Неточные совпадения
Если человек думает, что всё, что он видит вокруг себя, весь бесконечный
мир, точно таков, каким он его видит, то он очень ошибается. Всё телесное человек знает только потому, что у него такое, а не иное зрение, слух, осязание.
Будь эти чувства другие, — и весь
мир был бы другой. Так что мы не знаем и не
можем знать, каков тот телесный
мир,
в котором мы живем. Одно, что мы верно и вполне знаем, это нашу душу.
Пока мы не познали, что
в нас, какая нам польза знать, что вне нас? Да и можно ли, не познав себя, познать
мир?
Может ли тот, кто слеп дома,
быть зрячим
в гостях?
Всё, что мы познаем, мы познаем или нашими пятью чувствами, то
есть тем, что видим, слышим, ощупываем вещи, или тем, что переносимся
в другие существа, живем их жизнью. Если бы мы познавали вещи только пятью чувствами,
мир был бы нам совсем непонятен. То, что мы знаем о
мире, мы знаем только потому, что мы
можем посредством любви переноситься
в другие существа и жить их жизнью. Люди телами своими разделены и не
могут понимать друг друга. Любовью же они все соединены, и
в этом великое благо.
Если я живу мирской жизнью, я
могу обходиться без бога. Но стоит мне подумать о том, откуда я взялся, когда родился и куда денусь, когда умру, и я не
могу не признать, что
есть то, от чего я пришел, к чему я иду. Не
могу не признать, что я пришел
в этот
мир от чего-то мне не понятного и что иду я к такому же чему-то непонятному мне.
Удивительно, как я
мог не видеть прежде той простой истины, что за этим
миром и нашей жизнью
в нем
есть кто-то, что-то, знающее, для чего существует этот
мир и для чего мы
в нем, как
в кипятке пузыри, вскакиваем, лопаемся и исчезаем.
Никто еще не составил расчета тех тяжелых, напряженных миллионов рабочих дней и сотен,
может быть и тысяч жизней, которые тратятся
в нашем
мире на приготовление увеселений. Оттого и невеселы увеселения
в нашем
мире.
Но если для того, чтобы получить свободу, ему нужно только пожелать ее, то неужели
может быть народ
в мире, который бы считал ее купленной слишком дорогой ценой, раз она
может быть приобретена одним желанием свободы.
Просить бога о вещественном: о дожде, о выздоровлении, об избавлении от врагов и т. п. нельзя уже потому, что
в то же самое время другие люди
могут просить о противоположном, главное же, нельзя потому, что
в вещественном
мире нам дано всё, что нам нужно. Молитва
может быть о том, чтобы бог помог нам жить духовной жизнью, такой жизнью, при которой всё, что случается с нами, всё
было бы нам на благо. Просительная же молитва о вещественном
есть только самообольщение.
А как только наукой считается не то, что нужно всем людям, а то, что определяют люди, взявшие на себя
в известное время право определять, что такое наука, так наука не
может не
быть ложной. Так это и сделалось
в нашем
мире.
Все последствия наших поступков никогда не
могут быть доступны нам, потому что все последствия наших поступков бесконечны
в бесконечном
мире и бесконечном времени.
Главной помощью
в борьбе этой служит человеку то, что он
может соединяться с разумной деятельностью всех живших до него мудрецов и святых людей
мира. Такое общение с мыслью прежде живших святых и мудрых людей
есть молитва, то
есть повторение тех слов, которыми люди эти выражали свое отношение к своей душе, к другим людям и к
миру и началу его.
Уныние
есть такое состояние души, при котором человек не видит смысла ни
в своей, ни во всей жизни
мира. Избавление от него
есть только одно: вызвать
в себе лучшие мысли свои или других людей, которые
были тобою сознаны и которые объясняли тебе смысл твоей жизни. Вызывание таких мыслей совершается повторением тех высших истин, которые знаешь и
можешь высказать сам себе — молитвой.
Нет
в мире ничего нежнее и уступчивее, чем вода, а между тем, нападая на жесткое и твердое, ничто не
может быть сильнее ее. Слабый побеждает сильного. Нежный побеждает жестокого. Смиренный побеждает гордого. Все
в миро знают это, но никто не хочет исполнять это.
