Нужно ли рассказывать читателю, как посадили сановника
на первом месте между штатским генералом и губернским предводителем, человеком с свободным и достойным выражением лица, совершенно соответствовавшим его накрахмаленной манишке, необъятному жилету и круглой табакерке с французским табаком, — как хозяин хлопотал, бегал, суетился, потчевал гостей, мимоходом улыбался спине сановника и, стоя в углу, как школьник, наскоро перехватывал тарелочку супу или кусочек говядины, — как дворецкий подал рыбу в полтора аршина длины и с букетом во рту, — как слуги, в ливреях, суровые на вид, угрюмо приставали к каждому дворянину то с малагой, то с дрей-мадерой и как почти все дворяне, особенно пожилые, словно нехотя покоряясь чувству долга, выпивали рюмку за рюмкой, — как, наконец, захлопали бутылки шампанского и начали провозглашаться заздравные тосты: все это, вероятно, слишком известно читателю.
Неточные совпадения
В
первый же день моего знакомства с г. Полутыкиным он пригласил меня
на ночь к себе.
Деревья сливаются в большие, чернеющие массы;
на синем небе робко выступают
первые звездочки.
— Тоже был помещик, — продолжал мой новый приятель, — и богатый, да разорился — вот проживает теперь у меня… А в свое время считался
первым по губернии хватом; двух жен от мужей увез, песельников держал, сам певал и плясал мастерски… Но не прикажете ли водки? ведь уж обед
на столе.
Радилов замолчал. Я посмотрел
на него, потом
на Ольгу… Ввек мне не забыть выражения ее лица. Старушка положила чулок
на колени, достала из ридикюля платок и украдкой утерла слезу. Федор Михеич вдруг поднялся, схватил свою скрипку и хриплым и диким голосом затянул песенку. Он желал, вероятно, развеселить нас, но мы все вздрогнули от его
первого звука, и Радилов попросил его успокоиться.
Мы пошли было с Ермолаем вдоль пруда, но, во-первых, у самого берега утка, птица осторожная, не держится; во-вторых, если даже какой-нибудь отсталый и неопытный чирок и подвергался нашим выстрелам и лишался жизни, то достать его из сплошного майера наши собаки не были в состоянии: несмотря
на самое благородное самоотвержение, они не могли ни плавать, ни ступать по дну, а только даром резали свои драгоценные носы об острые края тростников.
Я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла ночь; сырую свежесть позднего вечера сменила полуночная сухая теплынь, и еще долго было ей лежать мягким пологом
на заснувших полях; еще много времени оставалось до
первого лепета, до
первых шорохов и шелестов утра, до
первых росинок зари.
Старик неохотно встал и вышел за мной
на улицу. Кучер мой находился в раздраженном состоянии духа: он собрался было попоить лошадей, но воды в колодце оказалось чрезвычайно мало, и вкус ее был нехороший, а это, как говорят кучера,
первое дело… Однако при виде старика он осклабился, закивал головой и воскликнул...
С неудовольствием, выражавшимся даже
на его затылке, сидел он
на козлах и страх желал заговорить со мной, но в ожидании
первого моего вопроса ограничивался легким ворчанием вполголоса и поучительными, а иногда язвительными речами, обращенными к лошадям.
— Барыня приказала, — продолжал он, пожав плечами, — а вы погодите… вас еще в свинопасы произведут. А что я портной, и хороший портной, у
первых мастеров в Москве обучался и
на енаралов шил… этого у меня никто не отнимет. А вы чего храбритесь?.. чего? из господской власти вышли, что ли? вы дармоеды, тунеядцы, больше ничего. Меня отпусти
на волю — я с голоду не умру, я не пропаду; дай мне пашпорт — я оброк хороший взнесу и господ удоблетворю. А вы что? Пропадете, пропадете, словно мухи, вот и все!
Она, изволите видеть, вздумала окончательно развить, довоспитать такую, как она выражалась, богатую природу и, вероятно, уходила бы ее, наконец, совершенно, если бы, во-первых, недели через две не разочаровалась «вполне» насчет приятельницы своего брата, а во-вторых, если бы не влюбилась в молодого проезжего студента, с которым тотчас же вступила в деятельную и жаркую переписку; в посланиях своих она, как водится, благословляла его
на святую и прекрасную жизнь, приносила «всю себя» в жертву, требовала одного имени сестры, вдавалась в описания природы, упоминала о Гете, Шиллере, Беттине и немецкой философии — и довела наконец бедного юношу до мрачного отчаяния.
Дети Николая Иваныча еще малы;
первые все перемерли, но оставшиеся пошли в родителей: весело глядеть
на умные личики этих здоровых ребят.
Первое впечатление, которое производил
на вас вид этого человека, было чувство какой-то грубой, тяжелой, но неотразимой силы.
