Неточные совпадения
— Но, но!
поспеешь, дай прежде
напою, — говорил он с
лошадью совершенно так, как говорят с понимающими слова существами, и, обмахнув полой жирную с желобком посредине, разъеденную и засыпанную пылью спину, он надел на красивую молодую голову жеребца узду, выпростал ему уши и чолку и, скинув оброть, повел
поить.
— Не хочешь, не надо, так и знать
будем; уж больше не проси, — сказал Никита, совершенно серьезно и обстоятельно разъясняя свое поведение Мухортому; и опять побежал к сараю, подергивая за повод взбрыкивающую и на весь двор потрескивающую веселую молодую
лошадь.
— Это так, — сказал Василий Андреич. — Ну, а что ж, лошадь-то
будешь покупать к весне? — начал он новый предмет разговора.
— А то рубликов пятнадцать дадите, я на конной куплю, — сказал Никита, знавший, что красная цена бескостречному, которого хочет ему сбыть Василий Андреич, рублей семь, а что Василий Андреич, отдав ему эту
лошадь,
будет считать ее рублей в двадцать пять, и тогда за полгода не увидишь от него денег.
Василий Андреич послушался и пустил
лошадь, как велел Никита. Они ехали так довольно долго. Иногда они выезжали на оголенные зеленя, и сани гремели по колчам мерзлой земли. Иногда выезжали на жнивье, то на озимое, то на яровое, по которым из-под снега виднелись мотавшиеся от ветра полыни и соломины; иногда въезжали в глубокий и везде одинаково белый, ровный снег, сверху которого уже ничего не
было видно.
Лошадь рванулась и тотчас же выбралась на мерзлую насыпь. Очевидно, это
была копаная канава.
Но Василий Андреич не отвечал ему и потрогивал
лошадь; пять верст ровной дороги, из которых две
были лесом, казалось, легко проехать, тем более, что ветер как будто затих и снег переставал.
Василий Андреич щурился, нагибал голову и разглядывал вешки, но больше пускал
лошадь, надеясь на нее. И
лошадь действительно не сбивалась и шла, поворачивая то вправо, то влево по извилинам дороги, которую она чуяла под ногами, так что, несмотря на то, что снег сверху усилился и усилился ветер, вешки продолжали
быть видны то справа, то слева.
Так проехали они минут десять, как вдруг прямо перед
лошадью показалось что-то черное, двигавшееся в косой сетке гонимого ветром снега. Это
были попутчики. Мухортый совсем догнал их и стукал ногами об кресла впереди едущих саней.
Встреча эта развеселила и ободрила Василия Андреича, и он смелее, не разбирая вешек, погнал
лошадь, надеясь на нее. Никите делать
было нечего, и как всегда, когда он находился в таком положении, он дремал, наверстывая много недоспанного времени.
Василий Андреич пошел со стариком в избу, а Никита въехал в отворенные Петрушкой ворота и, по указанию его, вдвинул
лошадь под навес сарая. Сарай
был поднавоженный, и высокая дуга зацепила за перемет. Уж усевшиеся на перемете куры с петухом что-то недовольно заквахтали и поцапались лапками по перемету. Встревоженные овцы, топая копытами по мерзлому навозу, шарахнулись в сторону. Собака, отчаянно взвизгивая, с испугом и злостью по-щенячьи заливалась-лаяла на чужого.
Лошадей во дворе
было шесть, три коровы, два подтелка, штук двадцать овец.
Никита снял кафтан, еще отряхнул его, повесил к печи и подошел к столу. Ему тоже предложили водки.
Была минута мучительной борьбы: он чуть не взял стаканчик и не опрокинул в рот душистую светлую влагу; но он взглянул на Василия Андреича, вспомнил зарок, вспомнил пропитые сапоги, вспомнил бондаря, вспомнил малого, которому он обещал к весне купить
лошадь, вздохнул и отказался.
Ветер
был так силен, что когда он
был вбок и седоки парусили против него, то он накренивал набок санки и сбивал
лошадь в сторону.
Снег
был кое-где по колено, и сани подергивались рывом с каждым движением
лошади.
Василий Андреич молчал, как бы предоставив теперь уже всё Никите. Переобувшись, Никита убрал ноги в сани, надел опять рукавицы, взял вожжи и повернул
лошадь вдоль оврага. Но не проехали они и ста шагов, как
лошадь опять уперлась. Перед ней опять
был овраг.
— Всё теплее тебе будеть, дурачок, — говорил он, надевая опять на
лошадь сверх веретья седелку и шлею. — А не нужна вам дерюжка
будет? Да соломки мне дайте, — сказал Никита, окончив это дело и опять подойдя к саням.
Истинно необразованность», — подумал Василий Андреич и хотел
было снять с
лошади веретье и накрыть Никиту, но холодно
было вставать и ворочаться, и
лошадь, боялся, как бы не застыла.
