Неточные совпадения
Вместе с этим Степану Аркадьичу, любившему веселую шутку, было приятно иногда озадачить мирного человека тем, что если уже гордиться породой, то не следует останавливаться
на Рюрике и отрекаться от
первого родоначальника — обезьяны.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем
на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
Они любили друг друга, несмотря
на различие характеров и вкусов, как любят друг друга приятели, сошедшиеся в
первой молодости.
Княжне Кити Щербацкой было восьмнадцать лет. Она выезжала
первую зиму. Успехи ее в свете были больше, чем обеих ее старших сестер, и больше, чем даже ожидала княгиня. Мало того, что юноши, танцующие
на московских балах, почти все были влюблены в Кити, уже в
первую зиму представились две серьезные партии: Левин и, тотчас же после его отъезда, граф Вронский.
На другой день, в 11 часов утра, Вронский выехал
на станцию Петербургской железной дороги встречать мать, и
первое лицо, попавшееся ему
на ступеньках большой лестницы, был Облонский, ожидавший с этим же поездом сестру.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем как ехать
на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть
на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись
первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила
на площадку большой входной теплой лестницы.
Из зал несся стоявший в них, равномерный как в улье, шорох движенья, и, пока они
на площадке между деревьями оправляли перед зеркалом прически и платья, из залы послышались осторожно-отчетливые звуки скрипок оркестра, начавшего
первый вальс.
Во-первых, с этого дня он решил, что не будет больше надеяться
на необыкновенное счастье, какое ему должна была дать женитьба, и вследствие этого не будет так пренебрегать настоящим.
«Ну, всё кончено, и слава Богу!» была
первая мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась в последний раз с братом, который до третьего звонка загораживал собою дорогу в вагоне. Она села
на свой диванчик, рядом с Аннушкой, и огляделась в полусвете спального вагона. «Слава Богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет моя жизнь, хорошая и привычная, по старому».
Первое лицо, встретившее Анну дома, был сын. Он выскочил к ней по лестнице, несмотря
на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом кричал: «Мама, мама!» Добежав до нее, он повис ей
на шее.
Из-за двери еще
на свой звонок он услыхал хохот мужчин и лепет женского голоса и крик Петрицкого: «если кто из злодеев, то не пускать!» Вронский не велел денщику говорить о себе и потихоньку вошел в
первую комнату.
Первый взрыв ревности, раз пережитый, уже не мог возвратиться, и даже открытие неверности не могло бы уже так подействовать
на нее, как в
первый раз.
Она ему не подавала никакого повода, но каждый раз, когда она встречалась с ним, в душе ее загоралось то самое чувство оживления, которое нашло
на нее в тот день в вагоне, когда она в
первый раз увидела его.
Первое время Анна искренно верила, что она недовольна им за то, что он позволяет себе преследовать ее; но скоро по возвращении своем из Москвы, приехав
на вечер, где она думала встретить его, a его не было, она по овладевшей ею грусти ясно поняла, что она обманывала себя, что это преследование не только не неприятно ей, но что оно составляет весь интерес ее жизни.
Хозяйка села за самовар и сняла перчатки. Передвигая стулья с помощью незаметных лакеев, общество разместилось, разделившись
на две части, — у самовара с хозяйкой и
на противоположном конце гостиной — около красивой жены посланника в черном бархате и с черными резкими бровями. Разговор в обоих центрах, как и всегда в
первые минуты, колебался, перебиваемый встречами, приветствиями, предложением чая, как бы отыскивая,
на чем остановиться.
«Я должен сказать и высказать следующее: во-первых, объяснение значения общественного мнения и приличия; во-вторых, религиозное объяснение значения брака; в-третьих, если нужно, указание
на могущее произойти несчастье для сына; в-четвертых, указание
на ее собственное несчастье».
Еще в
первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался
на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
Левин надел большие сапоги и в
первый paз не шубу, а суконную поддевку, и пошел по хозяйству, шагая через ручьи, режущие глаза своим блеском
на солнце, ступая то
на ледок, то в липкую грязь.
— Слушаю-с, — ответил Василий и взялся за голову лошади. — А уж сев, Константин Дмитрич, — сказал он заискивая, —
первый сорт. Только ходить страсть! По пудовику
на лапте волочишь.