Благо же это, главным образом, потому, что мы
можем беседовать с свидетелем внутри нас, который
есть бог, беседовать тогда, когда нас
в миру презирают, не уважают и лишают любви.
Когда давит тяжелая работа и нужда, когда боль свербит, когда тревога сжимает сердце, то чувство у нас такое, что не
может быть ничего лучше жизни без труда,
в покое, обеспеченности, достатке и
мире.
Мы здесь
в положении пассажиров на каком-то большом корабле, у капитана которого
есть неизвестный нам список, где и когда кого высадить. Пока же нас не высаживают, что же мы
можем делать другое, как только то, чтобы, исполняя закон, установленный на корабле, стараться
в мире, согласии и любви с товарищами провести определенное нам время.
Если же смерть
есть переход из этого
мира в другой и если правда то, что говорят, будто бы там находятся все прежде нас умершие мудрые и святые люди, то разве
может быть благо больше того, чтобы жить там с этими существами?
Никто не
может похвалиться тем, что он знает то, что
есть бог и будущая жизнь. Я не
могу сказать, что знаю несомненно, что
есть бог и мое бессмертие, но я должен сказать, что я чувствую и то, что
есть бог, и то, что мое я бессмертно. Это значит, что вера моя
в бога и другой
мир так связаны с моей природой, что вера эта не
может быть отделена от меня.
Мы наверное знаем, что тело оставляется тем, что живило его, и перестает
быть отделенным от вещественного
мира, соединяется с ним, когда
в последние, предсмертные минуты духовное начало оставляет тело. О том же, переходит ли духовное начало, дававшее жизнь телу,
в другую, опять ограниченную, форму жизни или соединяется с тем безвременным, внепространственным началом, которое давало ему жизнь, мы ничего не знаем и не
можем знать.
Смерть
есть то же, что рождение. С рождением младенец вступает
в новый
мир, начинает совсем иную жизнь, чем жизнь
в утробе матери. Если бы младенец
мог рассказывать, что он испытывал, когда уходил из прежней жизни, он рассказал бы то же, что испытывает человек, уходя из этой жизни.
Этот
мир не шутка, не юдоль испытания и перехода
в мир лучший, вечный, а этот
мир, тот,
в котором мы сейчас живем, это один из вечных
миров, который прекрасен, радостен и который мы не только
можем, но должны нашими усилиями сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для всех, которые после нас
будут жить
в нем.
Не верь, что жизнь эта только переход
в другой
мир и что хорошо нам
может быть только там. Это неправда. Нам должно
быть хорошо здесь,
в этом
мире. И для того, чтобы нам
было хорошо здесь,
в этом
мире, нам нужно только жить так, как хочет тот, кто послал нас
в него. И не говори, что для того, чтобы тебе хорошо
было жить, надо, чтобы все хорошо жили, жили по-божьи. Это неправда. Живи сам по-божьи, сам делай усилие, и самому тебе наверное
будет хорошо и другим также от этого
будет наверное не хуже, но лучше.
Неточные совпадения
Развращение нравов дошло до того, что глуповцы посягнули проникнуть
в тайну построения
миров и открыто рукоплескали учителю каллиграфии, который, выйдя из пределов своей специальности, проповедовал с кафедры, что
мир не
мог быть сотворен
в шесть дней.
Не вопрос о порядке сотворения
мира тут важен, а то, что вместе с этим вопросом
могло вторгнуться
в жизнь какое-то совсем новое начало, которое, наверное, должно
было испортить всю кашу.
Когда один
был в хорошем, а другой
в дурном, то
мир не нарушался, но когда оба случались
в дурном расположении, то столкновения происходили из таких непонятных по ничтожности причин, что они потом никак не
могли вспомнить, о чем они ссорились.
Детскость выражения ее лица
в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало
в ней, это
было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и
в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина
в волшебный
мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он
мог запомнить себя
в редкие дни своего раннего детства.
Pluck, то
есть энергии и смелости, Вронский не только чувствовал
в себе достаточно, но, что гораздо важнее, он
был твердо убежден, что ни у кого
в мире не
могло быть этого pluck больше, чем у него.