Неточные совпадения
Между тем Николай Петрович успел, еще при жизни родителей
и к немалому их огорчению, влюбиться в дочку чиновника Преполовенского, бывшего хозяина его квартиры, миловидную
и, как говорится, развитую девицу: она в журналах читала серьезные
статьи в отделе «Наук».
— Жаль леса, — заметил Аркадий
и стал глядеть кругом.
— Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию очень было приятно произнести эти слова), а во-вторых — захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты не мог сделать дурной выбор; если ты позволил ей жить с тобой под одною кровлей,
стало быть она это заслуживает: во всяком случае, сын отцу не судья,
и в особенности я,
и в особенности такому отцу, который, как ты, никогда
и ни в чем не стеснял моей свободы.
— Да зачем же я
стану их признавать?
И чему я буду верить? Мне скажут дело, я соглашаюсь, вот
и все.
— Вот как, — промолвил Павел Петрович
и, словно засыпая, чуть-чуть приподнял брови. — Вы,
стало быть, искусства не признаете?
— Да, — проговорил он, ни на кого не глядя, — беда пожить этак годков пять в деревне, в отдалении от великих умов! Как раз дурак дураком
станешь. Ты стараешься не забыть того, чему тебя учили, а там — хвать! — оказывается, что все это вздор,
и тебе говорят, что путные люди этакими пустяками больше не занимаются
и что ты, мол, отсталый колпак. [Отсталый колпак — в то время старики носили ночные колпаки.] Что делать! Видно, молодежь, точно, умнее нас.
Он
стал читать, все больше по-английски; он вообще всю жизнь свою устроил на английский вкус, редко видался с соседями
и выезжал только на выборы, где он большею частию помалчивал, лишь изредка дразня
и пугая помещиков старого покроя либеральными выходками
и не сближаясь с представителями нового поколения.
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви
и, когда ему эту карту убили, раскис
и опустился до того, что ни на что не
стал способен, этакой человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку
и раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
Понемногу она
стала привыкать к нему, но все еще робела в его присутствии, как вдруг ее мать, Арина, умерла от холеры. Куда было деваться Фенечке? Она наследовала от своей матери любовь к порядку, рассудительность
и степенность; но она была так молода, так одинока; Николай Петрович был сам такой добрый
и скромный… Остальное досказывать нечего…
— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые люди выражаться!
И как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! —
и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались.
И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг
стали нигилисты.
Впервые он ясно сознал свое разъединение с сыном; он предчувствовал, что с каждым днем оно будет
становиться все больше
и больше.
Стало быть, напрасно он, бывало, зимою в Петербурге по целым дням просиживал над новейшими сочинениями; напрасно прислушивался к разговорам молодых людей; напрасно радовался, когда ему удавалось вставить
и свое слово в их кипучие речи.
Солнечные лучи с своей стороны забирались в рощу
и, пробиваясь сквозь чащу, обливали стволы осин таким теплым светом, что они
становились похожи на стволы сосен, а листва их почти синела
и над нею поднималось бледно-голубое небо, чуть обрумяненное зарей.
Представилась ему опять покойница жена, но не такою, какою он ее знал в течение многих лет, не домовитою, доброю хозяйкою, а молодою девушкой с тонким
станом, невинно-пытливым взглядом
и туго закрученною косой над детскою шейкой.
Он вздрогнул. Ему не
стало ни больно, ни совестно… Он не допускал даже возможности сравнения между женой
и Фенечкой, но он пожалел о том, что она вздумала его отыскивать. Ее голос разом напомнил ему: его седые волосы, его старость, его настоящее…
Он приподнялся
и хотел возвратиться домой; но размягченное сердце не могло успокоиться в его груди,
и он
стал медленно ходить по саду, то задумчиво глядя себе под ноги, то поднимая глаза к небу, где уже роились
и перемигивались звезды.
— Да, я.
И знаете ли, с какою целью? Куклы делать, головки, чтобы не ломались. Я ведь тоже практическая. Но все еще не готово. Нужно еще Либиха почитать. Кстати, читали вы
статью Кислякова о женском труде в «Московских ведомостях»? Прочтите, пожалуйста. Ведь вас интересует женский вопрос?
И школы тоже? Чем ваш приятель занимается? Как его зовут?
[«Какую удивительную
статью по этому поводу написал Елисевич!» — Как это установлено, Тургенев здесь иронически намекает на сотрудников «Современника» Г. З. Елисеева (1821–1891)
и М.
