Неточные совпадения
Комната мамаши была заперта,
и мне
становилось жутко,
и что-то тянуло меня заглянуть в эту холодную
и пустую комнату, когда я проходила спать мимо нее.
Катя под конец зимы
стала бояться за меня
и решилась во что бы то ни
стало везти меня за границу.
Мне
стало неловко,
и я почувствовала, что покраснела.
— Ах! неужели это вы? — сказал он с своею решительною
и простою манерой, разводя руками
и подходя ко мне. — Можно ли так перемениться! как вы выросли! Вот те
и фиялка! Вы целый розан
стали.
Вечером Катя села разливать чай на старое место в гостиной, как это бывало при мамаше; мы с Соней сели около нее; старый Григорий принес ему еще бывшую папашину отыскавшуюся трубку,
и он, как
и в старину,
стал ходить взад
и вперед по комнате.
— А как бы вам теперь хорошо было бы с ним! — проговорил он, тихо
и задумчиво глядя на мою голову выше моих глаз. — Я очень любил вашего отца! — прибавил он еще тише,
и мне показалось, что глаза его
стали блестящее.
— Это такой славный друг! — сказала она.
И действительно, как-то тепло
и хорошо
стало мне от сочувствия этого чужого
и хорошего человека.
Из гостиной слышался писк Сони
и его возня с нею. Я выслала ему чай;
и слышно было, как он сел за фортепьяно
и Сониными ручонками
стал бить по клавишам.
— Ну что за церемонии в деревне, — сказал он, глядя на мою голову в платке
и улыбаясь, — ведь вам не совестно Григория, а я, право, для вас Григорий. — Но именно теперь мне показалось, что он смотрит на меня совсем не так, как мог смотреть Григорий,
и мне
стало неловко.
— Оттого, что я люблю сидеть, — засмеялся он. — Нет, Катерина Карловна, нам с вами уж не жениться. На меня уж давно все перестали смотреть, как на человека, которого женить можно. А я сам
и подавно,
и с тех пор мне так хорошо
стало, право.
— Отлично жить на свете! — повторила я.
И опять мы замолчали,
и мне опять
стало неловко. Мне все приходило в голову, что я огорчила его, согласившись с ним, что он стар,
и хотела утешить его, но не знала, как сделать это.
Мне еще больше показалось теперь, что я огорчила его,
и стало жалко. Мы с Катей проводили его до крыльца
и постояли на дворе, глядя по дороге, по которой он скрылся. Когда затих уже топот его лошади, я пошла кругом на террасу
и опять
стала смотреть в. сад,
и в росистом тумане, в котором стояли ночные звуки, долго еще видела
и слышала все то, что хотела видеть
и слышать.
Но, обманывая его,
и сама
становилась лучше.
И как легко мне
стало с ним, когда я ясно поняла это!
Но зато как отрадно
и светло на душе
становилось мне, когда он после какого-нибудь моего слова, пристально поглядев на меня, говорил тронутым голосом, которому старался дать шутливый тон...
Совершенно незаметно для себя я на все
стала смотреть другими глазами:
и на Катю,
и на наших людей,
и на Соню,
и на себя,
и на свои занятия.
Я поняла все самоотвержение
и преданность этого любящего созданья, поняла все, чем я обязана ей;
и еще больше
стала любить ее.
Но после полудня тучи
стали разбираться по краям, солнце выплыло на чистое небо,
и только на одном краю погромыхивало,
и по тяжелой туче, стоявшей над горизонтом
и сливавшейся с пылью на полях, изредка до земли прорезались бледные зигзаги молнии.
С одного края все открытое
и открытое
становилось жнивье с полосами полынью поросшей межи.
— Да, — сказала я, — нынче перед вами я смотрела из саду на работы,
и так мне вдруг совестно
стало, что они трудятся, а мне так хорошо, что…
Так не похоже на него было это слово
и эта улыбка, что мне совестно
стало за то, что я подсматриваю его.
