Неточные совпадения
Жизнь других существ
представляется ему совсем не такою, как своя, — она
представляется ему только подобием жизни; жизнь других существ
человек только наблюдает и только из наблюдений узнает, что они живут.
Про жизнь других существ
человек знает, когда хочет думать о них, но про себя он знает, ни на секунду не может перестать знать, что он живет, и потому настоящею жизнью
представляется каждому
человеку только своя жизнь.
То, чего он не чувствует, то только и имеет те свойства, которые он один желал бы иметь. И это не то — что так
представляется человеку в дурные минуты его унылого настроения — это не представление, которое можно не иметь, а это напротив такая очевидная, несомненная истина, что если мысль эта сама хоть раз придет
человеку, или другие хоть раз растолкуют ему ее, то он никогда уж не отделается от нее, ничем не выжжет ее из своего сознания.
И это так очевидно и так ясно, что всякий мыслящий
человек, и молодой и старый, и образованный и необразованный, всякий видит это. Рассуждение это так просто и естественно, что оно
представляется всякому
человеку разумному и с древнейших времен было известно человечеству.
Целью живых существ
представляется при этом внешнем наблюдении — сохранение своей личности, сохранение своего вида, воспроизведение себе подобных и борьба за существование, и эта самая воображаемая цель жизни навязывается и
человеку.
Ложное познание, не имея в виду этого главного предмета знания, направляет свои силы на изучение животного существования прошедших и современных
людей и на изучение условий существования
человека вообще, как животного. Ему
представляется, что из этих изучений может быть найдено и руководство для блага жизни человеческой.
Человеку с ложным знанием
представляется, что он знает всё то, что является ему в пространстве и времени, и что он не знает того, что известно ему в его разумном сознании.
Нечто подобное происходит с зрением
человека.
Человек всегда бессознательно направляет свое зрение преимущественно на предметы, наиболее отдаленные и потому кажущиеся ему самыми простыми по цвету и очертаниям: на небо, горизонт, далекие поля, леса. Предметы эти
представляются тем более определенными и простыми, чем более они удалены, и, наоборот, чем ближе предмет, тем сложнее его очертания и цвет.
Еще далее от себя, за животными и растениями, в пространстве и времени,
человек видит неживые тела и уже мало или совсем не различающиеся формы вещества. Вещество он понимает уже меньше всего. Познание форм вещества для него уже совсем безразлично, и он не только не знает его, но он только воображает себе его, — тем более, что вещество уже
представляется ему в пространстве и времени бесконечным.
Эти виды существования
представляются человеку как бы предшествовавшими, прожитыми жизнями, включенными в его жизнь, — как бы воспоминаниями о прежних жизнях.
Но сколько бы ни исследовал
человек свое прошедшее, он никогда не найдет этих времен проявления разумного сознания: ему всегда
представляется, что его или никогда не было, или оно всегда было.
Человеку прежде всего
представляются видимые цели его личности целями его жизни. Цели эти видимы и потому кажутся понятными.
Человеку, извращенному ложными учениями мира, требования животного, которые исполняются сами собой и видимы, и на себе и на других, кажутся просты и ясны, новые же невидимые требования разумного сознания
представляются противоположными; удовлетворение их, которое не делается само собой, а которое надо совершать самому, кажется чем-то сложным и неясным.
Но стоит допустить мысленно, что
человек может заменить стремление к благу своей личности стремлением к благу других существ, чтобы уничтожилась невозможность блага и благо
представлялось бы достижимым
человеку.
Если же бы
человек мог полагать свое благо в благе других существ, т. е. любил бы их больше себя, то смерть не
представлялась бы ему тем прекращением блага и жизни, каким она
представляется человеку, живущему только для себя.
Смерть для
человека, живущего для других, не могла бы
представляться ему уничтожением блага и жизни, потому что благо и жизнь других существ не только не уничтожаются жизнью
человека, служащего им, но очень часто увеличиваются и усиливаются жертвою его жизни.
«Невозможно жертвовать своей жизнью для блага других», а стоит
человеку познать это чувство, и смерть не только не видна и не страшна ему, но
представляется высшим доступным ему благом.