— Как? Вы,
стало быть, разделяете мнение Прудона? [Прудон Пьер Жозеф (1809–1865) — французский публицист, экономист
и социолог, один из основателей анархизма; противник эмансипации женщин. Маркс подверг уничтожающей критике реакционные взгляды Прудона.]
Аркадий оглянулся
и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее руки красиво лежали вдоль стройного
стана; красиво падали с блестящих волос на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно
и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого лба,
и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой
и мягкой силой веяло от ее лица.
Аркадий принялся говорить о «своем приятеле». Он говорил о нем так подробно
и с таким восторгом, что Одинцова обернулась к нему
и внимательно на него посмотрела. Между тем мазурка приближалась к концу. Аркадию
стало жалко расстаться с своей дамой: он так хорошо провел с ней около часа! Правда, он в течение всего этого времени постоянно чувствовал, как будто она к нему снисходила, как будто ему следовало быть ей благодарным… но молодые сердца не тяготятся этим чувством.
Губернатор подошел к Одинцовой, объявил, что ужин готов,
и с озабоченным лицом подал ей руку. Уходя, она обернулась, чтобы в последний раз улыбнуться
и кивнуть Аркадию. Он низко поклонился, посмотрел ей вслед (как строен показался ему ее
стан, облитый сероватым блеском черного шелка!)
и, подумав: «В это мгновенье она уже забыла о моем существовании», — почувствовал на душе какое-то изящное смирение…
Базаров сам почувствовал, что сконфузился,
и ему
стало досадно.
Приятели наконец поднялись
и стали прощаться.
Одинцова произнесла весь этот маленький спич [Спич (англ.) — речь, обычно застольная, по поводу какого-либо торжества.] с особенною отчетливостью, словно она наизусть его выучила; потом она обратилась к Аркадию. Оказалось, что мать ее знавала Аркадиеву мать
и была даже поверенною ее любви к Николаю Петровичу. Аркадий с жаром заговорил о покойнице; а Базаров между тем принялся рассматривать альбомы. «Какой я смирненький
стал», — думал он про себя.
— Во-первых, на это существует жизненный опыт; а во-вторых, доложу вам, изучать отдельные личности не стоит труда. Все люди друг на друга похожи как телом, так
и душой; у каждого из нас мозг, селезенка, сердце, легкие одинаково устроены;
и так называемые нравственные качества одни
и те же у всех: небольшие видоизменения ничего не значат. Достаточно одного человеческого экземпляра, чтобы судить обо всех других. Люди, что деревья в лесу; ни один ботаник не
станет заниматься каждою отдельною березой.
— Деревья в лесу, — повторила она. —
Стало быть, по-вашему, нет разницы между глупым
и умным человеком, между добрым
и злым?
После чаю Анна Сергеевна предложила пойти гулять; но
стал накрапывать дождик,
и все общество, за исключением княжны, вернулось в гостиную.
В Базарове, к которому Анна Сергеевна очевидно благоволила, хотя редко с ним соглашалась,
стала проявляться небывалая прежде тревога: он легко раздражался, говорил нехотя, глядел сердито
и не мог усидеть на месте, словно что его подмывало; а Аркадий, который окончательно сам с собой решил, что влюблен в Одинцову, начал предаваться тихому унынию.
С прибытием Ситникова все
стало как-то тупее —
и проще; все даже поужинали плотней
и разошлись спать получасом раньше обыкновенного.
«Эге-ге!.. — подумал про себя Аркадий,
и тут только открылась ему на миг вся бездонная пропасть базаровского самолюбия. — Мы,
стало быть, с тобою боги? то есть — ты бог, а олух уж не я ли?»
Он
стал обнимать сына… «Енюша, Енюша», — раздался трепещущий женский голос. Дверь распахнулась,
и на пороге показалась кругленькая, низенькая старушка в белом чепце
и короткой пестрой кофточке. Она ахнула, пошатнулась
и наверно бы упала, если бы Базаров не поддержал ее. Пухлые ее ручки мгновенно обвились вокруг его шеи, голова прижалась к его груди,
и все замолкло. Только слышались ее прерывистые всхлипыванья.
Арина Власьевна сперва помолилась всласть, потом долго-долго беседовала с Анфисушкой, которая,
став как вкопанная перед барыней
и вперив в нее свой единственный глаз, передавала ей таинственным шепотом все свои замечания
и соображения насчет Евгения Васильевича.
И себя он не выдал,
и других не задел; кстати посмеялся над семинарскою латынью
и заступился за своего архиерея; две рюмки вина выпил, а от третьей отказался; принял от Аркадия сигару, но курить ее не
стал, говоря, что повезет ее домой.
