Неточные совпадения
Мы с ним толковали о посеве, об урожае, о крестьянском быте… Он со мной
все как будто соглашался; только потом мне становилось совестно, и я чувствовал, что говорю не то…
Так оно как-то странно выходило. Хорь выражался иногда мудрено, должно быть из осторожности… Вот вам образчик нашего разговора...
—
Все. Сами хотят,
так и живут.
Он перебирал
все по порядку: «Что, у них это там есть
так же, как у нас, аль иначе?..
Вечером мы с охотником Ермолаем отправились на «тягу»… Но, может быть, не
все мои читатели знают, что
такое тяга. Слушайте же, господа.
И надобно было отдать ей справедливость: не было еще
такой горничной у моей жены, решительно не было; услужлива, скромна, послушна — просто
все, что требуется.
Между тем распутица сделалась страшная,
все сообщения,
так сказать, прекратились совершенно; даже лекарство с трудом из города доставлялось…
Так тебе и кажется, что и позабыл-то ты
все, что знал, и что больной-то тебе не доверяет, и что другие уже начинают замечать, что ты потерялся, и неохотно симптомы тебе сообщают, исподлобья глядят, шепчутся… э, скверно!
Вот именно
такое доверие
все семейство Александры Андреевны ко мне возымело: и думать позабыли, что у них дочь в опасности.
Александра Андреевна во
все глаза на меня глядит… губы раскрыты, щеки
так и горят.
А то, в бытность мою в Москве, затеял садку
такую, какой на Руси не бывало:
всех как есть охотников со
всего царства к себе в гости пригласил и день назначил, и три месяца сроку дал.
Только вот что мне удивительно:
всем наукам они научились, говорят
так складно, что душа умиляется, а дела-то настоящего не смыслят, даже собственной пользы не чувствуют: их же крепостной человек, приказчик, гнет их, куда хочет, словно дугу.
И вот чему удивляться надо: бывали у нас и
такие помещики, отчаянные господа, гуляки записные, точно; одевались почитай что кучерами и сами плясали, на гитаре играли, пели и пили с дворовыми людишками, с крестьянами пировали; а ведь этот-то, Василий-то Николаич, словно красная девушка:
все книги читает али пишет, а не то вслух канты произносит, — ни с кем не разговаривает, дичится, знай себе по саду гуляет, словно скучает или грустит.
— Небось
все на биллиарде играл да чайничал, на гитаре бренчал, по присутственным местам шмыгал, в задних комнатках просьбы сочинял, с купецкими сынками щеголял?
Так ведь?.. Сказывай!
— Какое
все кучером! В кучера-то я попал при Сергее Сергеиче, а прежде поваром был, но не городским тоже поваром, а
так, в деревне.
Всех подстреленных уток мы, конечно, не достали: легко подраненные ныряли; иные, убитые наповал, падали в
такой густой майер, что даже рысьи глазки Ермолая не могли открыть их; но все-таки к обеду лодка наша через край наполнилась дичью.
До берега было около двухсот шагов, Ермолай шел смело и безостановочно (
так хорошо заметил он дорогу), лишь изредка покрикивая: «Левей, тут направо колдобина!» или: «Правей, тут налево завязнешь…» Иногда вода доходила нам до горла, и раза два бедный Сучок, будучи ниже
всех нас ростом, захлебывался и пускал пузыри.
Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они
так же лазурны, как небо: они
все насквозь проникнуты светом и теплотой.
В
такие дни краски
все смягчены; светлы, но не ярки; на
всем лежит печать какой-то трогательной кротости.
Мальчики сидели вокруг их; тут же сидели и те две собаки, которым
так было захотелось меня съесть. Они еще долго не могли примириться с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали, как бы сожалея о невозможности исполнить свое желание.
Всех мальчиков было пять: Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я узнал их имена и намерен теперь же познакомить с ними читателя.)
Он принадлежал, по
всем приметам, к богатой семье и выехал-то в поле не по нужде, а
так, для забавы.
