Неточные совпадения
Косой дождь, гонимый сильным ветром, лил
как из ведра; с фризовой спины Василья текли потоки в лужу мутной воды, образовавшуюся на фартуке. Сначала сбитая катышками пыль превратилась в жидкую грязь, которую месили колеса, толчки стали меньше, и по глинистым колеям потекли мутные ручьи. Молния светила шире и бледнее, и раскаты грома уже были не так поразительны
за равномерным шумом дождя.
«Не придет», — шепотом сказал голос Володи, и вслед
за этим что-то зашевелилось,
как будто Володя хотел удержать ее.
Иногда, притаившись
за дверью, я с тяжелым чувством зависти и ревности слушал возню, которая поднималась в девичьей, и мне приходило в голову: каково бы было мое положение, ежели бы я пришел на верх и, так же
как Володя, захотел бы поцеловать Машу? что бы я сказал с своим широким носом и торчавшими вихрами, когда бы она спросила у меня, чего мне нужно?
Гаша подошла к шифоньерке, выдвинула ящик и так сильно хлопнула им, что стекла задрожали в комнате. Бабушка грозно оглянулась на всех нас и продолжала пристально следить
за всеми движениями горничной. Когда она подала ей,
как мне показалось, тот же самый платок, бабушка сказала...
Но только что я хотел поместиться на обыкновенном посте своих наблюдений —
за дверью,
как вдруг Мими, всегда бывшая причиною моих несчастий, наткнулась на меня.
Едва успели мы, сойдя вниз, поздороваться со всеми гостями,
как нас позвали к столу. Папа был очень весел (он был в выигрыше в это время), подарил Любочке дорогой серебряный сервиз и
за обедом вспомнил, что у него во флигеле осталась еще бонбоньерка, приготовленная для именинницы.
Жалоба Мими, единица и ключик! Хуже ничего не могло со мной случиться. Бабушка —
за жалобу Мими, St.-Jérôme —
за единицу, папа —
за ключик… и все это обрушится на меня не позже
как нынче вечером.
Вследствие такого любезного намерения,
как только гувернантка вернулась в комнату, я принялся галопировать вокруг нее и продолжал эти эволюции до тех пор, пока не нашел удобной минуты снова зацепить каблуком
за ее юбку и оборвать.
Под влиянием этого же временного отсутствия мысли — рассеянности почти — крестьянский парень лет семнадцати, осматривая лезвие только что отточенного топора подле лавки, на которой лицом вниз спит его старик отец, вдруг размахивается топором и с тупым любопытством смотрит,
как сочится под лавку кровь из разрубленной шеи; под влиянием этого же отсутствия мысли и инстинктивного любопытства человек находит какое-то наслаждение остановиться на самом краю обрыва и думать: а что, если туда броситься? или приставить ко лбу заряженный пистолет и думать: а что, ежели пожать гашетку? или смотреть на какое-нибудь очень важное лицо, к которому все общество чувствует подобострастное уважение, и думать: а что, ежели подойти к нему, взять его
за нос и сказать: «А ну-ка, любезный, пойдем»?
Он сказал это так громко, что все слышали его слова. Кровь с необыкновенной силой прилила к моему сердцу; я почувствовал,
как крепко оно билось,
как краска сходила с моего лица и
как совершенно невольно затряслись мои губы. Я должен был быть страшен в эту минуту, потому что St.-Jérôme, избегая моего взгляда, быстро подошел ко мне и схватил
за руку; но только что я почувствовал прикосновение его руки, мне сделалось так дурно, что я, не помня себя от злобы, вырвал руку и из всех моих детских сил ударил его.
«Я, кажется, не забывал молиться утром и вечером, так
за что же я страдаю?» Положительно могу сказать, что первый шаг к религиозным сомнениям, тревожившим меня во время отрочества, был сделан мною теперь, не потому, чтобы несчастие побудило меня к ропоту и неверию, но потому, что мысль о несправедливости провидения, пришедшая мне в голову в эту пору совершенного душевного расстройства и суточного уединения,
как дурное зерно, после дождя упавшее на рыхлую землю, с быстротой стало разрастаться и пускать корни.
Катенька, Любочка и Володя посмотрели на меня в то время,
как Jérôme
за руку проводил меня через залу, точно с тем же выражением, с которым мы обыкновенно смотрели на колодников, проводимых по понедельникам мимо наших окон. Когда же я подошел к креслу бабушки, с намерением поцеловать ее руку, она отвернулась от меня и спрятала руку под мантилью.
— Пойдем-ка со мной, любезный!
Как ты смел трогать портфель в моем кабинете, — сказал он, вводя меня
за собой в маленькую диванную. — А? что ж ты молчишь? а? — прибавил он, взяв меня
за ухо.
За перегородкой долго еще слышалось,
как, продолжая бранить все и всех и проклинать свое житье, она швыряла свои вещи и драла
за уши свою любимую кошку; наконец дверь приотворилась, и в нее вылетела брошенная
за хвост, жалобно мяукавшая кошка.
— Что это ты, Вася, мне свои рубашки не принесешь постирать, — сказала Маша после минутного молчания, — а то, вишь,
какая черная, — прибавила она, взяв его
за ворот рубашки.
Любочка смотрит всегда прямо и иногда, остановив на ком-нибудь свои огромные черные глаза, не спускает их так долго, что ее бранят
за это, говоря, что это неучтиво; Катенька, напротив, опускает ресницы, щурится и уверяет, что она близорука, тогда
как я очень хорошо знаю, что она прекрасно видит.
Любочка вечно негодует на Мими
за то, что ее так стягивают корсетами, что «дышать нельзя», и любит покушать; Катенька, напротив, часто, поддевая палец под мыс своего платья, показывает нам,
как оно ей широко, и ест чрезвычайно мало.
Когда, окончив пьесу, Любочка подошла к нему с вопросом: «Хорошо ли?», он молча взял ее
за голову и стал целовать в лоб и глаза с такою нежностию,
какой я никогда не видывал от него.
Одно, что было мне неприятно, — это то, что Володя
как будто стыдился иногда перед ним
за мои самые невинные поступки, а всего более
за мою молодость.
Он, казалось, был очень стыдлив, потому что каждая малость заставляла его краснеть до самых ушей; но застенчивость его не походила на мою. Чем больше он краснел, тем больше лицо его выражало решимость.
Как будто он сердился на самого себя
за свою слабость.
—
Какой тут excès d’amour propre! — отвечал Нехлюдов, задетый
за живое. — Напротив, я стыдлив оттого, что у меня слишком мало amour propre; мне все кажется, напротив, что со мной неприятно, скучно… от этого…
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой,
какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай,
какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это
за жаркое? Это не жаркое.
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен,
как бревно. Я ему прямо скажу:
как хотите, я не могу жить без Петербурга.
За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать,
какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы
за какого-нибудь простого человека, а
за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что
за ветреность такая! Вдруг вбежала,
как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право,
как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя,
как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (Говорит скоро.)А все ты, а всё
за тобой. И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с
какими усами?