Оно сообщилось мне, я покраснела
и, избегая его взгляда
и не зная, что говорить,
стала рвать ягоды, которых класть мне было некуда.
— Никогда не говорил
и на колено на одно не
становился, — отвечал он, смеясь, —
и не буду.
Катя сказала, что ни на что не похоже, как я остановилась на лучшем месте,
и что я дурно играла; но он сказал, что, напротив, я никогда так хорошо не играла, как нынче,
и стал ходить по комнатам, через залу в темную гостиную
и опять в залу, всякий раз оглядываясь на меня
и улыбаясь.
Мы обошли весь сад. Катя ходила рядом с нами своими маленькими шажками
и тяжело дышала от усталости. Она сказала, что время вернуться,
и мне жалко, жалко
стало ее, бедняжку. «Зачем она не чувствует того же, что мы? — думала я. — Зачем не все молоды, не все счастливы, как эта ночь
и как мы с ним?»
Я испугалась своего чувства, — бог знает, куда оно могло повести меня;
и его
и мое смущение в сарае, когда я спрыгнула к нему, вспомнились мне,
и мне
стало тяжело, тяжело на сердце. Слезы, полились из глаз, я
стала молиться.
И мне пришла странная, успокоившая меня мысль
и надежда. Я решила говеть с нынешнего дня, причаститься в день моего рождения
и в этот самый день сделаться его невестою.
Зачем? почему? как это должно случиться? — я ничего не знала, но я с той минуты верила
и знала, что это так будет. Уже совсем рассвело
и народ
стал подыматься, когда я вернулась в свою комнату.
Я думала
и о радости всего семейства, о словах, которыми они назовут того, кто положил деньги,
и мне жалко
становилось, что я не сама отдала их.
Между службами я читала Евангелие,
и все понятнее
и понятнее мне
становилась эта книга,
и трогательнее
и проще история этой божественной жизни,
и ужаснее
и непроницаемее те глубины чувства
и мысли, которые я находила в его учении.
— Но он забыл, что Б так молода, что жизнь для нее еще игрушка, — продолжал он вдруг скоро
и решительно
и не глядя на меня, —
и что ее легко полюбить иначе,
и что ей это весело будет.
И он ошибся
и вдруг почувствовал, что другое чувство, тяжелое, как раскаянье, пробирается в его душу,
и испугался. Испугался, что расстроятся их прежние дружеские отношения,
и решился уехать прежде, чем расстроятся эти отношения. — Говоря это, он опять, как будто небрежно,
стал потирать глаза рукою
и закрыл их.
— Вы молоды, — сказал он, — я не молод. Вам играть хочется, а мне другого нужно. Играйте, только не со мной, а то я поверю,
и мне нехорошо будет,
и вам
станет совестно. Это А сказал, — прибавил он, — ну, да это все вздор, но вы понимаете, зачем я еду.
И не будемте больше говорить об этом. Пожалуйста!
— Постойте, — сказал он дрожащим голосом, — другие говорят, будто она сжалилась над ним, вообразила себе, бедняжка, не видавшая людей, что она точно может любить его,
и согласилась быть его женой.
И он, сумасшедший, поверил, поверил, что вся жизнь его начнется снова, но она сама увидала, что обманула его…
и что он обманул ее… Не будемте больше говорить про это, — заключил он, видимо, не в силах говорить далее,
и молча
стал ходить против меня.
Он сказал: «Не будем говорить», — а я видела, что он всеми силами души ждал моего слова. Я хотела говорить, но не могла, что-то жало мне в груди. Я взглянула на него, он был бледен,
и нижняя губа его дрожала. Мне
стало жалко его. Я сделала усилие
и вдруг, разорвав силу молчания, сковывавшую меня, заговорила голосом тихим, внутренним, который, я боялась, оборвется каждую секунду.
Моя рука безжизненно лежала в его руке,
и в сердце
становилось больно от холода.