«Что лежать-то, смерти дожидаться! Сесть верхом — да и марш», — вдруг пришло ему в голову. «Верхом
лошадь не станет. Ему, — подумал он на Никиту, — все равно умирать. Какая его жизнь! Ему и жизни не жалко, а мне, слава богу,
есть чем пожить…»
И он, отвязав
лошадь, перекинул ей поводья на шею и хотел вскочить на нее, но шубы и сапоги
были так тяжелы, что он сорвался.
— Слушай вас, дураков! Что ж, пропадать так, ни за что? — крикнул Василий Андреич и, подправляя под колена развевающиеся полы шубы, повернул
лошадь и погнал ее прочь от саней по тому направлению, в котором он предполагал, что должен
быть лес и сторожка.
Хотя ему еще
было тепло от выпитого чая и оттого, что он много двигался, лазяя по сугробам, он знал, что тепла этого хватит не надолго, а что согреваться движением он уже
будет не в силах, потому что чувствовал себя так же усталым, как чувствует себя
лошадь, когда она становится, не может, несмотря ни на какой кнут, итти дальше, и хозяин видит, что надо кормить, чтобы она вновь могла работать.
Когда же Василий Андреич, садясь на
лошадь, покачнул сани, и задок, на который Никита упирался спиной, совсем отдернулся и его полозом ударило в спину, он проснулся и волей-неволей принужден
был изменить свое положение. С трудом выпрямляя ноги и осыпая с них снег, он поднялся, и тотчас же мучительный холод пронизал всё его тело. Поняв, в чем дело, он хотел, чтобы Василий Андреич оставил ему ненужное теперь для
лошади веретье, чтобы укрыться им, и закричал ему об этом.
И почему-то вид этого чернобыльника, мучимого немилосердным ветром, заставил содрогнуться Василия Андреича, и он поспешно стал погонять
лошадь, не замечая того, что, подъезжая к чернобыльнику, он совершенно изменил прежнее направление и теперь гнал
лошадь совсем уже в другую сторону, все-таки воображая, что он едет в ту сторону, где должна
была быть сторожка.
«Надо одуматься, остепениться», — говорил он себе и вместе с тем не мог удержаться и всё гнал
лошадь, не замечая того, что он ехал теперь уже по ветру, а не против него. Тело его, особенно в шагу, где оно
было открыто и касалось седелки, зябло и болело, руки и ноги его дрожали, и дыхание
было прерывисто. Он видит, что пропадает среди этой ужасной снежной пустыни, и не видит никакого средства спасения.
След
лошади уже становился чуть заметен в тех местах, где снег
был неглубок.
Оказалось, что завяз Василий Андреич в той самой лощине, в которой они завязли еще с Никитой, что
лошадь везла его назад к саням, и что соскочил он с нее не больше 50 шагов от того места, где
были сани.
Первое дело, которое представилось ему,
было то, чтобы выпростать ногу
лошади.
Василий Андреич и сделал это и, освободив повод, привязал Мухортого опять к железной скобе у передка к старому месту и стал заходить сзади
лошади, чтобы оправить на ней шлею, седелку и веретье; — но в это время он увидал, что в санях зашевелилось что-то, и из-под снега, которым она
была засыпана, поднялась голова Никиты.
Он повертывает голову, прокапывает перед собою снег рукою и открывает глаза. Светло; так же свистит ветер в оглоблях, и так же сыплется снег, с тою только разницею, что уже не стегает о лубок саней, а беззвучно засыпает сани и
лошадь всё выше и выше, и ни движенья, ни дыханья
лошади не слышно больше. «Замерз, должно, и он», — думает Никита про Мухортого. И действительно, те удары копыт о сани, которые разбудили Никиту,
были предсмертные усилия удержаться на ногах уже совсем застывшего Мухортого.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А
лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб
лошади хорошие
были! Ямщикам скажи, что я
буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы
пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Машкин Верх скосили, доделали последние ряды, надели кафтаны и весело пошли к дому. Левин сел на
лошадь и, с сожалением простившись с мужиками, поехал домой. С горы он оглянулся; их не видно
было в поднимавшемся из низу тумане;
были слышны только веселые грубые голоса, хохот и звук сталкивающихся кос.
— Нет, ты счастливый человек. Всё, что ты любишь, у тебя
есть.
Лошадей любишь —
есть, собаки —
есть, охота —
есть, хозяйство —
есть.
Теперь, когда
лошади нужны
были и для уезжавшей княгини и для акушерки, это
было затруднительно для Левина, но по долгу гостеприимства он не мог допустить Дарью Александровну нанимать из его дома
лошадей и, кроме того, знал, что двадцать рублей, которые просили с Дарьи Александровны за эту поездку,
были для нее очень важны; а денежные дела Дарьи Александровны, находившиеся в очень плохом положении, чувствовались Левиными как свои собственные.