Неточные совпадения
Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты; стоят лошади, повозки, зеленые орудия
и ящики, пехотные кòзла; двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями
и с бочками; кой-где проедет казак
и офицер верхом,
генерал на дрожках.
Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком
и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство; увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой раненый
и, глядя на операцию товарища, корчится
и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, — увидите ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите войну не в правильном, красивом
и блестящем строе, с музыкой
и барабанным боем, с развевающимися знаменами
и гарцующими
генералами, а увидите войну в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти…
Его прежний круг был до такой степени выше теперешнего, что когда, в минуты откровенности, ему случалось рассказывать пехотным товарищам, как у него были свои дрожки, как он танцовал на балах у губернатора
и играл в карты с штатским
генералом, его слушали равнодушно-недоверчиво, как будто не желая только противоречить
и доказывать противное — «пускай говорит», мол,
и что ежели он не выказывал явного презрения к кутежу товарищей — водкой, к игре на 5-ти рублевый банк,
и вообще к грубости их отношений, то это надо отнести к особенной кротости, уживчивости
и рассудительности его характера.
Анну на шею… полковник….»
и он был уже
генералом, удостоивающим посещения Наташу, вдову товарища, который по его мечтам, умрет к этому времени, когда звуки бульварной музыки яснее долетели до его слуха, толпы народа кинулись ему в глаза,
и он очутился на бульваре прежним пехотным штабс-капитаном, ничего незначущим, неловким
и робким.
— К счастью Михайлова, Калугин был в прекрасном расположении духа (
генерал только-что поговорил с ним весьма доверенно,
и князь Гальцин, приехав из Петербурга, остановился у него) — он счел не унизительным подать руку штабс-капитану Михайлову, чего не решился однако сделать Праскухин, весьма часто встречавшийся на бастионе с Михайловым, неоднократно пивший его вино
и водку
и даже должный ему по преферансу 12 руб. с полтиной.
— Я… мне приказано… я могу ли явиться к ген…. к его превосходительству от
генерала NN? — спросил он, робея
и кланяясь.
И с этими словами он прошел к
генералу, куда уже мы не последуем за ним.
Через 5 минут Калугин уже сидел верхом на казачьей лошадке (
и опять той особенной quasi-казацкой посадкой, в которой, я замечал, все адъютанты видят почему-то что-то особенно приятное)
и рысцой ехал на бастион, с тем чтобы по приказанию
генерала передать туда некоторые приказания
и дождаться известий об окончательном результате дела; а князь Гальцин, под влиянием того тяжелого волнения, которое производят обыкновенно близкие признаки дела на зрителя, не принимающего в нем участия, вышел на улицу
и без всякой цели стал взад
и вперед ходить по ней.
В блиндаже сидел
генерал NN, командир бастиона
и еще человек 6 офицеров, в числе которых был
и Праскухин,
и говорили про разные подробности дела.
— А вот я рад, что
и вы здесь, капитан, — сказал он морскому офицеру, в штаб-офицерской шинели, с большими усами
и Георгием, который вошел в это время в блиндаж
и просил
генерала дать ему рабочих, чтобы исправить на его батарее две амбразуры, которые были засыпаны. — Мне
генерал приказал узнать, — продолжал Калугин, когда командир батареи перестал говорить с
генералом, — могут ли ваши орудия стрелять по траншее картечью?
Осмотрев батарею
и направляясь назад к блиндажу, Калугин наткнулся в темноте на
генерала, который с своими ординарцами шел на вышку.
— Ротмистр Праскухин! — сказал
генерал: — сходите пожалуйста в правый ложемент
и скажите 2-му батальону М. полка, который там на работе, чтоб он оставил работу, не шумя вышел оттуда
и присоединился бы к своему полку, который стоит под горой в резерве. Понимаете? Сами отведите к полку.
—
Генерал приказал…. вам.. извольте итти….. поскорей..
и главное потише… назад, не назад, а к резерву, — говорил Праскухин, искоса поглядывая по направлению огней неприятеля.
Действительно минут через 5
генерал вернулся вместе с офицерами, которые были при нем; в числе их был
и юнкер барон Пест, но Праскухина не было.
Доложив
генералу всё, что нужно было, он пришел в свою комнату, в которой, уже давно вернувшись
и дожидаясь его, сидел князь Гальцин, читая «Splendeur et misères des courtisanes», [[«Роскошь
и убожество куртизанок,» роман Бальзака]. Одна из тех милых книг, которых развелось такая пропасть в последнее время
и которые пользуются особенной популярностью почему-то между нашей молодежью.] которую нашел на столе Калугина.
Напротив, Калугин
и полковник были бы готовы каждый день видеть такое дело, с тем, чтобы только каждый раз получать золотую саблю
и генерал-майора, несмотря на то, что они были прекрасные люди.
—
И не то что трое суток,
и десятеро суток подождете!
и генералы ждут, батюшка! — говорил смотритель с желанием кольнуть проезжающих, — а я вам не запрягусь же.
Новый балаган был так велик, прочно заплетен
и удобен, с столиками
и лавочками, плетеными
и из дерна, как только строят для
генералов или полковых командиров: бока
и верх, чтобы лист не сыпался, были завешаны тремя коврами, хотя весьма уродливыми, но новыми
и, верно, дорогими.
Господи Великий! только Ты один слышал
и знаешь те простые, но жаркие
и отчаянные мольбы неведения, смутного раскаяния
и страдания, которые восходили к Тебе из этого страшного места смерти, от
генерала, за секунду перед этим думавшего о завтраке
и Георгии на шею, но с страхом чующего близость Твою, до измученного, голодного, вшивого солдата, повалившегося на голом полу Николаевской батареи
и просящего Тебя скорее дать ему Там бессознательно предчувствуемую им награду за все незаслуженные страдания!
Это чувство было
и у смертельно раненого солдата, лежащего между пятьюстами такими же ранеными на каменном полу Павловской набережной
и просящего Бога о смерти,
и у ополченца, из последних сил втиснувшегося в плотную толпу, чтобы дать дорогу верхом проезжающему
генералу,
и у
генерала, твердо распоряжающегося переправой
и удерживающего торопливость солдат,
и у матроса, попавшего в движущийся батальон, до лишения дыхания сдавленного колеблющеюся толпой,
и у раненого офицера, которого на носилках несли четыре солдата
и, остановленные спершимся народом, положили наземь у Николаевской батареи,
и у артиллериста, 16 лет служившего при своем орудии
и, по непонятному для него приказанию начальства, сталкивающего орудие с помощью товарищей с крутого берега в бухту,
и у флотских, только-что выбивших закладки в кораблях
и, бойко гребя, на баркасах отплывающих от них.