Неточные совпадения
Природа действовала на меня чрезвычайно, но я
не любил
так называемых ее красот, необыкновенных гор, утесов, водопадов; я
не любил, чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала.
«Гретхен» —
не то восклицание,
не то вопрос —
так и просилось на уста.
Может быть,
не всякий знает, что
такое коммерш.
— Я никак
не ожидал…. в
таком захолустье, — начал было я.
Говорил он
так, что, даже
не видя его лица, вы по одному звуку его голоса чувствовали, что он улыбается.
— Это Ася ее нашла, — отвечал Гагин, — ну-ка, Ася, — продолжал он, — распоряжайся. Вели все сюда подать. Мы станем ужинать на воздухе. Тут музыка слышнее. Заметили ли вы, — прибавил он, обратясь ко мне, — вблизи иной вальс никуда
не годится — пошлые, грубые звуки, — а в отдаленье, чудо!
так и шевелит в вас все романтические струны.
Ася вдруг опустила голову,
так что кудри ей на глаза упали, замолкла и вздохнула, а потом сказала нам, что хочет спать, и ушла в дом; я, однако, видел, как она,
не зажигая свечи, долго стояла за нераскрытым окном.
— Да, да, — подхватил он со вздохом, — вы правы; все это очень плохо и незрело, что делать!
Не учился я как следует, да и проклятая славянская распущенность берет свое. Пока мечтаешь о работе,
так и паришь орлом: землю, кажется, сдвинул бы с места — а в исполнении тотчас слабеешь и устаешь.
Но
не полюбить его
не было возможности: сердце
так и влеклось к нему.
Она почти ничего
не говорила, спокойно посматривала на свою работу, и черты ее приняли
такое незначительное, будничное выражение, что мне невольно вспомнились наши доморощенные Кати и Маши.
Гагин, наконец, решил, что он «сегодня
не в ударе», лег рядом со мною, и уж тут свободно потекли молодые наши речи, то горячие, то задумчивые, то восторженные, но почти всегда неясные речи, в которых
так охотно разливается русский человек.
Я нашел Асю точно
такою же, какою я ее оставил; как я ни старался наблюдать за нею — ни тени кокетства, ни признака намеренно принятой роли я в ней
не заметил; на этот раз
не было возможности упрекнуть ее в неестественности.
— Что за хамелеон эта девушка! — и, подумав немного, прибавил: — А все-таки она ему
не сестра.
Прошли целые две недели. Я каждый день посещал Гагиных. Ася словно избегала меня, но уже
не позволяла себе ни одной из тех шалостей, которые
так удивили меня в первые два дня нашего знакомства. Она казалась втайне огорченной или смущенной; она и смеялась меньше. Я с любопытством наблюдал за ней.
От него, несмотря на его шляпу а la Van Dyck и блузу,
так и веяло мягким, полуизнеженным, великорусским дворянином, а она
не походила на барышню; во всех ее движениях было что-то неспокойное: этот дичок недавно был привит, это вино еще бродило.
В
таких занятиях я провел три дня, и
не без удовольствия, — хотя на сердце у меня щемило по временам.
Я пришел домой к самому концу третьего дня. Я забыл сказать, что с досады на Гагиных я попытался воскресить в себе образ жестокосердой вдовы; но мои усилия остались тщетны. Помнится, когда я принялся мечтать о ней, я увидел перед собою крестьянскую девочку лет пяти, с круглым личиком, с невинно выпученными глазенками. Она
так детски-простодушно смотрела на меня… Мне стало стыдно ее чистого взора, я
не хотел лгать в ее присутствии и тотчас же окончательно и навсегда раскланялся с моим прежним предметом.
Он уговорил отца отдать меня к нему на руки,
так как отец ни за что
не соглашался покинуть деревню.
— Покойница Татьяна Васильевна, —
так докладывал мне Яков, стоя у двери с закинутыми назад руками, — во всем были рассудительны и
не захотели батюшку вашего обидеть. Что, мол, я вам за жена? какая я барыня?
так они говорить изволили, при мне говорили-с.
— Все
так, — заговорил опять Гагин, — но с нею мне беда. Порох она настоящий. До сих пор ей никто
не нравился, но беда, если она кого полюбит! Я иногда
не знаю, как с ней быть. На днях она что вздумала: начала вдруг уверять меня, что я к ней стал холоднее прежнего и что она одного меня любит и век будет меня одного любить… И при этом
так расплакалась…
—
Так вот что… — промолвил было я и прикусил язык. — А скажите-ка мне, — спросил я Гагина: дело между нами пошло на откровенность, — неужели в самом деле ей до сих пор никто
не нравился? В Петербурге видала же она молодых людей?
—
Не знаю, но вы были сердиты и ушли сердитыми. Мне было очень досадно, что вы
так ушли, и я рада, что вы вернулись.
