Неточные совпадения
— Разбогател. Теперь он мне сто целковых оброка платит, да еще я, пожалуй, накину. Я
уж ему не
раз говорил: «Откупись, Хорь, эй, откупись!..» А он, бестия, меня уверяет, что нечем; денег, дескать, нету… Да, как бы не так!..
Последний дворовый человек чувствовал свое превосходство над этим бродягой и, может быть, потому именно и обращался с ним дружелюбно; а мужики сначала с удовольствием загоняли и ловили его, как зайца в поле, но потом отпускали с Богом и,
раз узнавши чудака,
уже не трогали его, даже давали ему хлеба и вступали с ним в разговоры…
Уж и становые и исправники ему не
раз грозились.
Странный, резкий, болезненный крик раздался вдруг два
раза сряду над рекой и спустя несколько мгновений повторился
уже далее…
И Ерофей медлительно слез с облучка, отвязал ведерку, пошел к пруду и, вернувшись, не без удовольствия слушал, как шипела втулка колеса, внезапно охваченная водою…
Раз шесть приходилось ему на каких-нибудь десяти верстах обливать разгоряченную ось, и
уже совсем завечерело, когда мы возвратились домой.
Странное какое-то беспокойство овладевает вами в его доме; даже комфорт вас не радует, и всякий
раз, вечером, когда появится перед вами завитый камердинер в голубой ливрее с гербовыми пуговицами и начнет подобострастно стягивать с вас сапоги, вы чувствуете, что если бы вместо его бледной и сухопарой фигуры внезапно предстали перед вами изумительно широкие скулы и невероятно тупой нос молодого дюжего парня, только что взятого барином от сохи, но
уже успевшего в десяти местах распороть по швам недавно пожалованный нанковый кафтан, — вы бы обрадовались несказанно и охотно бы подверглись опасности лишиться вместе с сапогом и собственной вашей ноги вплоть до самого вертлюга…
— Пьяный человек-с, — отвечал бурмистр, в первый
раз употребляя «слово-ер», — неработящий. Из недоимки не выходит вот
уж пятый год-с.
— Ну,
уж это само собою разумеется. Это всегда так бывает; это
уж я не
раз заметил. Целый год распутствует, грубит, а теперь в ногах валяется.
Уж не
раз добрые люди его сжить со свету собирались, да нет — не дается».
Лет восемь тому назад он на каждом шагу говорил: «Мое вам почитание, покорнейше благодарствую», и тогдашние его покровители всякий
раз помирали со смеху и заставляли его повторять «мое почитание»; потом он стал употреблять довольно сложное выражение: «Нет,
уж это вы того, кескесэ, — это вышло выходит», и с тем же блистательным успехом; года два спустя придумал новую прибаутку: «Не ву горяче па, человек Божий, обшит бараньей кожей» и т. д.
Однако табачный дым начинал выедать мне глаза. В последний
раз выслушав восклицание Хлопакова и хохот князя, я отправился в свой нумер, где на волосяном,
узком и продавленном диване, с высокой выгнутой спинкой, мой человек
уже постлал мне постель.
Слышанный мною разговор сильно возбудил мое любопытство.
Уж не
раз доходили до меня слухи об Яшке-Турке, как о лучшем певце в околотке, и вдруг мне представился случай услышать его в состязании с другим мастером. Я удвоил шаги и вошел в заведение.
Трудно было решить с первого
разу, к какому сословию принадлежал этот Геркулес; он не походил ни на дворового, ни на мещанина, ни на обеднявшего подьячего в отставке, ни на мелкопоместного разорившегося дворянина — псаря и драчуна: он был
уж точно сам по себе.
В этом человеке было много загадочного; казалось, какие-то громадные силы угрюмо покоились в нем, как бы зная, что
раз поднявшись, что сорвавшись
раз на волю, они должны разрушить и себя и все, до чего ни коснутся; и я жестоко ошибаюсь, если в жизни этого человека не случилось
уже подобного взрыва, если он, наученный опытом и едва спасшись от гибели, неумолимо не держал теперь самого себя в ежовых рукавицах.
