Неточные совпадения
29) Точно так же
и то, что представляется человеку
смертью, есть только для тех людей, которые полагают свою
жизнь во времени. Для людей же, понимающих
жизнь в том, в чем она действительно заключается, в усилии, совершаемом человеком в настоящем для освобождения себя от всего того, что препятствует его соединению с богом
и другими существами, нет
и не может быть
смерти.
30) Для человека, понимающего свою
жизнь так, как она только
и может быть понимаема, всё большим
и большим соединением своей души со всем живым любовью
и сознанием своей божественности — с богом, достигаемым только усилием в настоящем, не может быть вопроса о том, что будет с его душою после
смерти тела. Душа не была
и не будет, а всегда естьв настоящем. О том же, как будет сознавать себя душа после
смерти тела, не дано знать человеку, да
и не нужно ему.
«Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово мое
и верующий в пославшего меня имеет
жизнь вечную,
и на суд не приходит, но перешел от
смерти в
жизнь. Истинно, истинно говорю вам: наступает время
и настало уже, когда мертвые услышат глас сына божия
и услышавши оживут. Ибо как отец имеет
жизнь в самом себе, так
и сыну дал иметь
жизнь в самом себе».
Нет такого крепкого
и здорового тела, которое никогда не болело бы; нет таких богатств, которые бы не пропадали; нет такой власти, которая не кончалась бы. Всё это непрочно. Если человек положит
жизнь свою в том, чтобы быть здоровым, богатым, важным человеком, если даже он
и получит то, чего добивается, он все-таки будет беспокоиться, бояться
и огорчаться, потому что будет видеть, как всё то, во что он положил
жизнь, уходит от него, будет видеть, что он сам понемногу стареется
и приближается к
смерти.
Каждый человек знает в себе две
жизни: телесную
и духовную. Телесная
жизнь, как только дойдет до полноты, так начинает ослабевать.
И всё больше
и больше слабеет
и приходит к
смерти. Духовная же
жизнь, напротив, от рождения до
смерти всё растет
и крепнет.
Живи человек одной телесной
жизнью, он
и вся
жизнь его есть
жизнь человека, приговоренного к
смерти. Живи же человек для души, то то, в чем он полагает свое благо, с каждым днем его
жизни всё увеличивается
и увеличивается,
и смерть не страшна ему.
Для того, чтобы жить доброй
жизнью, нет надобности знать о том, откуда ты явился
и что будет на том свете. Думай только о том, чего хочет не твое тело, а твоя душа,
и тебе не нужно будет знать ни о том, откуда ты явился, ни о том, что будет после
смерти. Не нужно будет знать этого потому, что ты будешь испытывать то полное благо, для которого не существуют вопросы ни о прошедшем, ни о будущем.
Иначе для чего бы было это солнце, эти весны, зимы
и для чего эти страдания, рождения,
смерти, злодейства, для чего все эти отдельные существа, очевидно, не имеющие для меня смысла
и вместе с тем живущие во всю силу, так хранящие свою
жизнь, существа, в которых так крепко завинчена
жизнь.
Когда же ты освободишься от всяких мирских желаний
и печалей
и перестанешь нуждаться в том, чтобы люди служили тебе своей
жизнью или
смертью?
Никогда не робей перед грехом, не говори себе: я не могу не грешить, я привык, я слаб. Пока жив, всегда можешь
и бороться с грехом
и побороть его, не нынче, так завтра, не завтра, так послезавтра, не послезавтра, так уже наверное перед
смертью. Если же вперед отказываешься от борьбы, то отказываешься от самого главного дела
жизни.
Человек боится
смерти и подлежит ей. Человек, не знающий добра
и зла, кажется счастливее, но он неудержимо стремится к этому познанию. Человек любит праздность
и удовлетворение похотей без страданий,
и вместе с тем только труд
и страдания дают
жизнь ему
и его роду.
