Неточные совпадения
Я, например,
очень хорошо понял, что Александра Андреевна — ее Александрой Андреевной звали —
не любовь ко мне почувствовала, а дружеское, так сказать, расположение, уважение, что ли.
Я
не дал ему договорить и уверил его, что мне, напротив,
очень приятно будет у него отобедать.
Она говорила
очень мало, как вообще все уездные девицы, но в ней по крайней мере я
не замечал желанья сказать что-нибудь хорошее, вместе с мучительным чувством пустоты и бессилия; она
не вздыхала, словно от избытка неизъяснимых ощущений,
не закатывала глаза под лоб,
не улыбалась мечтательно и неопределенно.
Ермолай
не возвращался более часу. Этот час нам показался вечностью. Сперва мы перекликивались с ним
очень усердно; потом он стал реже отвечать на наши возгласы, наконец умолк совершенно. В селе зазвонили к вечерне. Меж собой мы
не разговаривали, даже старались
не глядеть друг на друга. Утки носились над нашими головами; иные собирались сесть подле нас, но вдруг поднимались кверху, как говорится, «колом», и с криком улетали. Мы начинали костенеть. Сучок хлопал глазами, словно спать располагался.
Я невольно полюбовался Павлушей. Он был
очень хорош в это мгновение. Его некрасивое лицо, оживленное быстрой ездой, горело смелой удалью и твердой решимостью. Без хворостинки в руке, ночью, он, нимало
не колеблясь поскакал один на волка… «Что за славный мальчик!» — думал я, глядя на него.
Странный старичок говорил
очень протяжно. Звук его голоса также изумил меня. В нем
не только
не слышалось ничего дряхлого, — он был удивительно сладок, молод и почти женски нежен.
Все ее тело было мало и худо, но
очень стройно и ловко, а красивое личико поразительно сходно с лицом самого Касьяна, хотя Касьян красавцем
не был.
Аркадий Павлыч обернулся к ним спиной. «Вечно неудовольствия», — проговорил он сквозь зубы и пошел большими шагами домой. Софрон отправился вслед за ним. Земский выпучил глаза, словно куда-то
очень далеко прыгнуть собирался. Староста выпугнул уток из лужи. Просители постояли еще немного на месте, посмотрели друг на друга и поплелись,
не оглядываясь, восвояси.
С людьми же, стоящими на низших ступенях общества, он обходится еще страннее: вовсе на них
не глядит и, прежде чем объяснит им свое желание или отдаст приказ, несколько раз сряду, с озабоченным и мечтательным видом, повторит: «Как тебя зовут?.. как тебя зовут?», ударяя необыкновенно резко на первом слове «как», а остальные произнося
очень быстро, что придает всей поговорке довольно близкое сходство с криком самца-перепела.
— Ну, хорошо, хорошо, ступай… Прекрасный человек, — продолжал Мардарий Аполлоныч, глядя ему вслед, —
очень я им доволен; одно — молод еще. Всё проповеди держит, да вот вина
не пьет. Но вы-то как, мой батюшка?.. Что вы, как вы? Пойдемте-ка на балкон — вишь, вечер какой славный.
«
Не правда ли, вы
не сердитесь на меня, добрая моя, хорошая моя?» — «Помилуйте, я
очень рада…
Он
не договорил своей речи и махнул рукой. Я начал уверять его, что он ошибается, что я
очень рад нашей встрече и проч., а потом заметил, что для управления именьем, кажется,
не нужно слишком сильного образования.
Вся ее головка была
очень мила; даже немного толстый и круглый нос ее
не портил.
Через несколько минут, в течение которых сановник успел заметить два раза, что он
очень рад, что
не опоздал к обеду, все общество отправилось в столовую, тузами вперед.
«Моей судьбою
очень никто
не озабочен».
— А! — проговорил он с достоинством и
не трогаясь с места, —
очень рад вашему посещенью. Милости прошу садиться. А я вот с Вензором вожусь… Тихон Иваныч, — прибавил он, возвысив голос, — пожалуй-ка сюда. Гость приехал.
