Неточные совпадения
Одни исповедуют на словах
учения тех просветителей человечества, в преданиях которых они воспитаны, но, не понимая их разумного смысла, обращают эти
учения в сверхъестественные откровения о прошедшей и будущей жизни людей и требуют только исполнения обрядов.
Это
учение фарисеев в самом широком смысле, т. е. людей, учащих
тому, что сама в себе неразумная жизнь может быть исправлена верою в другую жизнь, приобретаемую исполнением внешних обрядов.
Другие, непризнающие возможности никакой другой жизни, кроме видимой, отрицают всякие чудеса и всё сверхъестественное и смело утверждают, что жизнь человека есть не что иное, как его животное существование от рождения и до смерти. Это
учение книжников, — людей, учащих
тому, что в жизни человека, как животного, и нет ничего неразумного.
И
те и другие лжеучители, несмотря на
то, что
учения и
тех и других основаны на одном и
том же грубом непонимании основного противоречия человеческой жизни, всегда враждовали и враждуют между собой. Оба
учения эти царствуют в нашем мире и, враждуя друг с другом, наполняют мир своими спорами, — этими самыми спорами скрывая от людей
те определения жизни, открывающие путь к истинному благу людей, которые уже за тысячи лет даны человечеству.
Книжники же, и не подозревая в фарисейских
учениях тех разумных основ, на которых они возникли, прямо отрицают всякие
учения о будущей жизни и смело утверждают, что все эти
учения не имеют никакого основания, а суть только остатки грубых обычаев невежества, и что движение вперед человечества состоит в
том, чтобы не задавать себе никаких вопросов о жизни, выходящих за пределы животного существования человека.
То, что все
учения великих умов человечества так поражали людей своим величием, что грубые люди придавали им большей частью сверхъестественный характер и признавали основателей их полубогами, —
то самое, что служит главным признаком значительности этих
учений, — это самое обстоятельство и служит для книжников лучшим, как им кажется, доказательством неправильности и отсталости этих
учений.
То, что незначительные
учения Аристотеля, Бэкона, Конта и других оставались и остаются всегда достоянием малого числа их читателей и почитателей и по своей ложности никогда не могли влиять на массы и потому не подверглись суеверным искажениям и наростам, этот-то признак незначительности их признается доказательством их истинности.
То, что по этим суевериям жили и живут миллиарды людей, потому что даже и в искаженном виде они дают людям ответы на вопросы об истинном благе жизни,
то, что
учения эти не только разделяются, но служат основой мышления лучших людей всех веков, а что теории, признаваемые книжниками, разделяются только ими самими, всегда оспариваются и не живут иногда и десятков лет, и забываются так же быстро, как возникают, не смущает их нисколько.
Ни в чем с такою яркостью не выражается
то ложное направление знания, которому следует современное общество, как
то место, которое занимают в этом обществе
учения тех великих учителей жизни, по которым жило и образовывалось и продолжает жить и образовываться человечество.
Но мало
того, что толпа не знает этих
учений, — ученые не знают их, если это не их специальность; философы по профессии не считают нужным заглядывать в эти книги.
Пользуясь всеми
теми орудиями внешнего знания, которые приобрело человечество, ложное
учение это систематически хочет вести назад людей в
тот мрак невежества, из которого с таким напряжением и трудом оно выбивалось столько тысяч лет.
Жизнь мы не можем определить в своем сознании, говорит это
учение. Мы заблуждаемся, рассматривая ее в себе.
То понятие о благе, стремление к которому в нашем сознании составляет нашу жизнь, есть обманчивый призрак, и жизнь нельзя понимать в этом сознании. Чтобы понять жизнь, надо только наблюдать ее проявления, как движение вещества. Только из этих наблюдений и выведенных из них законов мы найдем и закон самой жизни, и закон жизни человека.
«Все
учения о другой какой-то жизни, чем
та, какую мы видим в животной, есть плод невежества, говорят книжники.
Ложное
учение утвердило его в мысли, что жизнь его есть период времени от рождения до смерти; и, глядя на видимую жизнь животных, он смешал представление о видимой жизни с своим сознанием и совершенно уверился в
том, что эта видимая им жизнь и есть его жизнь.
