Неточные совпадения
— Вот видно, что ты иностранка (ничего не могло
быть обиднее для Катеньки названия иностранки, с этой-то целью и употребила его Любочка), — перед этаким таинством, —
продолжала она с важностью в голосе, — и ты меня нарочно расстраиваешь… ты бы должна понимать… это совсем не шутка…
Так что, ежели бы не учителя, которые
продолжали ходить ко мне, не St.-Jérôme, который изредка нехотя подстрекал мое самолюбие, и, главное, не желание показаться дельным малым в глазах моего друга Нехлюдова, то
есть выдержать отлично экзамен, что, по его понятиям,
было очень важною вещью, — ежели бы не это, то весна и свобода сделали бы то, что я забыл бы даже все то, что знал прежде, и ни за что бы не выдержал экзамена.
Я подвинулся ближе к столу, но профессора
продолжали почти шепотом говорить между собой, как будто никто из них и не подозревал моего присутствия. Я
был тогда твердо убежден, что всех трех профессоров чрезвычайно занимал вопрос о том, выдержу ли я экзамен и хорошо ли я его выдержу, но что они так только, для важности, притворялись, что это им совершенно все равно и что они будто бы меня не замечают.
— Что? Вот это? — сказал Володя и начал мне объяснять бином Ньютона, но так скоро и неясно, что, в моих глазах прочтя недоверие к своему знанию, он взглянул на Дмитрия и, в его глазах, должно
быть, прочтя то же, покраснел, но все-таки
продолжал говорить что-то, чего я не понимал.
— Не то что не пущу, —
продолжал Дмитрий, вставая с места и начиная ходить по комнате, не глядя на меня, — а не советую ему и не желаю, чтоб он ехал. Он не ребенок теперь, и ежели хочет, то может один, без вас ехать. А тебе это должно
быть стыдно, Дубков; что ты делаешь нехорошо, так хочешь, чтоб и другие то же делали.
— Гм, гм! — утвердительно сказал Володя, — съездим туда, а потом вернемся ко мне и
будем продолжать пикет.
— Да-с, не люблю, —
продолжал строго господин с усами, бегло взглянув на господина без усов, как будто приглашая его полюбоваться на то, как он
будет обрабатывать меня, — не люблю-с, милостивый государь, и тех, которые так невежливы, что приходят курить вам в нос, и тех не люблю. — Я тотчас же сообразил, что этот господин меня распекает, но мне казалось в первую минуту, что я
был очень виноват перед ним.
Этот ответ, должно
быть, удивил Дубкова, но он равнодушно отвернулся от меня и
продолжал разговаривать с Володей и Дмитрием.
— Ну, а я вас хотел спросить, Николай Петрович, —
продолжал старик, — как мой-то Илюша, хорошо экзаменовался? Он говорил, что
будет с вами вместе, так вы уж его не оставьте, присмотрите за ним, посоветуйте.
Ах, славное время
было, —
продолжала она, и та же улыбка, даже лучше той, которую я носил в воспоминании, и все те же глаза блестели передо мною.
— Где все теперь тогдашние Ивины, Корнаковы? Помните? —
продолжала она, с некоторым любопытством вглядываясь в мое раскрасневшееся, испуганное лицо, — славное
было время!
— Да, вот как мы родня, —
продолжала она, — князь Иван Иваныч мне дядя родной и вашей матери
был дядя. Стало
быть, двоюродные мы
были с вашей maman, нет, троюродные, да, так. Ну, а скажите: вы
были, мой друг, у кнезь Ивана?
— Нет, постойте минутку. Где ваш отец, Lise? позовите его сюда; он так рад
будет вас видеть, —
продолжала она, обращаясь ко мне.
Он прекрасный человек и
был очень ласков ко мне, — говорил я, желая, между прочим, внушить своему другу, что все это я говорю не вследствие того, чтобы я чувствовал себя униженным перед князем, — но, —
продолжал я, — мысль о том, что на меня могут смотреть, как на княжну, которая живет у него в доме и подличает перед ним, — ужасная мысль.
