Неточные совпадения
«Особенность раба в том, что он в руках своего хозяина есть вещь, орудие, а не человек. Таковы солдаты, офицеры,
генералы, идущие на убиение
и на убийство по произволу правителя или правителей. Рабство военное существует,
и это худшее из рабств, особенно теперь, когда оно посредством обязательной службы надевает цепи на шеи всех свободных
и сильных людей нации, чтобы сделать из них орудия убийства, палачей, мясников человеческого мяса, потому что только для этого их набирают
и вышколивают…
«
И вот наступает война. В шесть месяцев
генералы разрушают всё то, что творилось в продолжение 20 лет усилия, терпения, гениальности.
И это всё называется не впадать в самый грубый материализм.
Каприви нечаянно сказал то, что каждый очень хорошо знает, а если не знает, то чувствует, а именно то, что существующий строй жизни таков, какой он есть, не потому, что он естественно должен быть таким, что народ хочет, чтобы он был таков, но потому, что его таким поддерживает насилие правительств, войско со своими подкупленными унтер-офицерами
и генералами.
Но не одни Карлы
и Александры проходят этот путь
и признают тщету
и зло власти: через этот бессознательный процесс смягчения проходит всякий человек, приобретший ту власть, к которой он стремился, всякий, не только министр,
генерал, миллионер, купец, но столоначальник, добившийся места, которого он желал десять лет, всякий богатый мужик, отложивший одну-другую сотню рублей.
Те же
генералы,
и офицеры,
и солдаты,
и пушки,
и крепости,
и смотры,
и маневры, но войны нет год, десять, двадцать лет,
и кроме того всё менее
и менее можно надеяться на военных для усмирения бунтов,
и всё яснее
и яснее становится, что поэтому
генералы,
и офицеры,
и солдаты суть только члены торжественных процессий — предметы забавы правителей, большие, слишком дорогостоящие кордебалеты.
В таком же положении отчасти уже находятся
и в скором времени вполне будут находиться все эти несчастные правители, министры, члены парламентов, губернаторы,
генералы, офицеры, архиереи, священники, богачи даже.
Поодаль от стола, не принимая пищи, сидел жандармский
генерал с непроницаемым, но унылым видом, как будто тяготясь надоевшей ему формальностью. Со всех сторон двигались
и шумели офицеры в своих красивых, украшенных золотом мундирах: кто, сидя за столом, допивал бутылку пива, кто, стоя у буфета, разжевывал закусочный пирожок, отряхивал крошки, упавшие на грудь мундира,
и самоуверенным жестом кидал монету, кто, подрагивая на каждой ноге, прогуливался перед вагонами нашего поезда, заглядывая на женские лица.
Так, вполне душевно здоровый
и старый уже человек, только оттого, что на него надета какая-нибудь побрякушка или шутовской наряд, ключи на заднице или голубая лента, приличная только для наряжающейся девочки,
и ему внушено при этом, что он
генерал, камергер, андреевский кавалер или тому подобная глупость, вдруг делается от этого самоуверен, горд
и даже счастлив, или, наоборот оттого, что лишается или не получает ожидаемой побрякушки
и клички, становится печальным
и несчастным, так что даже заболевает.
Или, что еще удивительнее, в остальном разумный
и кроткий человек, только оттого, что на него надета бляха или мундир
и ему сказано, что он сторож или таможенный солдат, начинает стрелять пулей в людей,
и ни он, ни окружающие не только не считают его в этом виноватым, но считают его виноватым, когда он не стрелял; не говорю уже про судей
и присяжных, приговаривающих к казням,
и про военных, убивающих тысячи без малейшего раскаяния только потому, что им внушено, что они не просто люди, а присяжные, судьи,
генералы, солдаты.
Такое постоянное неестественное
и странное состояние людей в государственной жизни выражается словами обыкновенно так: «Как человек, я жалею его, но как сторож, судья,
генерал, губернатор, царь, солдат я должен убить или истязать его», точно как будто может быть какое-нибудь данное или признанное людьми положение, которое могло бы упразднить обязанности, налагаемые на каждого из нас положением человека.
Так, например, в настоящем случае люди едут на убийство
и истязание голодных людей
и признают, что в споре крестьян с помещиком — крестьяне правы (это говорили мне все начальствующие), знают, что крестьяне несчастны, бедны, голодны; помещик богат
и не внушает сочувствия,
и все эти люди все-таки едут убивать крестьян для того, чтобы приобрести этим помещику 3000 рублей, только потому, что эти люди воображают себя в эту минуту не людьми, а — кто губернатором, кто чиновником, кто жандармским
генералом, кто офицером, кто солдатом,
и считают для себя обязательными не вечные требования совести человека, а случайные, временные требования своих офицерских, солдатских положений.
И вдруг, оттого что такие же, как
и ты, жалкие, заблудшие люди уверили тебя, что ты солдат, император, землевладелец, богач, священник,
генерал, — ты начинаешь делать очевидно, несомненно противное твоему разуму
и сердцу зло: начинаешь истязать, грабить, убивать людей, строить свою жизнь на страданиях их
и, главное, — вместо того, чтобы исполнять единственное дело твоей жизни — признавать
и исповедовать известную тебе истину, — ты, старательно притворяясь, что не знаешь ее, скрываешь ее от себя
и других, делая этим прямо противоположное тому единственному делу, к которому ты призван.