Страшны не грабежи, не убийства, не казни. Что такое грабежи? Это переходы имущества от одних людей к другим. Это всегда было
и будет,
и в этом нет ничего страшного. Что такое казни, убийства? Это переходы людей от
жизни к
смерти. Переходы эти всегда были, есть
и будут,
и в них тоже нет ничего страшного. Страшны не грабежи
и убийства, а страшны чувства тех людей, которые ненавидят друг друга, страшна ненависть людей.
Заповедь о любви показывает два пути: путь истины, путь Христов, добра — путь
жизни,
и другой путь: путь обмана, путь лицемерия — путь
смерти.
И пусть страшно отречься от всякой защиты себя насилием, но мы знаем, что в этом отречении дорога спасения.
Мы не можем представить себе
жизнь после
смерти и не можем вспомнить
жизнь до рождения, потому что не можем представить себе ничего вне времени. А между тем мы лучше всего знаем нашу
жизнь вне времени — в настоящем.
Memento mori, помни
смерть! — великое слово. Если бы мы помнили то, что мы неизбежно
и скоро умрем, вся
жизнь наша была бы совсем другая. Если человек знает, что он умрет через полчаса, то он наверное не станет делать ни пустого, ни глупого, ни, главное, дурного в эти полчаса. Но полвека, которые, может быть, отделяют тебя от
смерти, разве не то же, что полчаса?
Мы путаемся в мыслях о будущей
жизни. Мы спрашиваем себя, что будет после
смерти? Но ведь об этом нельзя спрашивать, — нельзя спрашивать потому, что
жизнь и будущее — это противоречие:
жизнь только в настоящем. Нам кажется, что она была
и будет, — а
жизнь только есть. Надо решать не вопрос о будущем, а о том, как жить в настоящем, сейчас.
И, кроме того, чем дальше живет человек, тем всё становится понятнее ему
и то, что вся
жизнь его только на время,
и всякий час может кончиться
смертью.
Можно, по выражению Паскаля, не думать об этом, нести перед собой ширмочки, которые бы скрывали от взгляда ту пропасть
смерти, к которой мы все бежим; но стоит подумать о том, что такое отделенная телесная
жизнь человека, чтобы убедиться в том, что вся
жизнь эта, если она есть только телесная
жизнь, не имеет не только никакого смысла, но что она есть злая насмешка над сердцем, над разумом человека
и над всем тем, что есть хорошего в человеке.
Одно спасение: отречься от той
жизни, которая умирает,
и жить той
жизнью, для которой нет
смерти».
Учение Христа о том, что
жизнь нельзя обеспечить, а надо всегда, всякую минуту быть готовым умереть, дает больше блага, чем учение мира о том, что надо обеспечить свою
жизнь, — дает больше блага уже по одному тому, что неизбежность
смерти и необеспеченность
жизни остаются те же при учении мира
и при учении Христа, но самая
жизнь, по учению Христа, не поглощается уже вся без остатка праздным занятием мнимого обеспечения своей
жизни, а становится свободна
и может быть отдана одной свойственной ей цели: совершенствованию своей души
и увеличению любви к людям.
Ребенок не чувствует укоров совести за свое себялюбие, но по мере уяснения разума себялюбие становится тяжестью для самого себя; с движением
жизни себялюбие всё больше
и больше ослабевает
и при приближении
смерти совершенно уничтожается.
«Если бы человек
и мог не бояться
смерти и не думать о ней, — одних страданий, ужасных, бесцельных, ничем не оправдываемых
и никогда не отвратимых страданий, которым он подвергается, было бы достаточно для того, чтобы разрушить всякий разумный смысл, приписываемый
жизни», — говорят люди.
Вся
жизнь человеческая, от рождения
и до
смерти, похожа на один день
жизни от пробуждения
и до засыпания.
Мы знаем, что когда гремит гром, то молния уже ударила,
и потому гром не может убить, а все-таки мы всегда вздрагиваем от громового удара. То же
и с
смертью. Не разумеющему смысл
жизни человеку кажется, что со
смертью погибает всё,
и он так боится ее
и прячется от нее, как глупый человек прячется от громового удара, тогда как удар этот уже никак не может убить его.
То же
и с
жизнью людей, короткую или длинную
жизнь которых я знал перед их
смертью.
