Неточные совпадения
Я сказал, что дружба моя с Дмитрием открыла мне новый взгляд
на жизнь, ее цель и отношения. Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно. Но до сих пор я наслаждался только открытием новых
мыслей, вытекающих из этого убеждения, и составлением блестящих планов нравственной, деятельной будущности; но жизнь моя шла все тем же мелочным, запутанным и праздным порядком.
Мы чувствовали слишком большую разницу — между мальчиком, к которому ходят учителя, и человеком, который танцует
на больших балах, — чтобы решиться сообщать друг другу свои
мысли.
Катенька была уже совсем большая, читала очень много романов, и
мысль, что она скоро может выйти замуж, уже не казалась мне шуткой; но, несмотря
на то, что и Володя был большой, они не сходились с ним и даже, кажется, взаимно презирали друг друга.
Долго я ворочался с боку
на бок, передумывая свое положение и с минуты
на минуту ожидая божьего наказания и даже внезапной смерти, —
мысль, приводившая меня в неописанный ужас.
Несмотря
на то, что
мысль о возможности составить себе правила
на все обстоятельства жизни и всегда руководиться ими нравилась мне, казалась чрезвычайно простою и вместе великою, и я намеревался все-таки приложить ее к жизни, я опять как будто забыл, что это нужно было делать сейчас же, и все откладывал до такого-то времени.
Он прекрасный человек и был очень ласков ко мне, — говорил я, желая, между прочим, внушить своему другу, что все это я говорю не вследствие того, чтобы я чувствовал себя униженным перед князем, — но, — продолжал я, —
мысль о том, что
на меня могут смотреть, как
на княжну, которая живет у него в доме и подличает перед ним, — ужасная
мысль.
Или тебе не должно вовсе предполагать, чтоб о тебе могли думать так же, как об этой вашей княжне какой-то, или ежели уж ты предполагаешь это, то предполагай дальше, то есть что ты знаешь, что о тебе могут думать, но что
мысли эти так далеки от тебя, что ты их презираешь и
на основании их ничего не будешь делать.
Около дороги я заметил черноватую тропинку, которая вилась между темно-зеленой, уже больше чем
на четверть поднявшейся рожью, и эта тропинка почему-то мне чрезвычайно живо напомнила деревню и, вследствие воспоминания о деревне, по какой-то странной связи
мыслей, чрезвычайно живо напомнила мне Сонечку и то, что я влюблен в нее.
— Я очень счастлив, — сказал я ему вслед за этим, не обращая внимания
на то, что он, видимо, был занят своими
мыслями и совершенно равнодушен к тому, что я мог сказать ему. — Я ведь тебе говорил, помнишь, про одну барышню, в которую я был влюблен, бывши ребенком; я видел ее нынче, — продолжал я с увлечением, — и теперь я решительно влюблен в нее…
Любовь Сергеевна весь этот вечер говорила такими большею частию не идущими ни к делу, ни друг к другу изречениями; но я так верил Дмитрию, и он так заботливо весь этот вечер смотрел то
на меня, то
на нее с выражением, спрашивавшим: «Ну, что?» — что я, как это часто случается, хотя в душе был уже убежден, что в Любовь Сергеевне ничего особенного нет, еще чрезвычайно далек был от того, чтобы высказать эту
мысль даже самому себе.
Что-то, верно, сильно занимало ее и даже трогало, потому что она, видимо, забылась и
мысли не имела о себе и о том, что
на нее смотрят.
В выражении ее больших глаз было столько пристального внимания и спокойной, ясной
мысли, в позе ее столько непринужденности и, несмотря
на ее небольшой рост, даже величавости, что снова меня поразило как будто воспоминание о ней, и снова я спросил себя: «Не начинается ли?» И снова я ответил себе, что я уже влюблен в Сонечку, а что Варенька — просто барышня, сестра моего друга.
Сени и лестницу я прошел, еще не проснувшись хорошенько, но в передней замок двери, задвижка, косая половица, ларь, старый подсвечник, закапанный салом по-старому, тени от кривой, холодной, только что зажженной светильни сальной свечи, всегда пыльное, не выставлявшееся двойное окно, за которым, как я помнил, росла рябина, — все это так было знакомо, так полно воспоминаний, так дружно между собой, как будто соединено одной
мыслью, что я вдруг почувствовал
на себе ласку этого милого старого дома.
Володя имел такой странный взгляд
на девочек, что его могло занимать: сыты ли они, выспались ли, прилично ли одеты, не делают ли ошибок по-французски, за которые бы ему было стыдно перед посторонними, — но он не допускал
мысли, чтобы они могли думать или чувствовать что-нибудь человеческое, и еще меньше допускал возможность рассуждать с ними о чем-нибудь.
Володя уже два года был большой, влюблялся беспрестанно во всех хорошеньких женщин, которых встречал; но, несмотря
на то, что каждый день виделся с Катенькой, которая тоже уже два года как носила длинное платье и с каждым днем хорошела, ему и в голову не приходила
мысль о возможности влюбиться в нее.
Этот грациозный жест, небрежная поза, встряхиванье волосами и внимание, которое оказали наши дамы его таланту, дали мне
мысль играть
на фортепьяно.
Мысли мои заняты были будущей женитьбой отца, с той точки зрения, с которой смотрел
на нее Володя.
Меня возмущала
мысль, что посторонняя, чужая и, главное, молодая женщина, не имея
на то никакого права, вдруг займет место во многих отношениях — кого же? — простая молодая барышня, и займет место покойницы матушки!
Мне же, напротив, в этом чувстве больше всего доставляла удовольствие
мысль, что любовь наша так чиста, что, несмотря
на то, что предмет ее одно и то же прелестное существо, мы остаемся дружны и готовы, ежели встретится необходимость, жертвовать собой друг для друга.
К Корнаковым вместе с Володей я вошел смело; но когда меня княгиня пригласила танцевать и я почему-то, несмотря
на то, что ехал с одной
мыслью танцевать очень много, сказал, что я не танцую, я оробел и, оставшись один между незнакомыми людьми, впал в свою обычную непреодолимую, все возрастающую застенчивость. Я молча стоял
на одном месте целый вечер.
— Хотя меня вовсе не прельщала
мысль просидеть часа два с Безобедовым, я не решался один пойти в гостиную и с досадой в душе
на странности моего друга уселся
на качающемся кресле и молча стал качаться.
Наконец настал первый экзамен, дифференциалов и интегралов, а я все был в каком-то странном тумане и не отдавал себе ясного отчета о том, что меня ожидало. По вечерам
на меня, после общества Зухина и других товарищей, находила
мысль о том, что надо переменить что-то в своих убеждениях, что что-то в них не так и не хорошо, но утром, с солнечным светом, я снова становился comme il faut, был очень доволен этим и не желал в себе никаких изменений.
В таком расположении духа я приехал
на первый экзамен. Я сел
на лавку в той стороне, где сидели князья, графы и бароны, стал разговаривать с ними по-французски, и (как ни странно сказать) мне и
мысль не приходила о том, что сейчас надо будет отвечать из предмета, который я вовсе не знаю. Я хладнокровно смотрел
на тех, которые подходили экзаменоваться, и даже позволял себе подтрунивать над некоторыми.