— Нелегко. Черт меня дернул сегодня подразнить отца: он на днях велел высечь одного своего оброчного мужика —
и очень хорошо сделал; да, да, не гляди на меня с таким ужасом — очень хорошо сделал, потому что вор
и пьяница он страшнейший; только отец никак не ожидал, что я об этом, как говорится, известен
стал. Он очень сконфузился, а теперь мне придется вдобавок его огорчить… Ничего! До свадьбы заживет.
Холера
стала появляться кое-где по окрестностям
и даже «выдернула» двух людей из самого Марьина.
Павла Петровича она боялась больше, чем когда-либо; он с некоторых пор
стал наблюдать за нею
и неожиданно появлялся, словно из земли вырастал за ее спиною в своем сьюте, с неподвижным зорким лицом
и руками в карманах.
— Я их теперь нарвала, а то
станет жарко
и выйти нельзя. Только теперь
и дышишь. Совсем я расслабела от этого жару. Уж я боюсь, не заболею ли я?
— Это что за фантазия! Дайте-ка ваш пульс пощупать. — Базаров взял ее руку, отыскал ровно бившуюся жилку
и даже не
стал считать ее ударов. — Сто лет проживете, — промолвил он, выпуская ее руку.
Фенечка, которая принялась было разбирать вполголоса попавшуюся ей
статью «о креозоте», [Креозот — пахучая дезинфицирующая жидкость. Ею, например, пропитывали шпалы.] засмеялась
и бросила книгу… она скользнула со скамейки на землю.
Базаров вспомнил другую недавнюю сцену,
и совестно ему
стало,
и презрительно досадно. Но он тотчас же встряхнул головой, иронически поздравил себя «с формальным поступлением в селадоны»
и отправился к себе в комнату.
Базаров тихонько двинулся вперед,
и Павел Петрович пошел на него, заложив левую руку в карман
и постепенно поднимая дуло пистолета… «Он мне прямо в нос целит, — подумал Базаров, —
и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение.
Стану смотреть на цепочку его часов…» Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова,
и в то же мгновенье раздался выстрел. «Слышал,
стало быть ничего», — успело мелькнуть в его голове. Он ступил еще раз
и, не целясь, подавил пружинку.
Совесть почти не упрекала Фенечку; но мысль о настоящей причине ссоры мучила ее по временам; да
и Павел Петрович глядел на нее так странно… так, что она, даже обернувшись к нему спиною, чувствовала на себе его глаза. Она похудела от непрестанной внутренней тревоги
и, как водится,
стала еще милей.
Но тут голос изменил ей,
и в то же время она почувствовала, что Павел Петрович ухватил
и стиснул ее руку… Она посмотрела на него,
и так
и окаменела. Он
стал еще бледнее прежнего; глаза его блистали,
и, что всего было удивительнее, тяжелая, одинокая слеза катилась по его щеке.
— Напрасно ж ты уважал меня в этом случае, — возразил с унылою улыбкою Павел Петрович. — Я начинаю думать, что Базаров был прав, когда упрекал меня в аристократизме. Нет, милый брат, полно нам ломаться
и думать о свете: мы люди уже старые
и смирные; пора нам отложить в сторону всякую суету. Именно, как ты говоришь,
станем исполнять наш долг;
и посмотри, мы еще
и счастье получим в придачу.
Но ей тотчас
стало стыдно,
и она проворно побежала вверх.
— А разве… — начала было Анна Сергеевна
и, подумав немного, прибавила: — Теперь он доверчивее
стал, говорит со мною. Прежде он избегал меня. Впрочем,
и я не искала его общества. Они большие приятели с Катей.
— Полноте, Евгений Васильич. Вы говорите, что он неравнодушен ко мне,
и мне самой всегда казалось, что я ему нравлюсь Я знаю, что я гожусь ему в тетки, но я не хочу скрывать от вас, что я
стала чаще думать о нем. В этом молодом
и свежем чувстве есть какая-то прелесть…
— Нынешняя молодежь больно хитра
стала, — заметил Базаров
и тоже засмеялся. — Прощайте, — заговорил он опять после небольшого молчания. — Желаю вам окончить это дело самым приятным образом; а я издали порадуюсь.
Одинцова посмотрела на Базарова. Горькая усмешка подергивала его бледное лицо. «Этот меня любил!» — подумала она —
и жалко ей
стало его,
и с участием протянула она ему руку.