Но тут же сердце вдруг забилось сильнее, рука задрожала
и сжала его руку, мне
стало жарко, глаза в полутьме искали его взгляда,
и я вдруг почувствовала, что не боюсь его, что страх этот — любовь, новая
и еще нежнейшая
и сильнейшая любовь, чем прежде. Я почувствовала, что я вся его
и что я счастлива его властью надо мною.
Он
стал рядом со мною
и, неловко опустив руки, с серьезным лицом, запинаясь,
стал читать. Изредка он оборачивался ко мне, искал одобрения
и помощи на моем лице.
— Все ты, все ты! Точно мне опять десять лет
становится, — сказал он, краснея
и целуя мои руки.
Только гораздо после я
стала немного понимать
и интересоваться его заботами.
Он начал заниматься делами без меня больше, чем прежде,
и опять мне
стало казаться, что есть у него в душе какой-то особый мир, в который он не хочет впускать меня.
После чаю, который я кончила особенно скоро, я увела Марью Миничну в диванную
и стала громко говорить с нею о каком-то вздоре, который для меня был вовсе не занимателен.
Как только его не слышно
стало, вся моя веселость вдруг исчезла, так что Марья Минична удивилась
и стала спрашивать, что со мною.
Я чувствовала, что слезы подступают мне к сердцу
и что я раздражена на него. Я испугалась этого раздражения
и пошла к нему. Он сидел в кабинете
и писал. Услышав мои шаги, он оглянулся на мгновение равнодушно, спокойно
и продолжал писать. Этот взгляд мне не понравился; вместо того чтобы подойти к нему, я
стала к столу, у которого он писал,
и, раскрыв книгу,
стала смотреть в нее. Он еще раз оторвался
и поглядел на меня.
— Ради бога, пойми меня, мой друг, — продолжал он, — я знаю, что от тревог нам бывает всегда больно, я жил
и узнал это. Я тебя люблю
и, следовательно, не могу не желать избавить тебя от тревог. В этом моя жизнь, в любви к тебе:
стало быть,
и мне не мешай жить.
Я заплакала,
и мне
стало легче. Он сидел подле меня
и молчал. Мне было
и жалко его,
и совестно за себя,
и досадно за то, что я сделала. Я не глядела на него. Мне казалось, что он должен или строго, или недоумевающе смотреть на меня в эту минуту. Я оглянулась: кроткий, нежный взгляд, как бы просящий прощения, был устремлен на меня. Я взяла его за руку
и сказала...
— Да, — сказала я шепотом;
и какое-то веселое расположение духа охватило нас обоих, глаза наши смеялись,
и мы шаги делали все больше
и больше,
и все больше
и больше
становились на цыпочки.
И тем же шагом, к великому негодованию Григория
и удивлению мамаши, которая раскладывала пасьянс в гостиной, отправились через все комнаты в столовую, а там остановились, посмотрели друг на друга
и расхохотались.
И так мне весело
и хорошо
стало, показалось даже, что я еще больше люблю его.
Впоследствии он, видимо,
стал скучать
и тяготиться жизнью, которую мы вели.
Я так была отуманена этою, внезапно возбужденною, как мне казалось, любовью ко мне во всех посторонних, этим воздухом изящества, удовольствий
и новизны, которым я дышала здесь в первый раз, так вдруг исчезло здесь его, подавлявшее меня, моральное влияние, так приятно мне было в этом мире не только сравняться с ним, но
стать выше его,
и за то любить его еще больше
и самостоятельнее, чем прежде, что я не могла понять, что неприятного он мог видеть для меня в светской жизни.
Мне
стало стыдно,
и я замолчала.
На Фоминой, когда мы уже собирались ехать, все было уложено,
и муж, делавший уже покупки подарков, вещей, цветов для деревенской жизни, был в особенно нежном
и веселом расположении духа, кузина неожиданно приехала к нам
и стала просить остаться до субботы, с тем чтоб ехать на раут к графине Р. Она говорила, что графиня Р. очень звала меня, что бывший тогда в Петербурге принц М. еще с прошлого бала желал познакомиться со мной, только для этого
и ехал на раут
и говорил, что я самая хорошенькая женщина в России.