Неточные совпадения
Живет всякий человек только для
того, чтобы ему было хорошо, для своего блага. Не чувствует человек желания себе блага, — он и не чувствует себя живущим. Человек не может себе представить жизни без желания себе блага.
Жить для каждого человека всё равно, что желать и достигать блага; желать и достигать блага — всё равно, что
жить.
Чем дальше человек
живет,
тем больше рассуждение это подтверждается опытом, и человек видит, что жизнь мира, в которой он участвует, составленная из связанных между собой личностей, желающих истребить и съесть одна другую, не только не может быть для него благом, но будет, наверное, великим злом.
Чем дольше
живет человек,
тем яснее он видит, что наслаждений всё становится меньше и меньше, а скуки, пресыщения, трудов, страданий всё больше и больше.
То, что для него важнее всего и что одно нужно ему, что — ему кажется — одно
живет по настоящему, его личность,
то гибнет,
то будет кости, черви — не он; а
то, что для него не нужно, не важно, что он не чувствует живущим, весь этот мир борющихся и сменяющихся существ,
то и есть настоящая жизнь,
то останется и будет
жить вечно.
Но кроме
тех людей, которые понимали и понимают определения жизни, открытые людям великими просветителями человечества, и
живут ими, всегда было и есть огромное большинство людей, которые в известный период жизни, а иногда во всю свою жизнь,
жили и
живут одной животной жизнью, не только не понимая
тех определений, которые служат разрешением противоречия человеческой жизни, но не видя даже и
того противоречия ее, которое они разрешают.
То, что по этим суевериям
жили и
живут миллиарды людей, потому что даже и в искаженном виде они дают людям ответы на вопросы об истинном благе жизни,
то, что учения эти не только разделяются, но служат основой мышления лучших людей всех веков, а что теории, признаваемые книжниками, разделяются только ими самими, всегда оспариваются и не
живут иногда и десятков лет, и забываются так же быстро, как возникают, не смущает их нисколько.
Ни в чем с такою яркостью не выражается
то ложное направление знания, которому следует современное общество, как
то место, которое занимают в этом обществе учения
тех великих учителей жизни, по которым
жило и образовывалось и продолжает
жить и образовываться человечество.
Им и в голову не приходит, что вер, исповедуемых в наше время, вовсе не тысяча, а только три: китайская, индийская и еврейско-христианская (с своим отростком магометанством), и что книги этих вер можно купить за 5 руб. и прочесть в две недели, и что в этих книгах, по которым
жило и теперь
живет всё человечество, за исключением 0,07 почти неизвестных нам, заключена вся мудрость человеческая, всё
то, что сделало человечество таким, какое оно есть.
Родится человек, собака, лошадь, у каждого свое особенное тело, и вот
живет это особенное его тело, а потом умрет; тело разложится, пойдет в другие существа, а
того прежнего существа не будет.
Родится ребенок в нужде или роскоши и получает воспитание фарисейское или книжническое. Для ребенка, для юноши не существует еще противоречия жизни и вопроса о ней, и потому ни объяснение фарисеев, ни объяснение книжников не нужны ему и не могут руководить его жизнью. Он учится одним примером людей, живущих вокруг него, и пример этот, и фарисеев и книжников, одинаков: и
те и другие
живут только для блага личной жизни, и
тому же поучают и его.
Чем дольше
живет и
тот и другой,
тем сильнее и сильнее всасывается в них царствующий взгляд людей мира.
О жизни же твоей, с твоим стремлением к благу, мы ничего тебе сказать не можем, кроме
того, что ты и без нас знаешь:
живешь, так и
живи, как получше».
Одни из сомневающихся, по рассуждению Паскаля, сказав себе: «а что как правда всё
то, чем пугают фарисеи за неисполнение их предписаний», исполняют в свободное время все предписания фарисеев (потери не будет, а выгода может быть большая), а другие, соглашаясь с книжниками, прямо отрицают всякую другую жизнь и всякие религиозные обряды и говорят себе: «не я один, а все так
жили и
живут, — что будет,
то будет».
И до глубокой старости, до смерти доживают люди, стараясь уверить себя, что если они сами не знают, зачем они
живут,
то это знают другие —
те самые, которые точно так же мало знают это, как и
те, которые на них полагаются.
Жить для будущей жизни? говорит себе человек. Но если
та жизнь,
тот единственный образчик жизни, который я знаю, — моя теперешняя жизнь, — должна быть бессмысленной,
то это не только не утверждает меня в возможности другой, разумной жизни, но, напротив, убеждает меня в
том, что жизнь по существу своему бессмысленна, что никакой другой, кроме бессмысленной жизни, и быть не может.
Жить самому, не зная зачем, делая
то, что делают другие?
«Вся жизнь моя есть желание себе блага», говорит себе человек пробудившийся, — «разум же мой говорит мне, что блага этого для меня быть не может, и что бы я ни делал, чего бы ни достигал, всё кончится одним и
тем же: страданиями и смертью, уничтожением. Я хочу блага, я хочу жизни, я хочу разумного смысла, а во мне и во всем меня окружающем — зло, смерть, бессмыслица… Как быть? Как
жить? Что делать?» И ответа нет.
