В другой раз Лаврецкий, сидя в гостиной и слушая вкрадчивые, но тяжелые разглагольствования Гедеоновского, внезапно, сам не зная почему, оборотился и уловил глубокий, внимательный, вопросительный взгляд в глазах Лизы… Он был устремлен на него, этот загадочный взгляд. Лаврецкий целую ночь потом о нем думал. Он любил не как мальчик,
не к лицу ему было вздыхать и томиться, да и сама Лиза не такого рода чувство возбуждала; но любовь на всякий возраст имеет свои страданья, — и он испытал их вполне.
Неточные совпадения
Как человек,
не чуждый художеству, он чувствовал в себе и жар, и некоторое увлечение, и восторженность, и вследствие этого позволял себе разные отступления от правил: кутил, знакомился с
лицами,
не принадлежавшими
к свету, и вообще держался вольно и просто; но в душе он был холоден и хитер, и во время самого буйного кутежа его умный карий глазок все караулил и высматривал; этот смелый, этот свободный юноша никогда
не мог забыться и увлечься вполне.
Она уже
не могла говорить, уже могильные тени ложились на ее
лицо, но черты ее по-прежнему выражали терпеливое недоумение и постоянную кротость смирения; с той же немой покорностью глядела она на Глафиру, и как Анна Павловна на смертном одре поцеловала руку Петра Андреича, так и она приложилась
к Глафириной руке, поручая ей, Глафире, своего единственного сына.
Пока она соображала, какой бы назначить день, Лаврецкий подошел
к Лизе и, все еще взволнованный, украдкой шепнул ей: «Спасибо, вы добрая девушка; я виноват…» И ее бледное
лицо заалелось веселой и стыдливой улыбкой; глаза ее тоже улыбнулись, — она до того мгновенья боялась,
не оскорбила ли она его.
Он выслушал ее до конца, стоя
к ней боком и надвинув на лоб шляпу; вежливо, но измененным голосом спросил ее: последнее ли это ее слово и
не подал ли он чем-нибудь повода
к подобной перемене в ее мыслях? потом прижал руку
к глазам, коротко и отрывисто вздохнул и отдернул руку от
лица.
Она отправилась в свою комнату. Но
не успела она еще отдохнуть от объяснения с Паншиным и с матерью, как на нее опять обрушилась гроза, и с такой стороны, откуда она меньше всего ее ожидала. Марфа Тимофеевна вошла
к ней в комнату и тотчас захлопнула за собой дверь.
Лицо старушки было бледно, чепец набоку, глаза ее блестели, руки, губы дрожали. Лиза изумилась: она никогда еще
не видала своей умной и рассудительной тетки в таком состоянии.
Чиновник в нем взял решительный перевес над художником; его все еще моложавое
лицо пожелтело, волосы поредели, и он уже
не поет,
не рисует, но втайне занимается литературой: написал комедийку, вроде «пословиц», и так как теперь все пишущие непременно «выводят» кого-нибудь или что-нибудь, то и он вывел в ней кокетку и читает ее исподтишка двум-трем благоволящим
к нему дамам.
Он утих и —
к чему таить правду? — постарел
не одним
лицом и телом, постарел душою; сохранить до старости сердце молодым, как говорят иные, и трудно и почти смешно; тот уже может быть доволен, кто
не утратил веры в добро, постоянство воли, охоты
к деятельности.
Перебираясь с клироса на клирос, она прошла близко мимо него, прошла ровной, торопливо-смиренной походкой монахини — и
не взглянула на него; только ресницы обращенного
к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только еще ниже наклонила она свое исхудалое
лицо — и пальцы сжатых рук, перевитые четками, еще крепче прижались друг
к другу.
Надо вам сказать, что у меня нет семейства: об отце и матери я лет двенадцать уж не имею известия, а запастись женой не догадался раньше, — так теперь уж, знаете, и
не к лицу; я и рад был, что нашел кого баловать.
Ударюсь об заклад, что вздор; // И если б
не к лицу, не нужно перевязки; // А то не вздор, что вам не избежать огласки: // На смех, того гляди, подымет Чацкий вас; // И Скалозуб как свой хохол закру́тит, // Расскажет обморок, прибавит сто прикрас; // Шутить и он горазд, ведь нынче кто не шутит!
Самгин, слушая такие рассказы и рассуждения, задумчиво и молча курил и думал, что все это
не к лицу маленькой женщине, бывшей кокотке, не к лицу ей и чем-то немножко мешает ему. Но он все более убеждался, что из всех женщин, с которыми он жил, эта — самая легкая и удобная для него. И едва ли он много проиграл, потеряв Таисью.
Прежде, бывало, ее никто не видал задумчивой, да это и
не к лицу ей: все она ходит да движется, на все смотрит зорко и видит все, а тут вдруг, со ступкой на коленях, точно заснет и не двигается, потом вдруг так начнет колотить пестиком, что даже собака залает, думая, что стучатся в ворота.
— Эта нежность мне
не к лицу. На сплетню я плюю, а в городе мимоходом скажу, как мы говорили сейчас, что я сватался и получил отказ, что это огорчило вас, меня и весь дом… так как я давно надеялся… Тот уезжает завтра или послезавтра навсегда (я уж справился) — и все забудется. Я и прежде ничего не боялся, а теперь мне нечем дорожить. Я все равно, что живу, что нет с тех пор, как решено, что Вера Васильевна не будет никогда моей женой…
Неточные совпадения
Лука стоял, помалчивал, // Боялся,
не наклали бы // Товарищи в бока. // Оно быть так и сталося, // Да
к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — //
Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Бурмистр потупил голову, // — Как приказать изволите! // Два-три денька хорошие, // И сено вашей милости // Все уберем, Бог даст! //
Не правда ли, ребятушки?.. — // (Бурмистр воротит
к барщине // Широкое
лицо.) // За барщину ответила // Проворная Орефьевна, // Бурмистрова кума: // — Вестимо так, Клим Яковлич. // Покуда вёдро держится, // Убрать бы сено барское, // А наше — подождет!
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся
к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что
не один он погряз, но в
лице его погряз и весь Глупов.
Ни в фигуре, ни даже в
лице врага человеческого
не усматривается особливой страсти
к мучительству, а видится лишь нарочитое упразднение естества.
Княгиня Бетси,
не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное
лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты
к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.