Вронский любил его и зa его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что мог пить как бочка, не спать и быть всё таким же, и за большую нравственную силу, которую он выказывал в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и в игре, которую он вел
на десятки тысяч и всегда, несмотря
на выпитое вино, так тонко и твердо, что считался
первым игроком в Английском Клубе.
Вронский незаметно вошел в середину толпы почти в то самое время, как раздался звонок, оканчивающий скачки, и высокий, забрызганный грязью кавалергард, пришедший
первым, опустившись
на седло, стал спускать поводья своему серому, потемневшему от поту, тяжело дышащему жеребцу.
Но начинались скачки не с круга, а за сто сажен в стороне от него, и
на этом расстоянии было
первое препятствие — запруженная река в три аршина шириною, которую ездоки по произволу могли перепрыгивать или переезжать в брод.
И кучки и одинокие пешеходы стали перебегать с места
на место, чтобы лучше видеть. В
первую же минуту собранная кучка всадников растянулась, и видно было, как они по два, по три и один за другим близятся к реке. Для зрителей казалось, что они все поскакали вместе; но для ездоков были секунды разницы, имевшие для них большое значение.
Вронский и не смотрел
на нее, а, желая прийти далеко
первым, стал работать поводьями кругообразно, в такт скока поднимая и опуская голову лошади.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать
на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В
первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
Он только как будто имел
на нее маленькое неудовольствие за тот
первый ночной разговор, который она отклонила от себя.
Первое падение Кузовлева
на реке взволновало всех, но Алексей Александрович видел ясно
на бледном, торжествующем лице Анны, что тот,
на кого она смотрела, не упал.
Еще с горы открылась ему под горою тенистая, уже скошенная часть луга, с сереющими рядами и черными кучками кафтанов, снятых косцами
на том месте, откуда они зашли
первый ряд.
Тит освободил место, и Левин пошел за ним. Трава была низкая, придорожная, и Левин, давно не косивший и смущенный обращенными
на себя взглядами, в
первые минуты косил дурно, хотя и махал сильно. Сзади его послышались голоса...
Так они прошли
первый ряд. И длинный ряд этот показался особенно труден Левину; но зато, когда ряд был дойден, и Тит, вскинув
на плечо косу, медленными шагами пошел заходить по следам, оставленным его каблуками по прокосу, и Левин точно так же пошел по своему прокосу. Несмотря
на то, что пот катил градом по его лицу и капал с носа и вся спина его была мокра, как вымоченная в воде, — ему было очень хорошо. В особенности радовало его то, что он знал теперь, что выдержит.
После завтрака Левин попал в ряд уже не
на прежнее место, а между шутником-стариком, который пригласил его в соседи, и молодым мужиком, с осени только женатым и пошедшим косить
первое лето.
— Батюшки!
на что ты похож! — сказал Сергей Иванович, в
первую минуту недовольно оглядываясь
на брата. — Да дверь-то, дверь-то затворяй! — вскрикнул он. — Непременно впустил десяток целый.
Первое время, вместо спокойствия и отдыха, попав
на эти страшные, с ее точки зрения, бедствия, Дарья Александровна была в отчаянии: хлопотала изо всех сил, чувствовала безвыходность положения и каждую минуту удерживала слезы, навертывавшиеся ей
на глаза.
В конце мая, когда уже всё более или менее устроилось, она получила ответ мужа
на свои жалобы о деревенских неустройствах. Он писал ей, прося прощения в том, что не обдумал всего, и обещал приехать при
первой возможности. Возможность эта не представилась, и до начала июня Дарья Александровна жила одна в деревне.
— О, нет! — сказала Долли. —
Первое время было неудобно, а теперь всё прекрасно устроилось благодаря моей старой няне, — сказала она, указывая
на Матрену Филимоновну, понимавшую, что говорят о ней, и весело и дружелюбно улыбавшуюся Левину. Она знала его и знала, что это хороший жених барышне, и желала, чтобы дело сладилось.
Левин часто любовался
на эту жизнь, часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этою жизнью, но нынче в
первый paз, в особенности под впечатлением того, что он видел в отношениях Ивана Парменова к его молодой жене, Левину в
первый раз ясно пришла мысль о том, что от него зависит переменить ту столь тягостную, праздную, искусственную и личную жизнь, которою он жил,
на эту трудовую, чистую и общую прелестную жизнь.
