Неточные совпадения
Этак вы
ничего не поймете… а вот, позвольте, я вам
все по порядку расскажу.
Старушка во
весь обед не произнесла слова, сама почти
ничего не ела и меня не потчевала.
—
Ничего, — отвечал Павел, махнув рукой на лошадь, — так, что-то собаки зачуяли. Я думал, волк, — прибавил он равнодушным голосом, проворно дыша
всей грудью.
— Барыня приказала, — продолжал он, пожав плечами, — а вы погодите… вас еще в свинопасы произведут. А что я портной, и хороший портной, у первых мастеров в Москве обучался и на енаралов шил… этого у меня никто не отнимет. А вы чего храбритесь?.. чего? из господской власти вышли, что ли? вы дармоеды, тунеядцы, больше
ничего. Меня отпусти на волю — я с голоду не умру, я не пропаду; дай мне пашпорт — я оброк хороший взнесу и господ удоблетворю. А вы что? Пропадете, пропадете, словно мухи, вот и
все!
Увы!
ничто не прочно на земле.
Все, что я вам рассказал о житье-бытье моей доброй помещицы, — дело прошедшее; тишина, господствовавшая в ее доме, нарушена навеки. У ней теперь, вот уже более года, живет племянник, художник из Петербурга. Вот как это случилось.
—
Все бы
ничего — продолжал он, отдохнувши, — кабы трубочку выкурить позволили… А уж я так не умру, выкурю трубочку! — прибавил он, лукаво подмигнув глазом. — Слава Богу, пожил довольно, с хорошими людьми знался…
— Согласен, — отвечал он, — я с вами согласен. Да
все же нужно такое, особенное расположение! Иной мужика дерет как липку, и
ничего! а я… Позвольте узнать, вы сами из Питера или из Москвы?
Я, знаете, гляжу на старуху и
ничего не понимаю, что она там такое мелет; слышу, что толкует о женитьбе, а у меня степная деревня
все в ушах звенит.
Что мне в том, что у тебя голова велика и уместительна и что понимаешь ты
все, много знаешь, за веком следишь, — да своего-то, особенного, собственного, у тебя
ничего нету!
У обеих сестер была еще другая комнатка, общая их спальня, с двумя невинными деревянными кроватками, желтоватыми альбомцами, резедой, с портретами приятелей и приятельниц, рисованных карандашом довольно плохо (между ними отличался один господин с необыкновенно энергическим выражением лица и еще более энергическою подписью, в юности своей возбудивший несоразмерные ожидания, а кончивший, как
все мы —
ничем), с бюстами Гете и Шиллера, немецкими книгами, высохшими венками и другими предметами, оставленными на память.
По кротости и робости своего нрава он, кроме самого нежного сожаления о своем приятеле да болезненного недоумения,
ничего не выказал… но
все в нем лопнуло и опустилось.
— А то я молитвы читаю, — продолжала, отдохнув немного, Лукерья. — Только немного я знаю их, этих самых молитв. Да и на что я стану Господу Богу наскучать? О чем я его просить могу? Он лучше меня знает, чего мне надобно. Послал он мне крест — значит меня он любит. Так нам велено это понимать. Прочту Отче наш, Богородицу, акафист
всем скорбящим — да и опять полеживаю себе безо всякой думочки. И
ничего!
—
Ничего мне не нужно;
всем довольна, слава Богу, — с величайшим усилием, но умиленно произнесла она. — Дай Бог
всем здоровья! А вот вам бы, барин, матушку вашу уговорить — крестьяне здешние бедные, хоть бы малость оброку с них она сбавила! Земли у них недостаточно, угодий нет… Они бы за вас Богу помолились… А мне
ничего не нужно,
всем довольна.
В тот же день, прежде чем отправиться на охоту, был у меня разговор о Лукерье с хуторским десятским. Я узнал от него, что ее в деревне прозывали «Живые мощи», что, впрочем, от нее никакого не видать беспокойства; ни ропота от нее не слыхать, ни жалоб. «Сама
ничего не требует, а напротив — за
все благодарна; тихоня, как есть тихоня, так сказать надо. Богом убитая, — так заключил десятский, — стало быть, за грехи; но мы в это не входим. А чтобы, например, осуждать ее — нет, мы ее не осуждаем. Пущай ее!»
— Дорога? Дорога —
ничего. До большака верст двадцать будет —
всего. Одно есть местечко… неладное; а то
ничего.
— Ничего, это
все ничего, ты слушай, пожалуйста. Вот я пошла. Ну-с, прихожу в большой страшеннейший магазин; там куча народа. Меня затолкали; однако я выбралась и подошла к черному человеку в очках. Что я ему сказала, я ничего не помню; под конец он усмехнулся, порылся в моей корзине, посмотрел кое-что, потом снова завернул, как было, в платок и отдал обратно.
Там хороша ли эта честь и верен ли долг — это вопрос второй; но важнее для меня именно законченность форм и хоть какой-нибудь да порядок, и уже не предписанный, а самими наконец-то выжитый. Боже, да у нас именно важнее всего хоть какой-нибудь, да свой, наконец, порядок! В том заключалась надежда и, так сказать, отдых: хоть что-нибудь наконец построенное, а не вечная эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор и сор, из которых вот уже двести лет
все ничего не выходит.
Неточные совпадения
Осип. Давай их, щи, кашу и пироги!
Ничего,
всё будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там другой выход есть?
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А
все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе
ничего и не узнали! А
все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да не выпускать солдат на улицу безо
всего: эта дрянная гарниза наденет только сверх рубашки мундир, а внизу
ничего нет.
Хлестаков. Хорошие заведения. Мне нравится, что у вас показывают проезжающим
все в городе. В других городах мне
ничего не показывали.
Вот здешний почтмейстер совершенно
ничего не делает:
все дела в большом запущении, посылки задерживаются… извольте сами нарочно разыскать.