Смерть так легко избавляет от всех затруднений
и бедствий, что неверующие в бессмертие люди должны бы желать ее. Люди же, верующие в бессмертие, ожидающие новой
жизни, еще больше должны бы были желать ее. Отчего же большинство людей не желает ее? А оттого, что большинство людей живет телесной, а не духовной
жизнью.
Страдания
и смерть представляются человеку злом только тогда, когда он закон своего плотского, животного существования принимает за закон своей
жизни.
И страдания
и смерть, как пугала, со всех сторон ухают на него
и загоняют на одну открытую ему дорогу человеческой
жизни, подчиненной закону разума
и выражающейся в любви.
Страдания
и смерть есть только нарушение человеком закона своей
жизни.
Вот толпа людей в цепях. Все они приговорены к
смерти,
и каждый день некоторых из них убивают на глазах у других. Те же, которые остаются, видят эти убийства, ожидают своей очереди
и ужасаются. Такова
жизнь для людей, если они не понимают смысла своей
жизни. Если же человек понимает то, что в нем живет дух божий
и он может соединиться с ним, то для такого человека
смерть не только не может быть страшна, но для такого человека нет
смерти.
Если же совсем заменятся мои мирские желания одним желанием — отдаться богу, то
и нет для меня ничего, кроме
жизни, нет
смерти.
Жизнь не имеет ничего общего со
смертью. Поэтому-то, вероятно, всегда
и возрождается в нас нелепая надежда, затемняющая разум
и заставляющая сомневаться в верности нашего знания о неизбежности
смерти. Телесная
жизнь стремится упорствовать в бытии. Она повторяет, как попугай в басне, даже в минуту, когда его душат: «Это, это ничего!»
Тело — это стены, ограничивающие дух
и мешающие ему быть свободным. Дух не переставая старается раздвинуть эти стены,
и вся
жизнь разумного человека состоит в раздвижении этих стен, в освобождении духа от плена тела.
Смерть совсем освобождает.
И потому
смерть не только не страшна, но радостна для человека, живущего истинной
жизнью.
Разумная
жизнь подобна человеку, несущему далеко перед собой фонарь, освещающий его путь. Такой человек никогда не доходит до конца освещенного места, — освещенное место всегда идет впереди его. Такова разумная
жизнь,
и только при такой
жизни нет
смерти, потому что фонарь не переставая освещает до последней минуты,
и уходишь за ним так же спокойно, как
и во всё продолжение
жизни.
Сын живет в отцовском доме всегда, а поденщик только на время.
И потому сын будет жить не так, как поденщик, будет заботиться об отцовском доме, а не думать, как поденщик, только о том, чтобы получить свою плату. Если человек верит, что
жизнь его не кончается со
смертью, то он будет жить, как сын в доме отца. Если же
жизнь только та, какая есть в этом мире, то он будет жить как поденщик, стараясь воспользоваться всем, что можно в этой
жизни.
И всякому человеку надо прежде всего решить вопрос, сын ли он хозяина или поденщик, совсем или не совсем он умирает со
смертью тела. Когда же человек поймет, что есть в нем то, что смертно, есть
и то, что бессмертно, то ясно, что
и заботиться он будет в этой
жизни больше о том, что бессмертно, чем о том, что смертно, — будет жить не как работник, а как хозяйский сын.
Кончается ли наша
жизнь с телесной
смертью, это вопрос самой большой важности,
и нельзя не думать об этом. Смотря по тому, верим ли мы или нет в бессмертие,
и поступки наши будут разумны или бессмысленны.
Поэтому главная наша забота должна быть о том, чтобы решить вопрос, совсем или не совсем умираем мы в плотской
смерти,
и если не совсем, то что именно в нас бессмертно. Когда же мы поймем, что есть в нас то, что смертно,
и то, что бессмертно, то ясно, что
и заботиться мы в этой
жизни должны больше о том, что бессмертно, чем о том, что смертно.
И в то же время вряд ли существовал когда-нибудь на земле хотя бы один нравственный человек, который мог бы примириться с мыслью, что со
смертью всё кончается,
и чей благородный образ мыслей не возвысился бы до надежды на будущую
жизнь.