Пришлось нам с братом Авдюшкой, да с Федором Михеевским, да с Ивашкой Косым, да с другим Ивашкой, что с Красных Холмов, да еще с Ивашкой Сухоруковым, да еще были там другие ребятишки;
всех было нас ребяток человек десять — как есть
вся смена; но а пришлось нам в рольне заночевать, то есть не то чтобы этак пришлось, а Назаров, надсмотрщик, запретил; говорит: «Что, мол, вам, ребяткам, домой таскаться; завтра работы много,
так вы, ребятки, домой не ходите».
— А знаете ли, отчего он
такой все невеселый,
все молчит, знаете?
А месяц-то светит сильно,
так сильно, явственно светит месяц —
все, братцы мои, видно.
Вот зовет она его, и
такая сама
вся светленькая, беленькая сидит на ветке, словно плотичка какая или пескарь, а то вот еще карась бывает
такой белесоватый, серебряный…
Гаврила-то плотник
так и обмер, братцы мои, а она, знай, хохочет, да его
все к себе этак рукой зовет.
Ермил у нас завсегда на пошту ездит; собак-то он
всех своих поморил: не живут они у него отчего-то, так-таки никогда и не жили, а псарь он хороший,
всем взял.
— Ничего, — отвечал Павел, махнув рукой на лошадь, —
так, что-то собаки зачуяли. Я думал, волк, — прибавил он равнодушным голосом, проворно дыша
всей грудью.
А на дворовой избе баба стряпуха,
так та, как только затемнело, слышь, взяла да ухватом
все горшки перебила в печи: «Кому теперь есть, говорит, наступило светопреставление».
— Примеч. авт.]; знаешь, оно еще
все камышом заросло; вот пошел я мимо этого бучила, братцы мои, и вдруг из того-то бучила как застонет кто-то, да
так жалостливо, жалостливо: у-у… у-у… у-у!
Бывало, пойдет-от Вася с нами, с ребятками, летом в речку купаться, — она
так вся и встрепещется.
Я возвращался с охоты в тряской тележке и, подавленный душным зноем летнего облачного дня (известно, что в
такие дни жара бывает иногда еще несноснее, чем в ясные, особенно когда нет ветра), дремал и покачивался, с угрюмым терпением предавая
всего себя на съедение мелкой белой пыли, беспрестанно поднимавшейся с выбитой дороги из-под рассохшихся и дребезжавших колес, — как вдруг внимание мое было возбуждено необыкновенным беспокойством и тревожными телодвижениями моего кучера, до этого мгновения еще крепче дремавшего, чем я.
Он ходил необыкновенно проворно и словно
все подпрыгивал на ходу, беспрестанно нагибался, срывал какие-то травки, совал их за пазуху, бормотал себе что-то под нос и
все поглядывал на меня и на мою собаку, да
таким пытливым, странным взглядом.
— Нет, а
так: задачи в жизни не вышло. Да это
всё под Богом,
все мы под Богом ходим; а справедлив должен быть человек — вот что! Богу угоден, то есть.
— Нет, недавно: года четыре. При старом барине мы
всё жили на своих прежних местах, а вот опека переселила. Старый барин у нас был кроткая душа, смиренник, царство ему небесное! Ну, опека, конечно, справедливо рассудила; видно, уж
так пришлось.
Вот он
так с тех пор
все и болтается, что овца беспредельная.
Рябово
всего в пяти верстах от моей Шипиловки, а я
таки давно в Шипиловке не бывал:
все времени улучить не мог.
Аркадий Павлыч любил, как он выражался, при случае побаловать себя и забрал с собою
такую бездну белья, припасов, платья, духов, подушек и разных несессеров, что иному бережливому и владеющему собою немцу хватило бы
всей этой благодати на год.
— Размежевались, батюшка,
всё твоею милостью. Третьего дня сказку подписали. Хлыновские-то сначала поломались… поломались, отец, точно. Требовали… требовали… и бог знает, чего требовали; да ведь дурачье, батюшка, народ глупый. А мы, батюшка, милостью твоею благодарность заявили и Миколая Миколаича посредственника удовлетворили;
всё по твоему приказу действовали, батюшка; как ты изволил приказать,
так мы и действовали, и с ведома Егора Дмитрича
всё действовали.
