Неточные совпадения
Да и к
чему было говорить,
о чем расспрашивать?
Петр Андреич, узнав
о свадьбе сына, слег в постель и запретил упоминать при себе имя Ивана Петровича; только мать, тихонько от мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался,
что, бог даст, все устроится и отец переложит гнев на милость;
что и ей другая невестка
была бы желательнее, но
что, видно, богу так
было угодно, а
что она посылает Маланье Сергеевне свое родительское благословение.
Увидавшись в первый раз после шестилетней разлуки, отец с сыном обнялись и даже словом не помянули
о прежних раздорах; не до того
было тогда: вся Россия поднималась на врага, и оба они почувствовали,
что русская кровь течет в их жилах.
Ему не
было восьми лет, когда мать его скончалась; он видел ее не каждый день и полюбил ее страстно: память
о ней, об ее тихом и бледном лице, об ее унылых взглядах и робких ласках навеки запечатлелась в его сердце; но он смутно понимал ее положение в доме; он чувствовал,
что между им и ею существовала преграда, которую она не смела и не могла разрушить.
О жене его почти сказать нечего: звали ее Каллиопой Карловной; из левого ее глаза сочилась слезинка, в силу
чего Каллиопа Карловна (притом же она
была немецкого происхождения) сама считала себя за чувствительную женщину; она постоянно чего-то все боялась, словно не доела, и носила узкие бархатные платья, ток и тусклые дутые браслеты.
Этот m-r Jules
был очень противен Варваре Павловне, но она его принимала, потому
что он пописывал в разных газетах и беспрестанно упоминал
о ней, называя ее то m-me de L…tzki, то m-me de ***, cette grande dame russe si distinguée, qui demeure rue de P…, [Г-жа ***, это знатная русская дама, столь изысканная, которая живет по улице П… (фр.)] рассказывал всему свету, то
есть нескольким сотням подписчиков, которым не
было никакого дела до m-me L…tzki, как эта дама, настоящая по уму француженка (une vraie française par l’ésprit) — выше этого у французов похвал нет, — мила и любезна, какая она необыкновенная музыкантша и как она удивительно вальсирует (Варвара Павловна действительно так вальсировала,
что увлекала все сердца за краями своей легкой, улетающей одежды)… словом, пускал
о ней молву по миру — а ведь это,
что ни говорите, приятно.
Также рассказывал Антон много
о своей госпоже, Глафире Петровне: какие они
были рассудительные и бережливые; как некоторый господин, молодой сосед, подделывался
было к ним, часто стал наезжать, и как они для него изволили даже надевать свой праздничный чепец с лентами цвету массака, и желтое платье из трю-трю-левантина; но как потом, разгневавшись на господина соседа за неприличный вопрос: «
Что, мол, должон
быть у вас, сударыня, капитал?» — приказали ему от дому отказать, и как они тогда же приказали, чтоб все после их кончины, до самомалейшей тряпицы,
было представлено Федору Ивановичу.
— Нет. Я
был поражен; но откуда
было взяться слезам? Плакать
о прошедшем — да ведь оно у меня все выжжено!.. Самый проступок ее не разрушил мое счастие, а доказал мне только,
что его вовсе никогда не бывало.
О чем же тут
было плакать? Впрочем, кто знает? Я, может
быть,
был бы более огорчен, если б я получил это известие двумя неделями раньше…
— Об одном только прошу я вас, — промолвил он, возвращаясь к Лизе, — не решайтесь тотчас, подождите, подумайте
о том,
что я вам сказал. Если б даже вы не поверили мне, если б вы решились на брак по рассудку, — и в таком случае не за господина Паншина вам выходить: он не может
быть вашим мужем… Не правда ли, вы обещаетесь мне не спешить?
Он чувствовал,
что в течение трех последних дней он стал глядеть на нее другими глазами; он вспомнил, как, возвращаясь домой и думая
о ней в тиши ночи, он говорил самому себе: «Если бы!..» Это «если бы», отнесенное им к прошедшему, к невозможному, сбылось, хоть и не так, как он полагал, — но одной его свободы
было мало.
Паншин учтиво, насколько позволяли ему воротнички, наклонил голову, объявил,
что «он
был в этом заранее уверен», — завел речь чуть ли не
о самом Меттернихе.
Варвара Павловна очень искусно избегала всего,
что могло хотя отдаленно напомнить ее положение;
о любви в ее речах и помину не
было: напротив, они скорее отзывались строгостью к увлечениям страстей, разочарованьем, смирением.
— Ну да, то
есть я хотела сказать: она ко мне приехала и я приняла ее; вот
о чем я хочу теперь объясниться с вами, Федор Иваныч. Я, слава богу, заслужила, могу сказать, всеобщее уважение и ничего неприличного ни за
что на свете не сделаю. Хоть я и предвидела,
что это
будет вам неприятно, однако я не решилась отказать ей, Федор Иваныч, она мне родственница — по вас: войдите в мое положение, какое же я имела право отказать ей от дома, — согласитесь?
Лаврецкий вышел в сад, и первое,
что бросилось ему в глаза, —
была та самая скамейка, на которой он некогда провел с Лизой несколько счастливых, не повторившихся мгновений; она почернела, искривилась; но он узнал ее, и душу его охватило то чувство, которому нет равного и в сладости и в горести, — чувство живой грусти об исчезнувшей молодости,
о счастье, которым когда-то обладал.
Потом Лаврецкий перешел в гостиную и долго не выходил из нее: в этой комнате, где он так часто видал Лизу, живее возникал перед ним ее образ; ему казалось,
что он чувствовал вокруг себя следы ее присутствия; но грусть
о ней
была томительна и не легка: в ней не
было тишины, навеваемой смертью.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло!
Что будет, то
будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в
чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Артемий Филиппович.
О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры:
чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно
было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет
о жизни человека… (К Осипу.)Ну
что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку
выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
Почтмейстер. Нет,
о петербургском ничего нет, а
о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж,
что вы не читаете писем:
есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Стародум.
О сударыня! До моих ушей уже дошло,
что он теперь только и отучиться изволил. Я слышал об его учителях и вижу наперед, какому грамотею ему
быть надобно, учася у Кутейкина, и какому математику, учася у Цыфиркина. (К Правдину.) Любопытен бы я
был послушать,
чему немец-то его выучил.