Ты хочешь освобождения от грехов,
и жизнь, ослабляя твое тело
и его страсти, помогает тебе. От этого всегда бессознательно хочется вперед — уйти из тела, из отделенности. Положи свою
жизнь в освобождении от грехов, —
и болезни, старость, всякие телесные невзгоды,
смерть будут благом.
Теперь наша вся
жизнь от рождения до
смерти, с своими снами, не есть ли в свою очередь сон, который мы принимаем за действительность, за действительную
жизнь и в действительности которой мы не сомневаемся только потому, что не знаем
жизни, в которой наша свобода следовать нравственным требованиям души была бы еще более, чем та, которой мы обладаем теперь.
С тех пор, как люди стали думать, они признали, что ничто так не содействует нравственной
жизни людей, как памятование о телесной
смерти. Ложно же направленное врачебное искусство ставит себе целью избавлять людей от
смерти и научает их надеяться на избавление от телесной
смерти, на удаление от себя мысли о телесной
смерти и тем лишает людей главного побуждения к нравственной
жизни.
Ничего нет вернее
смерти, того, что она придет для всех нас.
Смерть вернее, чем завтрашний день, чем наступление ночи после дня, чем зима после лета. Отчего же мы готовимся к завтрашнему дню, к ночи, к зиме, а не готовимся к
смерти? Надо готовиться
и к ней. А приготовление к
смерти одно — добрая
жизнь. Чем лучше
жизнь, тем меньше страх
смерти,
и тем легче
смерть. Для святого нет
смерти.
В виду
смерти вся
жизнь становится торжественна, значительна
и истинно плодотворна
и радостна. В виду
смерти мы не можем не работать ту работу, которая определена нам в этой
жизни, потому что в виду
смерти нельзя усердно работать ничего другого. А когда так работаешь,
жизнь становится радостной,
и нет того страха
смерти, который отравляет
жизнь людей, не живущих в виду
смерти.
Жизнь с забвением
смерти и жизнь с сознанием ежечасного приближения к
смерти — два совершенно различные состояния. Одно близко к животному, другое — к божественному.
Для того, чтобы жить
и не мучиться, надо надеяться на радости впереди себя. А какая же может быть надежда радости, когда впереди только старость
и смерть? Как же быть? А так: чтобы полагать свою
жизнь не в телесных благах, а в духовных, не в том, чтобы становиться ученее, богаче, знатнее, а в том, чтобы становиться всё добрее
и добрее, любовнее
и любовнее, всё больше
и больше освобождаться от тела, — тогда
и старость
и смерть станут не пугалом
и мучением, а тем самым, чего желаешь.
Смертью мы называем
и самое уничтожение
жизни и минуты или часы умирания. Первое, уничтожение
жизни, не зависит от нашей воли; второе же, умирание, в нашей власти: мы можем умирать дурно
и умирать хорошо. Надо стараться умереть хорошо. Это нужно тем, кто остается.
Обыкновенно думают, что
жизнь старых стариков не важна, что они только доживают век. Это неправда: в глубокой старости идет самая драгоценная, нужная
жизнь и для себя
и для других. Ценность
жизни обратно пропорциональна квадратам расстояния от
смерти. Хорошо бы было, если бы это понимали
и сами старики
и окружающие их. Особенно же ценна последняя минута умирания.
Всё в
жизни кажется очень простым; всё связно, одного порядка
и объясняется одно другим.
Смерть же представляется чем-то совершенно особенным, нарушающим всё простое, ясное
и понятное в
жизни.
И поэтому люди большей частью стараются не думать о
смерти. Это большая ошибка. Напротив, надо свести
жизнь со
смертью так, чтобы
жизнь имела часть торжественности
и непонятности
смерти,
и смерть — часть ясности, простоты
и понятности
жизни.
Так что
и вам, судьи,
и всем людям, я думаю, следует не бояться
смерти и помнить одно: для доброго человека нет никакого зла ни в
жизни, ни в
смерти».