Неточные совпадения
Иные ужасно обиделись, и
не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же
очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых…
Мне вздумалось завернуть под навес, где стояли наши лошади, посмотреть, есть ли у них корм, и притом осторожность никогда
не мешает: у меня же была лошадь славная, и уж
не один кабардинец на нее умильно поглядывал, приговаривая: «Якши тхе, чек якши!» [Хороша,
очень хороша! (тюрк.)]
Глупец я или злодей,
не знаю; но то верно, что я также
очень достоин сожаления, может быть, больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать.
Первый день я провел
очень скучно; на другой рано утром въезжает на двор повозка… А! Максим Максимыч!.. Мы встретились как старые приятели. Я предложил ему свою комнату. Он
не церемонился, даже ударил меня по плечу и скривил рот на манер улыбки. Такой чудак!..
Я лег на диван, завернувшись в шинель и оставив свечу на лежанке, скоро задремал и проспал бы спокойно, если б, уж
очень поздно, Максим Максимыч, взойдя в комнату,
не разбудил меня. Он бросил трубку на стол, стал ходить по комнате, шевырять в печи, наконец лег, но долго кашлял, плевал, ворочался…
Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня
очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить свое имя над чужим произведением. Дай Бог, чтоб читатели меня
не наказали за такой невинный подлог!
Казак мой был
очень удивлен, когда, проснувшись, увидел меня совсем одетого; я ему, однако ж,
не сказал причины. Полюбовавшись несколько времени из окна на голубое небо, усеянное разорванными облачками, на дальний берег Крыма, который тянется лиловой полосой и кончается утесом, на вершине коего белеется маячная башня, я отправился в крепость Фанагорию, чтоб узнать от коменданта о часе моего отъезда в Геленджик.
Она, то есть порода, а
не юная Франция, большею частью изобличается в поступи, в руках и ногах; особенно нос
очень много значит.
Хорошенькая княжна обернулась и подарила оратора долгим любопытным взором. Выражение этого взора было
очень неопределенно, но
не насмешливо, с чем я внутренно от души его поздравил.
— Эта княжна Мери прехорошенькая, — сказал я ему. — У нее такие бархатные глаза — именно бархатные: я тебе советую присвоить это выражение, говоря об ее глазах; нижние и верхние ресницы так длинны, что лучи солнца
не отражаются в ее зрачках. Я люблю эти глаза без блеска: они так мягки, они будто бы тебя гладят… Впрочем, кажется, в ее лице только и есть хорошего… А что, у нее зубы белы? Это
очень важно! жаль, что она
не улыбнулась на твою пышную фразу.
Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого
не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах
очень серьезно, пока
не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, [Авгуры — жрецы-гадатели в Древнем Риме.] по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились, довольные своим вечером.
— Вы
очень уверены, что это княгиня… а
не княжна?..
— Напротив; был один адъютант, один натянутый гвардеец и какая-то дама из новоприезжих, родственница княгини по мужу,
очень хорошенькая, но
очень, кажется, больная…
Не встретили ль вы ее у колодца? — она среднего роста, блондинка, с правильными чертами, цвет лица чахоточный, а на правой щеке черная родинка: ее лицо меня поразило своей выразительностию.
— Что он вам рассказывал? — спросила она у одного из молодых людей, возвратившихся к ней из вежливости, — верно,
очень занимательную историю — свои подвиги в сражениях?.. — Она сказала это довольно громко и, вероятно, с намерением кольнуть меня. «А-га! — подумал я, — вы
не на шутку сердитесь, милая княжна; погодите, то ли еще будет!»
Грушницкий следил за нею, как хищный зверь, и
не спускал ее с глаз: бьюсь об заклад, что завтра он будет просить, чтоб его кто-нибудь представил княгине. Она будет
очень рада, потому что ей скучно.
— Да я вовсе
не имею претензии ей нравиться: я просто хочу познакомиться с приятным домом, и было бы
очень смешно, если б я имел какие-нибудь надежды… Вот вы, например, другое дело! — вы, победители петербургские: только посмотрите, так женщины тают… А знаешь ли, Печорин, что княжна о тебе говорила?
—
Не радуйся, однако. Я как-то вступил с нею в разговор у колодца, случайно; третье слово ее было: «Кто этот господин, у которого такой неприятный тяжелый взгляд? он был с вами, тогда…» Она покраснела и
не хотела назвать дня, вспомнив свою милую выходку. «Вам
не нужно сказывать дня, — отвечал я ей, — он вечно будет мне памятен…» Мой друг, Печорин! я тебя
не поздравляю; ты у нее на дурном замечании… А, право, жаль! потому что Мери
очень мила!..