Я
раза три
уже принимался пить чай, несколько
раз напрасно пытался заснуть, прочел все надписи на окнах и на стенах: скука меня томила страшная.
— А не знаю; как там придется. Признаться вам, боюсь я службы: как
раз под ответственность попадешь. Жил все в деревне; привык, знаете… да
уж делать нечего… нужда! Ох,
уж эта мне нужда!
Русака как
раз замотают, а
уж на красного зверя — змеи, просто аспиды.
«Да
уж это, — говорю я, — не твое дело…» Однако я таки ее увез… не в этот
раз, а в другой: ночью, на телеге приехал — и увез.
Сколько
раз наедине, в своей комнате, отпущенный наконец «с Богом» натешившейся всласть ватагою гостей, клялся он, весь пылая стыдом, с холодными слезами отчаяния на глазах, на другой же день убежать тайком, попытать своего счастия в городе, сыскать себе хоть писарское местечко или
уж за один
раз умереть с голоду на улице.
Но когда, вернувшись с псарного двора, где, по словам его доезжачего, последние две гончие «окочурились», он встретил служанку, которая трепетным голосом доложила ему, что Мария, мол, Акинфиевна велели им кланяться, велели сказать, что желают им всего хорошего, а
уж больше к ним не вернутся, — Чертопханов, покружившись
раза два на месте и издав хриплое рычание, тотчас бросился вслед за беглянкой — да кстати захватил с собой пистолет.
Она повернулась прочь и шагнула
раза два. Ночь
уже наступила, и отовсюду наплывали тусклые тени. Чертопханов проворно поднялся и схватил Машу сзади за оба локтя.
Примется Чертопханов расписывать своего Малек-Аделя — откуда речи берутся! А
уж как он его холил и лелеял! Шерсть на нем отливала серебром — да не старым, а новым, что с темным глянцем; повести по ней ладонью — тот же бархат! Седло, чепрачок, уздечка — вся как есть сбруя до того была ладно пригнана, в порядке, вычищена — бери карандаш и рисуй! Чертопханов — чего больше? — сам собственноручно и челку заплетал своему любимцу, и гриву и хвост мыл пивом, и даже копыта не
раз мазью смазывал…
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом к окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге двери, заложив руки за спину и, почтительно взирая на затылок своего господина, слушал повесть о том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал в Ромны на ярмарку,
уже один, без жида Лейбы, который, по слабости характера, не вытерпел и бежал от него; как на пятый день,
уже собираясь уехать, он в последний
раз пошел по рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
В предчувствии торжества, столь чудным образом повторенного торжества, — Чертопханов загоготал победоносно, потряс нагайкой — охотники сами скакали, а сами не спускали глаз с лихого наездника, — конь его летел стрелою, вот
уже водомоина перед самым носом — ну, ну,
разом, как тогда!..
Что эта дрянная кляча не Малек-Адель, что между ею и Малек-Аделем не существовало ни малейшего сходства, что всякий мало-мальски путный человек должен был с первого
разу это увидеть, что он, Пантелей Чертопханов, самым пошлым образом обманулся — нет! что он нарочно, преднамеренно надул самого себя, напустил на себя этот туман, — во всем этом теперь
уже не оставалось ни малейшего сомнения!
Вот
раз ночью…
уж и до зари недалеко… а мне не спится: соловей в саду таково удивительно поет сладко!..
Я не мог себе дать отчета, почему в этот
раз я, сначала не разделявший подозрений Филофея, вдруг получил убеждение, что следом за нами ехали точно недобрые люди… Ничего нового не услыхал я: те же бубенцы, тот же стук ненагруженной телеги, то же посвистывание, тот же смутный гам… Но я теперь
уже не сомневался. Филофей не мог ошибиться!
Он несколько
раз повел рукою наотмашь… Очень
уж ему это слово казалось забавным.