Все
живут, как будто и не сознавая бедственности своего положения и бессмысленности своей деятельности. «Или онибезумны, или я, — говорит себе проснувшийся человек. Но все не могут быть безумны, стало-быть, безумен-то я. Но нет, —
то разумное я, которое говорит мне это, не может быть безумно. Пускай оно будет одно против всего мира, но я не могу не верить ему».
И человек сознает себя одним во всем мире с
теми страшными вопросами, которые разрывают его душу. А
жить надо.
Он
жил, как ему кажется, очень давно, и всё время не переставая
жил, и вот вдруг дожил до
того времени, когда ему стало несомненно ясно, что
жить так, как он
жил прежде, нельзя, и что жизнь его останавливается и разрывается.
То, что он называет своей жизнью, его существование от рождения, никогда и не было его жизнью; представление его о
том, что он
жил всё время от рождения и до настоящей минуты, есть обман сознания, подобный обману сознания при сновидениях: до пробуждения не было никаких сновидений, они все сложились в момент пробуждения.
Человек
жил как животное во время ребячества и ничего не знал о жизни. Если бы человек
прожил десять месяцев, он бы ничего не знал ни о своей, ни о какой бы
то ни было жизни; так же мало знал бы о жизни, как и тогда, когда бы он умер в утробе матери. И не только младенец, но и неразумный взрослый, и совершенный идиот не могут знать про
то, что они
живут и
живут другие существа. И потому они и не имеют человеческой жизни.
Если мы вне себя видим людей с непробудившимся сознанием, полагающих свою жизнь в благе личности,
то это не доказывает
того, чтобы человеку было несвойственно
жить разумною жизнью.
Если человек существует, не зная, что другие личности
живут, не зная, что наслаждения не удовлетворяют его, что он умрет, — он не знает даже и
того, что он
живет, и в нем нет противоречия.
Нельзя, потому что разум — это
тот закон, по которому должны
жить неизбежно разумные существа — люди.
Ни
то, ни другое существование мы не знаем, а только видим, наблюдаем вне себя. Только закон нашего разумного сознания мы знаем несомненно, потому что он нужен для нашего блага, потому что мы
живем этим сознанием; не видим же его потому, что не имеем
той высшей точки, с которой бы могли наблюдать его.
Жизнь свою истинную человек делает сам, сам
проживает ее; но в
тех двух видах существования, связанных с его жизнью, — человек не может принимать участия. Тело и вещество, его составляющее, существуют сами собой.
Человек начинает
жить истинной жизнью, т. е. поднимается на некоторую высоту над жизнью животной, и с этой высоты видит призрачность своего животного существования, неизбежно кончающегося смертью, видит, что существование его в плоскости обрывается со всех сторон пропастями, и, не признавая, что этот подъем в высоту и есть сама жизнь, ужасается перед
тем, что он увидал с высоты.
Животное может
жить только для своего тела — ничто не мешает ему
жить так; оно удовлетворяет своей личности и бессознательно служит своему роду и не знает
того, что оно есть личность; но разумный человек не может
жить только для своего тела. Он не может
жить так потому, что он знает, что он личность, а потому знает, что и другие существа — такие же личности, как и он, знает всё
то, что должно происходить от отношений этих личностей.
И в самом деле: что же может знать человек о
том, как зарождается в нем жизнь? Жизнь есть свет человеков, жизнь есть жизнь, — начало всего; как же может знать человек о
том, как она зарождается? Зарождается и погибает для человека
то, что не
живет,
то, что проявляется в пространстве и времени. Жизнь же истинная есть, и потому она для человека не может ни зарождаться, ни погибать.
Да, разумное сознание несомненно, неопровержимо говорит человеку, что при
том устройстве мира, которое он видит из своей личности, ему, его личности, блага быть не может. Жизнь его есть желание блага себе, именно себе, и он видит, что благо это невозможно. Но странное дело: несмотря на
то, что он видит несомненно, что благо это невозможно ему, он всё-таки
живет одним желанием этого невозможного блага, — блага только себе.
Удивительное дело: несмотря на
то, что и опыт свой, и наблюдение жизни всех окружающих, и разум несомненно показывают каждому человеку недостижимость этого, показывают ему, что невозможно заставить другие живые существа перестать любить самих себя, а любить только его, — несмотря на это, жизнь каждого человека только в
том, чтобы богатством, властью, почестями, славой, лестью, обманом, как-нибудь, но заставить другие существа
жить не для себя, а для него одного, — заставить все существа любить не самих себя, а его одного.
Знаю, что, что бы ни делал человек, он не получит блага до
тех пор, пока не будет
жить сообразно закону своей жизни. Закон же его жизни не есть борьба, а, напротив, взаимное служение существ друг другу.
Я вижу, что
жить для одного
того, для чего мне хочется
жить, для счастия личности, — нелепо и невозможно.