— Я
не должна была сделать вам
такой вопрос,
не правда ли? Извините меня, я привыкла болтать все, что мне в голову входит. Оттого-то я и боюсь говорить.
— Говорите ради бога,
не бойтесь, — подхватил я, — я
так рад, что вы, наконец, перестаете дичиться.
Ася потупилась и засмеялась тихим и легким смехом; я
не знал за ней
такого смеха.
— Да, хорошо! —
так же тихо отвечала она,
не смотря на меня. — Если б мы с вами были птицы, — как бы мы взвились, как бы полетели…
Так бы и утонули в этой синеве… Но мы
не птицы.
— А я умна? — спросила она с
такой наивной любознательностью, что я невольно засмеялся; но она даже
не улыбнулась. — Брат, я умна? — спросила она Гагина.
— Я воображаю, что я скоро умру; мне иногда кажется, что все вокруг меня со мною прощается. Умереть лучше, чем жить
так… Ах!
не глядите
так на меня; я, право,
не притворяюсь. А то я вас опять бояться буду.
— Если я
такая странная, я, право,
не виновата, — возразила она. — Видите, я уж и смеяться
не могу…
Уверяю вас, мы с вами, благоразумные люди, и представить себе
не можем, как она глубоко чувствует и с какой невероятной силой высказываются в ней эти чувства; это находит на нее
так же неожиданно и
так же неотразимо, как гроза.
Вы очень милый человек, — продолжал Гагин, — но почему она вас
так полюбила — этого я, признаюсь,
не понимаю.
— Извините меня, пожалуйста, — прибавил он, — я
не привык к
таким передрягам.
— Я твердо надеюсь на вас, — сказал Гагин и стиснул мне руку, — пощадите и ее и меня. А уезжаем мы все-таки завтра, — прибавил он, вставая, — потому что ведь вы на Асе
не женитесь.
Настало молчание. Я продолжал держать ее руку и глядел на нее. Она по-прежнему вся сжималась, дышала с трудом и тихонько покусывала нижнюю губу, чтобы
не заплакать, чтобы удержать накипавшие слезы… Я глядел на нее: было что-то трогательно-беспомощное в ее робкой неподвижности: точно она от усталости едва добралась до стула и
так и упала на него. Сердце во мне растаяло…
Это невинное извинение, в ее устах, в
такую минуту — меня тогда чуть
не рассердило… а теперь я без умиления
не могу его вспомнить. Бедное, честное, искреннее дитя!
Когда несколько минут спустя фрау Луизе вошла в комнату — я все еще стоял на самой середине ее, уж точно как громом пораженный. Я
не понимал, как могло это свидание
так быстро,
так глупо кончиться — кончиться, когда я и сотой доли
не сказал того, что хотел, что должен был сказать, когда я еще сам
не знал, чем оно могло разрешиться…
Она была
так близка, она пришла ко мне с полной решимостью, в полной невинности сердца и чувств, она принесла мне свою нетронутую молодость… и я
не прижал ее к своей груди, я лишил себя блаженства увидать, как ее милое лицо расцвело бы радостью и тишиною восторга…
Я чуть было
не постучал в окно. Я хотел тогда же сказать Гагину, что я прошу руки его сестры. Но
такое сватанье в
такую пору… «До завтра, — подумал я, — завтра я буду счастлив…»
— Да
не может быть… Как же это
так?.. — начал было я.
В конце письма он изъявлял сожаление о том, что наше знакомство
так скоро прекратилось, желал мне счастья, дружески жал мне руку и умолял меня
не стараться их отыскивать.
«Прощайте, мы
не увидимся более.
Не из гордости я уезжаю — нет, мне нельзя иначе. Вчера, когда я плакала перед вами, если б вы мне сказали одно слово, одно только слово — я бы осталась. Вы его
не сказали. Видно,
так лучше… Прощайте навсегда!»
В тот же день вернулся я с уложенным чемоданом в город Л. и поплыл в Кёльн. Помню, пароход уже отчаливал, и я мысленно прощался с этими улицами, со всеми этими местами, которые я уже никогда
не должен был позабыть, — я увидел Ганхен. Она сидела возле берега на скамье. Лицо ее было бледно, но
не грустно; молодой красивый парень стоял с ней рядом и, смеясь, рассказывал ей что-то; а на другой стороне Рейна маленькая моя мадонна все
так же печально выглядывала из темной зелени старого ясеня.
Впрочем, я должен сознаться, что я
не слишком долго грустил по ней: я даже нашел, что судьба хорошо распорядилась,
не соединив меня с Асей; я утешался мыслию, что я, вероятно,
не был бы счастлив с
такой женой.
Нет! ни одни глаза
не заменили мне тех, когда-то с любовию устремленных на меня глаз, ни на чье сердце, припавшее к моей груди,
не отвечало мое сердце
таким радостным и сладким замиранием!