Алексей Александрович, вступив в должность, тотчас же понял это и хотел было наложить руки
на это дело; но в
первое время, когда он чувствовал себя еще нетвердо, он знал, что это затрогивало слишком много интересов и было неблагоразумно; потом же он, занявшись другими делами, просто забыл про это дело.
Теперь Алексей Александрович намерен был требовать: во-первых, чтобы составлена была новая комиссия, которой поручено бы было исследовать
на месте состояние инородцев; во-вторых, если окажется, что положение инородцев действительно таково, каким оно является из имеющихся в руках комитета официальных данных, то чтобы была назначена еще другая новая ученая комиссия для исследования причин этого безотрадного положения инородцев с точек зрения: а) политической, б) административной, в) экономической, г) этнографической, д) материальной и е) религиозной; в-третьих, чтобы были затребованы от враждебного министерства сведения о тех мерах, которые были в последнее десятилетие приняты этим министерством для предотвращения тех невыгодных условий, в которых ныне находятся инородцы, и в-четвертых, наконец, чтобы было потребовано от министерства объяснение о том, почему оно, как видно из доставленных в комитет сведений за №№ 17015 и 18308, от 5 декабря 1863 года и 7 июня 1864, действовало прямо противоположно смыслу коренного и органического закона, т…, ст. 18, и примечание в статье 36.
Когда она проснулась
на другое утро,
первое, что представилось ей, были слова, которые она сказала мужу, и слова эти ей показались так ужасны, что она не могла понять теперь, как она могла решиться произнести эти странные грубые слова, и не могла представить себе того, что из этого выйдет.
Отношения к мужу были яснее всего. С той минуты, как Анна полюбила Вронского, он считал одно свое право
на нее неотъемлемым. Муж был только излишнее и мешающее лицо. Без сомнения, он был в жалком положении, но что было делать? Одно,
на что имел право муж, это было
на то, чтобы потребовать удовлетворения с оружием в руках, и
на это Вронский был готов с
первой минуты.
Первые шаги его в свете и
на службе были удачны, но два года тому назад он сделал грубую ошибку.
Раз решив сам с собою, что он счастлив своею любовью, пожертвовал ей своим честолюбием, взяв, по крайней мере,
на себя эту роль, — Вронский уже не мог чувствовать ни зависти к Серпуховскому, ни досады
на него за то, что он, приехав в полк, пришел не к нему
первому. Серпуховской был добрый приятель, и он был рад ему.
Алексей Александрович откашлялся и, не глядя
на своего противника, но избрав, как он это всегда делал при произнесении речей,
первое сидевшее перед ним лицо — маленького, смирного старичка, не имевшего никогда никакого мнения в комиссии, начал излагать свои соображения.
Левина не интересовало это, но, когда он кончил, Левин вернулся к
первому его положению и сказал, обращаясь к Свияжскому и стараясь вызвать его
на высказывание своего серьезного мнения...
― Ах, невыносимо! ― сказал он, стараясь уловить нить потерянной мысли. ― Он не выигрывает от близкого знакомства. Если определить его, то это прекрасно выкормленное животное, какие
на выставках получают
первые медали, и больше ничего, ― говорил он с досадой, заинтересовавшею ее.
И в
первый раз она
на мгновение почувствовала за него, перенеслась в него, и ей жалко стало его.
Эти два обстоятельства были:
первое то, что вчера он, встретив
на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг с ним, и, сведя это выражение лица Алексея Александровича и то, что он не приехал к ним и не дал энать о себе, с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то не ладно между мужем и женою.
Первая телеграмма было известие о назначении Стремова
на то самое место, которого желал Каренин.
Присутствие княгини Тверской, и по воспоминаниям, связанным с нею, и потому, что он вообще не любил ее, было неприятно Алексею Александровичу, и он пошел прямо в детскую. В
первой детской Сережа, лежа грудью
на столе и положив ноги
на стул, рисовал что-то, весело приговаривая. Англичанка, заменившая во время болезни Анны француженку, с вязаньем миньярдиз сидевшая подле мальчика, поспешно встала, присела и дернула Сережу.
— Смотри, Кити,
первая стань
на ковер, — сказала графиня Нордстон подходя. — Хороши вы! — обратилась она к Левину.