Трудно было решить с
первого разу, к какому сословию принадлежал этот Геркулес; он не походил ни
на дворового, ни
на мещанина, ни
на обеднявшего подьячего в отставке, ни
на мелкопоместного разорившегося дворянина — псаря и драчуна: он был уж точно сам по себе.
— Нет, выпозвольте. Во-первых, я говорю по-французски не хуже вас, а по-немецки даже лучше; во-вторых, я три года провел за границей: в одном Берлине прожил восемь месяцев. Я Гегеля изучил, милостивый государь, знаю Гете наизусть; сверх того, я долго был влюблен в дочь германского профессора и женился дома
на чахоточной барышне, лысой, но весьма замечательной личности. Стало быть, я вашего поля ягода; я не степняк, как вы полагаете… Я тоже заеден рефлексией, и непосредственного нет во мне ничего.
— Однако, — прибавил он, подумав немного, — я, кажется, обещал вам рассказать, каким образом я женился. Слушайте же. Во-первых, доложу вам, что жены моей уже более
на свете не имеется, во-вторых… а во-вторых, я вижу, что мне придется рассказать вам мою молодость, а то вы ничего не поймете… Ведь вам не хочется спать?
Во-первых, нечего и говорить, что собственно Европы, европейского быта я не узнал ни
на волос; я слушал немецких профессоров и читал немецкие книги
на самом месте рождения их… вот в чем состояла вся разница.
Кажется, — прибавил мой сосед, опять взглянув
на меня сбоку, — я могу пройти молчанием
первые впечатления деревенской жизни, намеки
на красоту природы, тихую прелесть одиночества и прочее…
Я в деревне скучал, как щенок взаперти, хотя, признаюсь, проезжая
на возвратном пути в
первый раз весною знакомую березовую рощу, у меня голова закружилась и забилось сердце от смутного сладкого ожидания.
Вот-с таким-то образом-с мы блаженствовали три года;
на четвертый Софья умерла от
первых родов, и — странное дело — мне словно заранее сдавалось, что она не будет в состоянии подарить меня дочерью или сыном, землю — новым обитателем.
Он пихнул его ногой. Бедняк поднялся тихо, сронил хлеб долой с носа и пошел, словно
на цыпочках, в переднюю, глубоко оскорбленный. И действительно: чужой человек в
первый раз приехал, а с ним вот как поступают.
Года два спустя после моего посещения у Пантелея Еремеича начались его бедствия — именно бедствия. Неудовольствия, неудачи и даже несчастия случались с ним и до того времени, но он не обращал
на них внимания и «царствовал» по-прежнему.
Первое бедствие, поразившее его, было для него самое чувствительное: Маша рассталась с ним.
В течение памятного дня, когда он отыскал Малек-Аделя, Чертопханов чувствовал одну лишь блаженную радость… но
на другое утро, когда он под низким навесом постоялого дворика стал седлать свою находку, близ которой провел всю ночь, что-то в
первый раз его кольнуло…
Что эта дрянная кляча не Малек-Адель, что между ею и Малек-Аделем не существовало ни малейшего сходства, что всякий мало-мальски путный человек должен был с
первого разу это увидеть, что он, Пантелей Чертопханов, самым пошлым образом обманулся — нет! что он нарочно, преднамеренно надул самого себя, напустил
на себя этот туман, — во всем этом теперь уже не оставалось ни малейшего сомнения!
Я не знал, что сказать, и как ошеломленный глядел
на это темное, неподвижное лицо с устремленными
на меня светлыми и мертвенными глазами. Возможно ли? Эта мумия — Лукерья,
первая красавица во всей нашей дворне, высокая, полная, белая, румяная, хохотунья, плясунья, певунья! Лукерья, умница Лукерья, за которою ухаживали все наши молодые парни, по которой я сам втайне вздыхал, я — шестнадцатилетний мальчик!
Пока Ермолай ходил за «простым» человеком, мне пришло в голову: не лучше ли мне самому съездить в Тулу? Во-первых, я, наученный опытом, плохо надеялся
на Ермолая; я послал его однажды в город за покупками, он обещался исполнить все мои поручения в течение одного дня — и пропадал целую неделю, пропил все деньги и вернулся пеший, — а поехал
на беговых дрожках. Во-вторых, у меня был в Туле барышник знакомый; я мог купить у него лошадь
на место охромевшего коренника.
А в зимний день ходить по высоким сугробам за зайцами, дышать морозным острым воздухом, невольно щуриться от ослепительного мелкого сверканья мягкого снега, любоваться зеленым цветом неба над красноватым лесом!.. А
первые весенние дни, когда кругом все блестит и обрушается, сквозь тяжелый пар талого снега уже пахнет согретой землей,
на проталинках, под косым лучом солнца, доверчиво поют жаворонки, и, с веселым шумом и ревом, из оврага в овраг клубятся потоки…