Только если бы люди были боги, как мы воображаем их, только тогда они бы могли любить одних избранных людей; тогда бы только и предпочтение одних другим могло быть истинною любовью. Но люди не боги, а находятся в
тех условиях существования, при которых все живые существа всегда
живут одни другими, пожирая одни других, и в прямом и в переносном смысле; и человек, как разумное существо, должен знать и видеть это. Он должен знать, что всякое плотское благо получается одним существом только в ущерб другому.
Любовь истинная есть самая жизнь. «Мы знаем, что мы перешли от смерти в жизнь, потому что любим братьев», говорит ученик Христа. «Не любящий брата пребывает в смерти».
Жив только
тот, кто любит.
Не оттого люди ужасаются мысли о плотской смерти, что они боятся, чтобы с нею не кончилась их жизнь, но оттого, что плотская смерть явно показывает им необходимость истинной жизни, которой они не имеют. И от этого-то так не любят люди, не понимающие жизни, вспоминать о смерти. Вспоминать о смерти для них всё равно, что признаваться в
том, что они
живут не так, как
того требует от них их разумное сознание.
Страх смерти всегда происходит в людях оттого, что они страшатся потерять при плотской смерти свое особенное я, которое — они чувствуют — составляет их жизнь. Я умру, тело разложится, и уничтожится мое я. Я же это мое есть
то, что
жило в моем теле столько-то лет.
Заключение это самое обычное, и редко кому приходит в голову усомниться в нем, а между
тем заключение это совершенно произвольно. Люди, и
те, которые считают себя матерьялистами, и
те, которые считают себя спиритуалистами, так привыкли к представлению о
том, что их я есть
то их сознание своего тела, которое
жило столько-то лет, что им и не приходит в голову проверить справедливость такого утверждения.
Человек не боится
того, что засыпает, хотя уничтожение сознания совершенно такое же, как и при смерти, не потому, что он рассудил, что он засыпал и просыпался, и потому опять проснется (рассуждение это неверно: он мог тысячу раз просыпаться и в тысячу первый не проснуться), — никто никогда не делает этого рассуждения, и рассуждение это не могло бы успокоить его; но человек знает, что его истинное я
живет вне времени, и что потому проявляющееся для него во времени прекращение его сознания не может нарушить его жизни.
Довольно мне знать, что если всё
то, чем я
живу, сложилось из жизни живших прежде меня и давно умерших людей и что поэтому всякий человек, исполнявший закон жизни, подчинивший свою животную личность разуму и проявивший силу любви,
жил и
живет после исчезновения своего плотского существования в других людях, — чтобы нелепое и ужасное суеверие смерти уже никогда более не мучило меня.
Он
жил уже во время своего плотского существования, в лучах света от
того другого центра жизни, к которому Он шел, и видел при своей жизни, как лучи этого света уже освещали людей вокруг Него.
Какой бы тесный ни был круг деятельности человека — Христос он, Сократ, добрый, безвестный, самоотверженный старик, юноша, женщина, — если он
живет, отрекаясь от личности для блага других, он здесь, в этой жизни уже вступает в
то новое отношение к миру, для которого нет смерти, и установление которого есть для всех людей дело этой жизни.
Я вхожу в жизнь с известными готовыми свойствами любви к миру вне меня; плотское мое существование — короткое или длинное — проходит в увеличении этой любви, внесенной мною в жизнь, и потому я заключаю несомненно, что я
жил до своего рождения и буду
жить, как после
того момента настоящего, в котором я, рассуждая, нахожусь теперь, так и после всякого другого момента времени до или после моей плотской смерти.
И
то, что человек дольше или меньше
жил в видимых мною условиях этого существования, не может представлять никакого различия в его истинной жизни.
Если мы
живем,
то это происходит вовсе не от
того, что мы бережем себя, а от
того, что в нас совершается дело жизни, подчиняющее себе все эти условия.
Но нас смущает
то, что мы не видим причин и действий нашей истинной жизни так, как видим причины и действия во внешних явлениях: не знаем, почему один вступает в жизнь с такими свойствами своего я, а другой с другими, почему жизнь одного обрывается, а другого продолжается? Мы спрашиваем себя: какие были до моего существования причины
того, что я родился
тем, что я есмь. И что будет после моей смерти от
того, что я буду так пли иначе
жить? И мы жалеем о
том, что не получаем ответов на эти вопросы.
Ведь если бы люди делали только
те выводы, которые неизбежно следуют из их миросозерцания, — люди, понимающие свою жизнь как личное существование, ни минуты не оставались бы
жить.
Ведь ни один работник не стал бы
жить у хозяина, который, нанимая работника, выговаривал бы себе право, всякий раз, как это ему вздумается, жарить этого работника живым на медленном огне, или с живого сдирать кожу, или вытягивать
жилы, и вообще делать все
те ужасы, которые он на глазах нанимающегося без всякого объяснения и причины проделывает над своими работниками.
Если бы люди действительно вполне понимали жизнь так, как они говорят, что ее понимают, ни один, от одного страха всех
тех мучительных и ничем необъяснимых страданий, которые он видит вокруг себя и которым: он может подпасть всякую секунду, не остался бы
жить на свете.