Он не может не видеть и того, что, при допущении такого же понимания жизни и в других
людях и существах, жизнь всего мира, вместо прежде представлявшихся безумия и жестокости, становится тем высшим разумным благом, которого только может желать
человек, — вместо прежней бессмысленности и бесцельности, получает для него разумный смысл: целью жизни мира
представляется такому
человеку бесконечное просветление и единение существ мира, к которому идет жизнь и в котором сначала
люди, а потом и все существа, более и более подчиняясь закону разума, будут понимать (то, что дано понимать теперь одному
человеку), что благо жизни достигается не стремлением каждого существа к своему личному благу, а стремлением, согласно с законом разума, каждого существа к благу всех других.
Людям этим любовь
представляется не тем единственным законным проявлением жизни, каким она
представляется для разумного сознания, а только одною из тысячей разных случайностей, бывающих в жизни, —
представляется одним из тех тысячей разнообразных настроений, в которых бывает
человек во время своего существования: бывает, что
человек щеголяет, бывает, что увлечен наукою или искусством, бывает, что увлечен службой, честолюбием, приобретением, бывает, что он любит кого-нибудь.
Настроение любви
представляется людям, не разумеющим жизни, — не сущностью жизни человеческой, но случайным настроением — таким же независимым от его воли, как и все другие, которым подвергается
человек во время своей жизни.
Чувствуется, правда, и этими
людьми то, что в состоянии любви есть что-то особенное, более важное, чем во всех других настроениях. Но, не понимая жизни,
люди эти не могут и понимать любви, и состояние любви
представляется им таким же бедственным и таким же обманчивым, как и все другие состояния.
Человек, который жизнь свою полагает в существовании животной личности, не может любить, потому что любовь должна
представляться ему деятельностью прямо противоположною его жизни.
Не в смерти, а в этом противоречии причина того ужаса, который охватывает
человека при мысли о плотской смерти: страх смерти не в том, что
человек боится прекращения существования своего животного, но в том, что ему
представляется, что умирает то, что не может и не должно умереть.
Люди, боящиеся смерти, боятся ее оттого, что она
представляется им пустотою и мраком; но пустоту и мрак они видят потому, что не видят жизни.
Смерть
представляется только тому
человеку, который, не признав свою жизнь в установлении разумного отношения к миру и проявлении его в большей и большей любви, остался при том отношении, т. е. с тою степенью любви, к одному и нелюбви к другому, с которыми он вступил в существование.
Боязнь потери того, что одно есть, происходит только от того, что жизнь
представляется человеку нетолько в одном известном ему, но невидимом, особенном отношении его разумного сознания к миру, но и в двух неизвестных ему, но видимых ему отношениях: его животного сознания и тела к миру.
Всё существующее
представляется человеку: 1) отношением его разумного сознания к миру, 2) отношением его животного сознания к миру и 3) отношением его тела к миру.
Нам обыкновенно
представляется, что жить плотской жизнью естественно, и неестественно погибать от огня, воды, холода, молнии, болезней, пистолета, бомбы; — но стоит подумать серьезно, глядя со стороны на жизнь
людей, чтобы увидать, что напротив: жить
человеку плотской жизнью среди этих гибельных условий, среди всех, везде распространенных и большей частью убийственных, бесчисленных бактерий, совершенно неестественно.
Кончается дело жизни, и ничто уже не может остановить неперестающую гибель человеческой животной жизни, — гибель эта совершается, и одна из ближайших, всегда окружающих
человека, причин плотской смерти
представляется нам исключительной причиной ее.
Объяснение этого странного противоречия только одно:
люди все в глубине души знают, что всякие страдания всегда нужны, необходимы для блага их жизни, и только потому продолжают жить, предвидя их или подвергаясь им. Возмущаются же они против страданий потому, что при ложном взгляде на жизнь, требующем блага только для своей личности, нарушение этого блага, не ведущее к очевидному благу, должно
представляться чем-то непонятным и потому возмутительным.
Я вижу причины своего страдания в прошедшем, в заблуждениях моих и других
людей, и если моя деятельность не направлена на причину страдания — на заблуждение, и я не стараюсь освободиться от него, я не делаю того, что должно быть, и потому-то страдание и
представляется мне тем, чего не должно быть, и оно не только в действительности, но и в воображении возрастает до ужасных, исключающих возможность жизни, размеров.