С голоду умру, а Малек-Аделя
не отдам!» Волновался он
очень и даже задумывался; но тут судьба — в первый и в последний раз — сжалилась над ним, улыбнулась ему: какая-то дальняя тетка, самое имя которой было неизвестно Чертопханову, оставила ему по духовному завещанию сумму, огромную в его глазах, целых две тысячи рублей!
Я
не стал расспрашивать моего верного спутника, зачем он
не повез меня прямо в те места, и в тот же день мы добрались до матушкина хуторка, существования которого я, признаться сказать, и
не подозревал до тех пор. При этом хуторке оказался флигелек,
очень ветхий, но нежилой и потому чистый; я провел в нем довольно спокойную ночь.
Очень мы с Василием слюбились; из головы он у меня
не выходил; а дело было весною.
— Это, однако же, ужасно, твое положение! — воскликнул я… и,
не зная, что прибавить, спросил: — А что же Поляков Василий? —
Очень глуп был этот вопрос.
— Что Поляков? Потужил, потужил — да и женился на другой, на девушке из Глинного. Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали.
Очень он меня любил, да ведь человек молодой —
не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе хорошую, добрую, и детки у них есть. Он тут у соседа в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его отпустила, и
очень ему, слава Богу, хорошо.
— А что будешь делать? Лгать
не хочу — сперва
очень томно было; а потом привыкла, обтерпелась — ничего; иным еще хуже бывает.
— Как погляжу я, барин, на вас, — начала она снова, —
очень вам меня жалко. А вы меня
не слишком жалейте, право! Я вам, например, что скажу: я иногда и теперь… Вы ведь помните, какая я была в свое время веселая? Бой-девка!.. так знаете что? Я и теперь песни пою.
— Ох,
не могу! — проговорила она вдруг, — силушки
не хватает…
Очень уж я вам обрадовалась.
Я поспешил исполнить ее желание — и платок ей оставил. Она сперва отказывалась… на что, мол, мне такой подарок? Платок был
очень простой, но чистый и белый. Потом она схватила его своими слабыми пальцами и уже
не разжала их более. Привыкнув к темноте, в которой мы оба находились, я мог ясно различить ее черты, мог даже заметить тонкий румянец, проступивший сквозь бронзу ее лица, мог открыть в этом лице — так по крайней мере мне казалось — следы его бывалой красоты.
— Только вот беда моя: случается, целая неделя пройдет, а я
не засну ни разу. В прошлом году барыня одна проезжала, увидела меня, да и дала мне сткляночку с лекарством против бессонницы; по десяти капель приказала принимать.
Очень мне помогало, и я спала; только теперь давно та сткляночка выпита…
Не знаете ли, что это было за лекарство и как его получить?
Но я
не мог заснуть, —
не потому, что
не устал от охоты и
не потому, что испытанная мною тревога разогнала мой сон, а уж
очень красивыми местами нам приходилось ехать.
Есть законы мудрые, которые хотя человеческое счастие устрояют (таковы, например, законы о повсеместном всех людей продовольствовании), но, по обстоятельствам, не всегда бывают полезны; есть законы немудрые, которые, ничьего счастья не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему не привожу: сам знаешь!); и есть, наконец, законы средние,
не очень мудрые, но и не весьма немудрые, такие, которые, не будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны в смысле наилучшего человеческой жизни наполнения.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Помилуйте, я никак
не смею принять на свой счет… Я думаю, вам после столицы вояжировка показалась
очень неприятною.
Хлестаков (голосом вовсе
не решительным и
не громким,
очень близким к просьбе).Вниз, в буфет… Там скажи… чтобы мне дали пообедать.
Хлестаков. Покорно благодарю. Я сам тоже — я
не люблю людей двуличных. Мне
очень нравится ваша откровенность и радушие, и я бы, признаюсь, больше бы ничего и
не требовал, как только оказывай мне преданность и уваженье, уваженье и преданность.
Хлестаков. Прощайте, Антон Антонович!
Очень обязан за ваше гостеприимство. Я признаюсь от всего сердца: мне нигде
не было такого хорошего приема. Прощайте, Анна Андреевна! Прощайте, моя душенька Марья Антоновна!
Я
не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне
очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».