— Действительно
так, Николай Еремеич:
все в Божьей воле; совершенную истину изволили сказать… А никак ваш гость-то проснулся-с.
— Знаю я вас, — угрюмо возразил лесник, — ваша
вся слобода
такая — вор на воре.
— А мне что?
Все едино — пропадать; куда я без лошади пойду? Пришиби — один конец; что с голоду, что
так —
все едино. Пропадай
все: жена, дети — околевай
все… А до тебя, погоди, доберемся!
Сидит он обыкновенно в
таких случаях если не по правую руку губернатора, то и не в далеком от него расстоянии; в начале обеда более придерживается чувства собственного достоинства и, закинувшись назад, но не оборачивая головы, сбоку пускает взор вниз по круглым затылкам и стоячим воротникам гостей; зато к концу стола развеселяется, начинает улыбаться во
все стороны (в направлении губернатора он с начала обеда улыбался), а иногда даже предлагает тост в честь прекрасного пола, украшения нашей планеты, по его словам.
Из особенной, мною сперва не замеченной, конюшни вывели Павлина. Могучий темно-гнедой конь
так и взвился
всеми ногами на воздух. Ситников даже голову отвернул и зажмурился.
— Да ты на недоуздках
так их и выведи! — закричал ему вслед г-н Чернобай. — У меня, батюшка, — продолжал он, ясно и кротко глядя мне в лицо, — не то, что у барышников, чтоб им пусто было! у них там имбири разные пойдут, соль, барда [От барды и соли лошадь скоро тучнеет. — Примеч. авт.], бог с ними совсем!.. А у меня, изволишь видеть,
все на ладони, без хитростей.
Погода прекрасная; кротко синеет майское небо; гладкие молодые листья ракит блестят, словно вымытые; широкая, ровная дорога
вся покрыта той мелкой травой с красноватым стебельком, которую
так охотно щиплют овцы; направо и налево, по длинным скатам пологих холмов, тихо зыблется зеленая рожь; жидкими пятнами скользят по ней тени небольших тучек.
Родилась она от весьма бедных помещиков и не получила никакого воспитания, то есть не говорит по-французски; в Москве даже никогда не бывала — и, несмотря на
все эти недостатки,
так просто и хорошо себя держит,
так свободно чувствует и мыслит,
так мало заражена обыкновенными недугами мелкопоместной барыни, что поистине невозможно ей не удивляться…
Особенно любит она глядеть на игры и шалости молодежи; сложит руки под грудью, закинет голову, прищурит глаза и сидит, улыбаясь, да вдруг вздохнет и скажет: «Ах вы, детки мои, детки!..»
Так, бывало, и хочется подойти к ней, взять ее за руку и сказать: «Послушайте, Татьяна Борисовна, вы себе цены не знаете, ведь вы, при
всей вашей простоте и неучености, — необыкновенное существо!» Одно имя ее звучит чем-то знакомым, приветным, охотно произносится, возбуждает дружелюбную улыбку.
Она, изволите видеть, вздумала окончательно развить, довоспитать
такую, как она выражалась, богатую природу и, вероятно, уходила бы ее, наконец, совершенно, если бы, во-первых, недели через две не разочаровалась «вполне» насчет приятельницы своего брата, а во-вторых, если бы не влюбилась в молодого проезжего студента, с которым тотчас же вступила в деятельную и жаркую переписку; в посланиях своих она, как водится, благословляла его на святую и прекрасную жизнь, приносила «
всю себя» в жертву, требовала одного имени сестры, вдавалась в описания природы, упоминала о Гете, Шиллере, Беттине и немецкой философии — и довела наконец бедного юношу до мрачного отчаяния.
Ибо у нас уже
так на Руси заведено: одному искусству человек предаваться не может, — подавай ему
все.
Недавно купил я в городе жернова; ну, привез их домой, да как стал их с телеги-то выкладывать, понатужился, знать, что ли, в череве-то у меня
так екнуло, словно оборвалось что… да вот с тех пор
все и нездоровится.