднялись,
с судорожным лаем ринулись прочь от огня и исчезли во мраке.
Павлуша
с криком бросился вслед за
собаками.
Он опять прикорнул перед огнем. Садясь на землю, уронил он руку на мохнатый затылок одной из
собак, и долго не поворачивало головы обрадованное животное,
с признательной гордостью посматривая сбоку на Павлушу.
Староста наш в канаву залез; старостиха в подворотне застряла, благим матом кричит, свою же дворную
собаку так запужала, что та
с цепи долой, да через плетень, да в лес; а Кузькин отец, Дорофеич, вскочил в овес, присел, да и давай кричать перепелом: «Авось, мол, хоть птицу-то враг, душегубец, пожалеет».
Въезжая в эти выселки, мы не встретили ни одной живой души; даже куриц не было видно на улице, даже
собак; только одна, черная,
с куцым хвостом, торопливо выскочила при нас из совершенно высохшего корыта, куда ее, должно быть, загнала жажда, и тотчас, без лая, опрометью бросилась под ворота.
Я попросил Ерофея заложить ее поскорей. Мне самому захотелось съездить
с Касьяном на ссечки: там часто водятся тетерева. Когда уже тележка была совсем готова, и я кое-как вместе
с своей
собакой уже уместился на ее покоробленном лубочном дне, и Касьян, сжавшись в комочек и
с прежним унылым выражением на лице, тоже сидел на передней грядке, — Ерофей подошел ко мне и
с таинственным видом прошептал...
Бабы в клетчатых паневах швыряли щепками в недогадливых или слишком усердных
собак; хромой старик
с бородой, начинавшейся под самыми глазами, оторвал недопоенную лошадь от колодезя, ударил ее неизвестно за что по боку, а там уже поклонился.
На одной изображена была легавая
собака с голубым ошейником и надписью: «Вот моя отрада»; у ног
собаки текла река, а на противоположном берегу реки под сосною сидел заяц непомерной величины,
с приподнятым ухом.
Собака моя, нимало не медля,
с сверхъестественными усилиями залезла под диван и, по-видимому, нашла там много пыли, потому что расчихалась страшно.
Наш брат охотник может в одно прекрасное утро выехать из своего более или менее родового поместья
с намереньем вернуться на другой же день вечером и понемногу, понемногу, не переставая стрелять по бекасам, достигнуть наконец благословенных берегов Печоры; притом всякий охотник до ружья и до
собаки — страстный почитатель благороднейшего животного в мире: лошади.
Попадался ли ему клочок бумаги, он тотчас выпрашивал у Агафьи-ключницы ножницы, тщательно выкраивал из бумажки правильный четвероугольник, проводил кругом каемочку и принимался за работу: нарисует глаз
с огромным зрачком, или греческий нос, или дом
с трубой и дымом в виде винта,
собаку «en face», похожую на скамью, деревцо
с двумя голубками и подпишет: «рисовал Андрей Беловзоров, такого-то числа, такого-то года, село Малые Брыки».
Он велел оседлать лошадь, надел зеленый сюртучок
с бронзовыми пуговицами, изображавшими кабаньи головы, вышитый гарусом ягдташ, серебряную флягу, накинул на плечо новенькое французское ружье, не без удовольствия повертелся перед зеркалом и кликнул свою
собаку Эсперанс, подаренную ему кузиной, старой девицей
с отличным сердцем, но без волос.
Был невыносимо жаркий июльский день, когда я, медленно передвигая ноги, вместе
с моей
собакой поднимался вдоль Колотовского оврага в направлении Притынного кабачка.
Бывало, подойду к болоту, скажу: шарш! как искать не станет, так хоть
с дюжиной
собак пройди — шалишь, ничего не найдешь! а как станет — просто рада умереть на месте!..
Прежде чем я остановился в этом березовом леску, я
с своей
собакой прошел через высокую осиновую рощу.
Турманом слетел Чертопханов
с коня, выхватил кинжал, подбежал, растопыря ноги, к
собакам,
с яростными заклинаниями вырвал у них истерзанного зайца и, перекосясь всем лицом, погрузил ему в горло кинжал по самую рукоятку… погрузил и загоготал. Тихон Иваныч показался в опушке. «Го-го-го-го-го-го-го-го!» — завопил вторично Чертопханов… «Го-го-го-го», — спокойно повторил его товарищ.
Подле лошади стоял малый лет семнадцати,
с пухлым и желтым лицом, одетый казачком и босоногий; он
с важностью посматривал на
собак, порученных его надзору, и изредка постегивал арапником самых алчных.
Потом помечтал, лежа на спине и покуривая трубочку, о том, как он распорядится
с остальными деньгами, — а именно, каких он раздобудет
собак: настоящих костромских и непременно краснопегих!
Ему привиделся нехороший сон: будто он выехал на охоту, только не на Малек-Аделе, а на каком-то странном животном вроде верблюда; навстречу ему бежит белая-белая, как снег, лиса… Он хочет взмахнуть арапником, хочет натравить на нее
собак, а вместо арапника у него в руках мочалка, и лиса бегает перед ним и дразнит его языком. Он соскакивает
с своего верблюда, спотыкается, падает… и падает прямо в руки жандарму, который зовет его к генерал-губернатору и в котором он узнает Яффа…
Охота
с ружьем и
собакой прекрасна сама по себе, für sich, как говаривали в старину; но, положим, вы не родились охотником: вы все-таки любите природу и свободу; вы, следовательно, не можете не завидовать нашему брату… Слушайте.
Беляк вдруг выскочит,
собака с звонким лаем помчится вслед…
Неточные совпадения
Долгонько слушались, // Весь город разукрасили, // Как Питер монументами, // Казненными коровами, // Пока не догадалися, // Что спятил он
с ума!» // Еще приказ: «У сторожа, // У ундера Софронова, //
Собака непочтительна: // Залаяла на барина, // Так ундера прогнать, // А сторожем к помещичьей // Усадьбе назначается // Еремка!..» Покатилися // Опять крестьяне со смеху: // Еремка тот
с рождения // Глухонемой дурак!
Беднее захудалого // Последнего крестьянина // Жил Трифон. Две каморочки: // Одна
с дымящей печкою, // Другая в сажень — летняя, // И вся тут недолга; // Коровы нет, лошадки нет, // Была
собака Зудушка, // Был кот — и те ушли.
Началось
с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да
собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака
с колокольным звоном встречали, потом щуку
с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
То был прекрасный весенний день. Природа ликовала; воробьи чирикали;
собаки радостно взвизгивали и виляли хвостами. Обыватели, держа под мышками кульки, теснились на дворе градоначальнической квартиры и
с трепетом ожидали страшного судбища. Наконец ожидаемая минута настала.
Но Прыщ был совершенно искренен в своих заявлениях и твердо решился следовать по избранному пути. Прекратив все дела, он ходил по гостям, принимал обеды и балы и даже завел стаю борзых и гончих
собак,
с которыми травил на городском выгоне зайцев, лисиц, а однажды заполевал [Заполева́ть — добыть на охоте.] очень хорошенькую мещаночку. Не без иронии отзывался он о своем предместнике, томившемся в то время в заточении.