— Скажи мне, — наконец прошептала она, — тебе
очень весело меня мучить? Я бы тебя должна ненавидеть. С тех пор как мы знаем друг друга, ты ничего мне
не дал, кроме страданий… — Ее голос задрожал, она склонилась ко мне и опустила голову на грудь мою.
Однако мне всегда было странно: я никогда
не делался рабом любимой женщины; напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом
не стараясь. Отчего это? — оттого ли что я никогда ничем
очень не дорожу и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук? или это — магнетическое влияние сильного организма? или мне просто
не удавалось встретить женщину с упорным характером?
Вера больна,
очень больна, хотя в этом и
не признается; я боюсь, чтобы
не было у нее чахотки или той болезни, которую называют fievre lente [Fievre lente — медленная, изнурительная лихорадка.] — болезнь
не русская вовсе, и ей на нашем языке нет названия.
Я
не намекал ни разу ни о пьяном господине, ни о прежнем моем поведении, ни о Грушницком. Впечатление, произведенное на нее неприятною сценою, мало-помалу рассеялось; личико ее расцвело; она шутила
очень мило; ее разговор был остер, без притязания на остроту, жив и свободен; ее замечания иногда глубоки… Я дал ей почувствовать
очень запутанной фразой, что она мне давно нравится. Она наклонила головку и слегка покраснела.
— Послушай, — сказал Грушницкий
очень важно, — пожалуйста,
не подшучивай над моей любовью, если хочешь остаться моим приятелем…
Грушницкий, кажется,
очень рад, что моя веселость ее
не заражает.
По крайней мере я хочу сберечь свою репутацию…
не для себя: ты это знаешь
очень хорошо!..
Когда я подошел к ней, она рассеянно слушала Грушницкого, который, кажется, восхищался природой, но только что завидела меня, она стала хохотать (
очень некстати), показывая, будто меня
не примечает.
— Оттого, что солдатская шинель к вам
очень идет, и признайтесь, что армейский пехотный мундир, сшитый здесь, на водах,
не придаст вам ничего интересного… Видите ли, вы до сих пор были исключением, а теперь подойдете под общее правило.
— Вы опасный человек! — сказала она мне, — я бы лучше желала попасться в лесу под нож убийцы, чем вам на язычок… Я вас прошу
не шутя: когда вам вздумается обо мне говорить дурно, возьмите лучше нож и зарежьте меня, — я думаю, это вам
не будет
очень трудно.
—
Не правда ли, я была
очень любезна сегодня? — сказала мне княжна с принужденной улыбкой, когда мы возвратились с гулянья.
Очень рад; я люблю врагов, хотя
не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание из хитростей и замыслов, — вот что я называю жизнью.
Княгиня на меня смотрит
очень нежно и
не отходит от дочери… плохо!
Я с трепетом ждал ответа Грушницкого; холодная злость овладела мною при мысли, что если б
не случай, то я мог бы сделаться посмешищем этих дураков. Если б Грушницкий
не согласился, я бросился б ему на шею. Но после некоторого молчания он встал с своего места, протянул руку капитану и сказал
очень важно: «Хорошо, я согласен».
Признаюсь, я испугался, хотя мой собеседник
очень был занят своим завтраком: он мог услышать вещи для себя довольно неприятные, если б неравно Грушницкий отгадал истину; но, ослепленный ревностью, он и
не подозревал ее.
— Прошу вас, — продолжал я тем же тоном, — прошу вас сейчас же отказаться от ваших слов; вы
очень хорошо знаете, что это выдумка. Я
не думаю, чтоб равнодушие женщины к вашим блестящим достоинствам заслуживало такое ужасное мщение. Подумайте хорошенько: поддерживая ваше мнение, вы теряете право на имя благородного человека и рискуете жизнью.
— Я буду иметь честь прислать к вам нониче моего секунданта, — прибавил я, раскланявшись
очень вежливо и показывая вид, будто
не обращаю внимания на его бешенство.
Видно, я
очень переменилась в лице, потому что он долго и пристально смотрел мне в глаза; я едва
не упала без памяти при мысли, что ты нынче должен драться и что я этому причиной; мне казалось, что я сойду с ума… но теперь, когда я могу рассуждать, я уверена, что ты останешься жив: невозможно, чтоб ты умер без меня, невозможно!
Такая предосторожность была
очень кстати: я чуть-чуть
не упал, наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое.