Неточные совпадения
Даже и благородного ничего не
было; напротив, лицо мое
было такое, как у простого мужика, и такие же большие ноги и
руки; а это
в то время мне казалось очень стыдно.
Все как-то мне не удавалось: я сделал ошибку
в начале вычисления, так что надо
было все начинать сначала; мел я два раза уронил, чувствовал, что лицо и
руки мои испачканы, губка где-то пропала, стук, который производил Николай, как-то больно потрясал мои нервы.
Первый день
буду держать по полпуда «вытянутой
рукой» пять минут, на другой день двадцать один фунт, на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре пуда
в каждой
руке, и так, что
буду сильнее всех
в дворне; и когда вдруг кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об ней, я возьму его так, просто, за грудь, подниму аршина на два от земли одной
рукой и только подержу, чтоб чувствовал мою силу, и оставлю; но, впрочем, и это нехорошо; нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только докажу, что я…»
Когда исповедь кончилась и я, преодолев стыд, сказал все, что
было у меня на душе, он положил мне на голову
руки и своим звучным, тихим голосом произнес: «Да
будет, сын мой, над тобою благословение отца небесного, да сохранит он
в тебе навсегда веру, кротость и смирение. Аминь».
Я обернулся и увидал брата и Дмитрия, которые
в расстегнутых сюртуках, размахивая
руками, проходили ко мне между лавок. Сейчас видны
были студенты второго курса, которые
в университете как дома. Один вид их расстегнутых сюртуков выражал презрение к нашему брату поступающему, а нашему брату поступающему внушал зависть и уважение. Мне
было весьма лестно думать, что все окружающие могли видеть, что я знаком с двумя студентами второго курса, и я поскорее встал им навстречу.
«Ну, все пропало! — подумал я. — Вместо блестящего экзамена, который я думал сделать, я навеки покроюсь срамом, хуже Иконина». Но вдруг Иконин,
в глазах профессора, поворотился ко мне, вырвал у меня из
рук мой билет и отдал мне свой. Я взглянул на билет. Это
был бином Ньютона.
— Не то, не то, совсем не то, — заговорил он вдруг своим гадким выговором, быстро переменяя положение, облокачиваясь об стол и играя золотым перстнем, который у него слабо держался на худом пальце левой
руки. — Так нельзя, господа, готовиться
в высшее учебное заведение; вы все хотите только мундир носить с синим воротником; верхов нахватаетесь и думаете, что вы можете
быть студентами; нет, господа, надо основательно изучать предмет, и т. д., и т. д.
Когда я встал с места, я заметил, что голова у меня немного кружилась, и ноги шли, и
руки были в естественном положении только тогда, когда я об них пристально думал.
Только темно-серые большие глаза, выражением, соединявшим веселость и спокойную внимательность, чрезвычайно похожие на глаза тетки, очень большая русая коса и чрезвычайно нежная и красивая
рука —
были хороши
в ней.
Я говорю не о любви молодого мужчины к молодой девице и наоборот, я боюсь этих нежностей и
был так несчастлив
в жизни, что никогда не видал
в этом роде любви ни одной искры правды, а только ложь,
в которой чувственность, супружеские отношения, деньги, желание связать или развязать себе
руки до того запутывали самое чувство, что ничего разобрать нельзя
было.
— Варя, пожалуйста, читай поскорее, — сказала она, подавая ей книгу и ласково потрепав ее по
руке, — я непременно хочу знать, нашел ли он ее опять. (Кажется, что
в романе и речи не
было о том, чтобы кто-нибудь находил кого-нибудь.) А ты, Митя, лучше бы завязал щеку, мой дружок, а то свежо и опять у тебя разболятся зубы, — сказала она племяннику, несмотря на недовольный взгляд, который он бросил на нее, должно
быть за то, что она прервала логическую нить его доводов. Чтение продолжалось.
«Как жалко, что Варенька не хорошенькая и вообще не Сонечка, — мечтал я, оставшись один
в комнате, — как бы хорошо
было, выйдя из университета, приехать к ним и предложить ей
руку.
Ноги, даже выше колен, насквозь мокры,
в голове какой-нибудь ужаснейший вздор (твердишь тысячу раз сряду мысленно: и-и-и по-оо-о двад-ца-а-ать и-и-и по семь),
руки и ноги сквозь промоченные панталоны обожжены крапивой, голову уже начинают печь прорывающиеся
в чащу прямые лучи солнца,
есть уже давно не хочется, а все сидишь
в чаще, поглядываешь, послушиваешь, подумываешь и машинально обрываешь и глотаешь лучшие ягоды.
После обеда Володя хотел меня взять за
руку, но, испугавшись, должно
быть, что это
будет похоже на нежность, только тронул меня за локоть и кивнул
в залу.
Он стоял
в гостиной, опершись
рукой о фортепьяно, и нетерпеливо и вместе с тем торжественно смотрел
в мою сторону. На лице его уже не
было того выражения молодости и счастия, которое я замечал на нем все это время. Он
был печален. Володя с трубкой
в руке ходил по комнате. Я подошел к отцу и поздоровался с ним.
Слезы у него
были на глазах, когда он сказал это, и
рука, которую он протянул Володе, бывшему
в это время
в другом конце комнаты, я заметил, немного дрожала.
Вид этой дрожащей
руки больно поразил меня, и мне пришла странная мысль, еще более тронувшая меня, — мне пришла мысль, что папа служил
в 12-м году и
был, известно, храбрым офицером.
Разочаровавшись
в этом, я сейчас же, под заглавием «первая лекция», написанным
в красиво переплетенной тетрадке, которую я принес с собою, нарисовал восемнадцать профилей, которые соединялись
в кружок
в виде цветка, и только изредка водил
рукой по бумаге, для того чтобы профессор (который, я
был уверен, очень занимается мною) думал, что я записываю.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что
в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал
в сладкие губы; помню тоже, что
в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить
в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и
в день обеда у Яра, у меня
в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели на пол, махали
руками, подражая движению веслами,
пели «Вниз по матушке по Волге» и что я
в это время думал о том, что этого вовсе не нужно
было делать; помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не
был пьян; помню еще, что ужинали и
пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться, и моей голове
было холодно, и что, уезжая, я заметил, что
было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя
было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что
в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много
пить и будто бы я и не думал
быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь
в том же.
Ходила почти всегда, когда не
было гостей, полуодетая и не стыдилась нам и даже слугам показываться
в белой юбке и накинутой шали, с голыми
руками.
Когда нельзя
было больше оставаться
в казармах, мы стали прощаться с ним. Он подал всем нам
руку, крепко пожал наши и, не вставая, чтоб проводить нас, сказал...
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая
рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Я даже думаю (берет его под
руку и отводит
в сторону),я даже думаю, не
было ли на меня какого-нибудь доноса.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет!
В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а
в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И
руки дрожат, и все помутилось.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен.
В самом деле, кто зайдет
в уездный суд? А если и заглянет
в какую-нибудь бумагу, так он жизни не
будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну
в докладную записку — а! только
рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что
в ней правда и что неправда.
Есть грязная гостиница, // Украшенная вывеской // (С большим носатым чайником // Поднос
в руках подносчика, // И маленькими чашками, // Как гусыня гусятами, // Тот чайник окружен), //
Есть лавки постоянные // Вподобие уездного // Гостиного двора…