Неточные совпадения
Курить в секрете запрещалось, но секрет этот
был почти не секрет, а скорее передовой караул, который высылался затем, чтобы горцы не могли незаметно подвезти, как они это
делали прежде, орудие и стрелять по укреплению, и Панов не считал нужным лишать себя курения и потому согласился на предложение веселого солдата.
И в ее словах, и в ее взглядах, и улыбке, и во всех движениях ее тела, и в духах, которыми от нее пахло,
было то, что доводило Полторацкого до забвения всего, кроме сознания ее близости, и он
делал ошибку за ошибкой, все более и более раздражая своего партнера.
Ехавшие сзади скакали и скоро догнали Хаджи-Мурата. Их
было человек двадцать верховых. Это
были жители аула, решившие задержать Хаджи-Мурата или по крайней мере, для очистки себя перед Шамилем,
сделать вид, что они хотят задержать его. Когда они приблизились настолько, что стали видны в темноте, Хаджи-Мурат остановился, бросив поводья, и, привычным движением левой руки отстегнув чехол винтовки, правой рукой вынул ее. Элдар
сделал то же.
И Хан-Магома, и Бата в один голос говорили, что князь обещал принять Хаджи-Мурата как гостя и
сделать так, чтобы ему хорошо
было.
Воронцов
был очень доволен тем, что ему, именно ему, удалось выманить и принять главного, могущественнейшего, второго после Шамиля, врага России. Одно
было неприятно: командующий войсками в Воздвиженской
был генерал Меллер-Закомельский, и, по-настоящему, надо
было через него вести все дело. Воронцов же
сделал все сам, не донося ему, так что могла выйти неприятность. И эта мысль отравляла немного удовольствие Воронцова.
Все поняли это, и одни
делали вид, что не замечают значения слов генерала, другие испуганно ожидали, что
будет дальше; некоторые, улыбаясь, переглянулись.
Когда сдали первую сдачу, Воронцов открыл табакерку и
сделал то, что он делывал, когда
был в особенно хорошем расположении духа: достал старчески сморщенными белыми руками щепотку французского табаку и поднес ее к носу и высыпал.
Хаджи-Мурат попытался
было заговорить и здесь, на бале, с Воронцовым о своем деле выкупа семьи, но Воронцов,
сделав вид, что не слыхал его слов, отошел от него. Лорис-Меликов же сказал потом Хаджи-Мурату, что здесь не место говорить о делах.
Я
был как брат ханам: что хотел, то
делал, и стал богат.
Я
буду помогать вам моими советами, а вы
делайте, что хотите».
Мне, главное, надо
было отомстить Ахмет-Хану, а этого я не мог
сделать через русских.
Я ему ответил, что все это кажется мне весьма справедливым и что у нас найдется даже много лиц, которые не поверили бы ему, если бы его семейство оставалось в горах, а не у нас в качестве залога; что я
сделаю все возможное для сбора на наших границах пленных и что, не имея права, по нашим уставам, дать ему денег для выкупа в прибавку к тем, которые он достанет сам, я, может
быть, найду другие средства помочь ему.
Что касается истребления его семейства, то он не думает, что Шамиль поступит так легкомысленно: во-первых, чтобы не
сделать его врагом еще отчаяннее и опаснее; а во-вторых,
есть в Дагестане множество лиц очень даже влиятельных, которые отговорят его от этого.
Николай
был уверен, что воруют все. Он знал, что надо
будет наказать теперь интендантских чиновников, и решил отдать их всех в солдаты, но знал тоже, что это не помешает тем, которые займут место уволенных,
делать то же самое. Свойство чиновников состояло в том, чтобы красть, его же обязанность состояла в том, чтобы наказывать их, и, как ни надоело это ему, он добросовестно исполнял эту обязанность.
Постоянная, явная, противная очевидности лесть окружающих его людей довела его до того, что он не видел уже своих противоречий, не сообразовал уже свои поступки и слова с действительностью, с логикой или даже с простым здравым смыслом, а вполне
был уверен, что все его распоряжения, как бы они ни
были бессмысленны, несправедливы и несогласны между собою, становились и осмысленны, и справедливы, и согласны между собой только потому, что он их
делал.
Он
сделал много зла полякам. Для объяснения этого зла ему надо
было быть уверенным, что все поляки негодяи. И Николай считал их таковыми и ненавидел их в мере того зла, которое он
сделал им.
Чернышев знал, слышав это не раз от Николая, что, когда ему нужно решить какой-либо важный вопрос, ему нужно
было только сосредоточиться на несколько мгновений, и что тогда на него находило наитие, и решение составлялось само собою самое верное, как бы какой-то внутренний голос говорил ему, что нужно
сделать.
Во все время разговора Хаджи-Мурат сидел, заложив руку за рукоять кинжала, и чуть-чуть презрительно улыбался. Он сказал, что ему все равно, где жить. Одно, что ему нужно и что разрешено ему сардарем, это то, чтобы иметь сношения с горцами, и потому он желает, чтобы их допускали к нему. Иван Матвеевич сказал, что это
будет сделано, и попросил Бутлера занять гостей, пока принесут им закусить и приготовят комнаты, сам же он пойдет в канцелярию написать нужные бумаги и
сделать нужные распоряжения.
После напряжения похода, не столько физического, сколько духовного, потому что Шамиль, несмотря на гласное признание своего похода победой, знал, что поход его
был неудачен, что много аулов чеченских сожжены и разорены, и переменчивый, легкомысленный народ, чеченцы, колеблются, и некоторые из них, ближайшие к русским, уже готовы перейти к ним, — все это
было тяжело, против этого надо
было принять меры, но в эту минуту Шамилю ничего не хотелось
делать, ни о чем не хотелось думать.
Последний лазутчик, который
был у него в Нухе, сообщил ему, что преданные ему аварцы собираются похитить его семью и выйти вместе с семьею к русским, но людей, готовых на это, слишком мало, и что они не решаются
сделать этого в месте заключения семьи, в Ведено, но
сделают это только в том случае, если семью переведут из Ведено в другое место.
«Что
делать? Поверить Шамилю и вернуться к нему? — думал Хаджи-Мурат. — Он лисица — обманет. Если же бы он и не обманул, то покориться ему, рыжему обманщику, нельзя
было. Нельзя
было потому, что он теперь, после того как я
побыл у русских, уже не поверит мне», — думал Хаджи-Мурат.
Поняв, что он окружен, Хаджи-Мурат высмотрел в середине кустов старую канаву и решил засесть в ней и отбиваться, пока
будут заряды и силы. Он сказал это своим товарищам и велел им
делать завал на канаве. И нукеры тотчас же взялись рубить ветки, кинжалами копать землю,
делать насыпь. Хаджи-Мурат работал вместо с ними.
Неточные совпадения
Купцы. Так уж
сделайте такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы, то
есть, не поможете в нашей просьбе, то уж не знаем, как и
быть: просто хоть в петлю полезай.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не
было, что может все
сделать, все, все, все!
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не
будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что
делать? и на Онуфрия несешь.
Судья тоже, который только что
был пред моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных местах держит собак и поведения, если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен это
сделать, хотя он мне родня и приятель, — поведения самого предосудительного.
Хотели
было даже меня коллежским асессором
сделать, да, думаю, зачем.