— Отчего ж нет? —
продолжал он после моего утвердительного ответа, — ведь моя цель, как и всякого благоразумного человека, —
быть счастливым и хорошим, сколько возможно; и с ней, ежели только она захочет этого, когда я
буду совершенно независим, я с ней
буду и счастливее и лучше, чем с первой красавицей в мире.
— Я очень счастлив, — сказал я ему вслед за этим, не обращая внимания на то, что он, видимо,
был занят своими мыслями и совершенно равнодушен к тому, что я мог сказать ему. — Я ведь тебе говорил, помнишь, про одну барышню, в которую я
был влюблен,
бывши ребенком; я видел ее нынче, —
продолжал я с увлечением, — и теперь я решительно влюблен в нее…
— Но, впрочем, не говоря об вас, он на это мастер, —
продолжала она, понизив голос (что мне
было особенно приятно) и указывая глазами на Любовь Сергеевну, — он открыл в бедной тетеньке (так называлась у них Любовь Сергеевна), которую я двадцать лет знаю с ее Сюзеткой, такие совершенства, каких я и не подозревала…
— Ну, рассказывай же мне,
был ты у всех родных? у Ивиных? видел старика? что он тебе сказал? —
продолжал он расспрашивать меня. —
Был у князя Ивана Иваныча?
Ежели папа не
было дома, он даже к обеду приходил с книгой,
продолжая читать ее и не разговаривая ни с кем из нас, отчего мы все чувствовали себя перед ним как будто виноватыми.
— В перешницу? —
продолжал Володя, ударяя на каждую гласную. И я не мог не подумать, что Володя
был совершенно прав.
Но в то время, когда я узнал Анну Дмитриевну, хотя и
был у нее в доме из крепостных конторщик Митюша, который, всегда напомаженный, завитой и в сюртуке на черкесский манер, стоял во время обеда за стулом Анны Дмитриевны, и она часто при нем по-французски приглашала гостей полюбоваться его прекрасными глазами и ртом, ничего и похожего не
было на то, что
продолжала говорить молва.
С тех пор как мы приехали, Епифановы только два раза
были у нас, и раз мы все ездили к ним. После же Петрова дня, в который, на именинах папа,
были они и пропасть гостей, отношения наши с Епифановыми почему-то совершеннно прекратились, и только папа один
продолжал ездить к ним.
— Но главное, —
продолжал Володя снова серьезно и вдруг начиная говорить по-французски, — всей родне нашей как
будет приятна такая женитьба! И дети ведь у нее, верно,
будут.
Несмотря, однако, на это сближение, я
продолжал считать своею непременною обязанностью скрывать от всего общества Нехлюдовых, и в особенности от Вареньки, свои настоящие чувства и наклонности и старался выказывать себя совершенно другим молодым человеком от того, каким я
был в действительности, и даже таким, какого не могло
быть в действительности.
Спор уже переходил в ссору, когда вдруг Дмитрий замолчал и ушел от меня в другую комнату. Я пошел
было за ним,
продолжая говорить, но он не отвечал мне. Я знал, что в графе его пороков
была вспыльчивость, и он теперь преодолевал себя. Я проклинал все его расписания.
Оперов, с которым мы
продолжали кланяться, но
были в самых холодных отношениях, как я говорил уже, предложил мне не только тетрадки, но и пригласил готовиться по ним вместе с ним и другими студентами.
— Небось, —
продолжал Зухин, слегка улыбаясь, а улыбка у него
была такая, что вы невольно замечали ее и
были ему благодарны за эту улыбку, — хоть и запью, так не беда; уж теперь, брат, посмотрим, кто кого собьет, он ли меня, или я его. Уж готово, брат, — добавил он, хвастливо щелкнув себя по лбу. — Вот Семенов не провалился бы, он что-то сильно закутил.
— Уж и я его из виду потерял, —
продолжал Зухин, — в последний раз мы с ним вместе Лиссабон разбили. Великолепная штука вышла. Потом, говорят, какая-то история
была… Вот голова! Что огня в этом человеке! Что ума! Жаль, коли пропадет. А пропадет наверно: не такой мальчик, чтоб с его порывами он усидел в университете.