Только ложное
учение о человеческой жизни, как о существовании животного от рождения до смерти, в котором воспитываются и поддерживаются люди, производит
то мучительное состояние раздвоения, в которое вступают люди при обнаружении в них их разумного сознания.
Пробуждение человека к его истинной, свойственной ему жизни происходит в нашем мире с таким болезненным напряжением только от
того, что ложное
учение мира старается убедить людей в
том, что призрак жизни есть сама жизнь и что проявление истинной жизни есть нарушение ее.
Животное страдало бы и видело бы в этом состоянии мучительное противоречие и раздвоение.
То же происходит и с человеком, наученным признавать низший закон своей жизни, животную личность, законом своей жизни. Высший закон жизни, закон его разумного сознания, требует от него другого; вся же окружающая жизнь и ложные
учения удерживают его в обманчивом сознании, и он чувствует противоречие и раздвоение.
Проходят века, и загадка о благе жизни человека остается для большинства людей
тою же неразрешимою загадкой. А между
тем загадка разгадана уже давным-давно. И всем
тем, которые узнают разгадку, всегда удивительным кажется, как они сами не разгадали ее, — кажется, что они давно уже знали, но только забыли ее: так просто и само собою напрашивается разрешение загадки, казавшейся столь трудной среди ложных
учений нашего мира.
Так называемая наука об обществе в основу своих исследований ставит
учение о потребностях человека, забывая
то неудобное для этого
учения обстоятельство, что потребностей у всякого человека или нет никаких, как их нет у человека, убивающего себя или морящего голодом, или, буквально, их бесчисленное количество.
Как же могут люди, воспитанные в таком
учении, не утверждать
того, что требований разумного сознания они не чувствуют, а чувствуют одни потребности личности? Да как же им и чувствовать требования разума, когда весь разум их без остатка ушел на усиление их похотей, и как им отречься от требований своих похотей, когда эти похоти поглотили всю их жизнь?
С древнейших времен
учение о
том, что признание своей жизни в личности есть уничтожение жизни и что отречение от блага личности есть единственный путь достижения жизни, было проповедуемо великими учителями человечества.
Учение, которое всегда и называлось
учением о благе,
учение истины, указало людям, что вместо
того обманчивого блага, которого они ищут для животной личности, они не
то, что могут получить когда-то, где-то, но всегда имеют сейчас, здесь, неотъемлемое от них, действительное благо, всегда доступное им.
Возможность истинной любви начинается только тогда, когда человек понял, что нет для него блага его животной личности. Только тогда все соки жизни переходят в один облагороженный черенок истинной любви, разростающийся уже всеми силами ствола дичка животной личности.
Учение Христа и есть прививка этой любви, как Он и сам сказал это. Он сказал, что Он, Его любовь, есть
та одна лоза, которая может приносить плод, и что всякая ветвь, не приносящая плода, отсекается.
Любовь по
учению Христа есть сама жизнь; но не жизнь неразумная, страдальческая и гибнущая, но жизнь блаженная и бесконечная. И мы все знаем это. Любовь не есть вывод разума, не есть последствие известной деятельности; а это есть сама радостная деятельность жизни, которая со всех сторон окружает нас, и которую мы все знаем в себе с самых первых воспоминаний детства до
тех пор, пока ложные
учения мира не засорили ее в нашей душе и не лишили нас возможности испытывать ее.
Людям мирского
учения, направившим свой разум на устройство известных условий существования, кажется, что увеличение блага жизни происходит от лучшего внешнего устройства своего существования. Лучшее же внешнее устройство их существования зависит от большего насилия над людьми, прямо противоположного любви. Так что, чем лучше их устройство,
тем меньше у них остается возможности любви, возможности жизни.
И поддерживая друг друга в этом обмане, люди часто до
того искренно убеждаются в
том, что в этом безумном толчении воды, бессмысленность которого очевидна для них самих, и состоит жизнь, — так убеждаются в этом, что с презрением отворачиваются от призыва к настоящей жизни, который они не переставая слышат: и в
учении истины, и в примерах жизни живых людей, и в своем заглохшем сердце, в котором никогда не заглушается до конца голос разума и любви.