Неточные совпадения
Решение этого вопроса им кажется очень просто, как просто всегда кажется решение трудного вопроса тому
человеку, который не
понимает его.
И,
поняв это,
человек невольно делает то соображение, что если это так, — а он знает, что это несомненно так, — то не одно и не десяток существ, а все бесчисленные существа мира, для достижения каждое своей цели, всякую минуту готовы уничтожить его самого, — того, для которого одного и существует жизнь.
И,
поняв это,
человек видит, что его личное благо, в котором одном он
понимает жизнь, не только не может быть легко приобретено им, но, наверное, будет отнято от него.
Но кроме тех
людей, которые
понимали и
понимают определения жизни, открытые
людям великими просветителями человечества, и живут ими, всегда было и есть огромное большинство
людей, которые в известный период жизни, а иногда во всю свою жизнь, жили и живут одной животной жизнью, не только не
понимая тех определений, которые служат разрешением противоречия человеческой жизни, но не видя даже и того противоречия ее, которое они разрешают.
И всегда были и теперь есть среди этих
людей еще такие
люди, которые вследствие своего внешнего исключительного положения считают себя призванными руководить человечеством и сами, не
понимая смысла человеческой жизни, учили и учат других
людей жизни, которой они не
понимают: тому, что жизнь человеческая есть не что иное, как личное существование.
Одни исповедуют на словах учения тех просветителей человечества, в преданиях которых они воспитаны, но, не
понимая их разумного смысла, обращают эти учения в сверхъестественные откровения о прошедшей и будущей жизни
людей и требуют только исполнения обрядов.
Фарисеи, не
понимая того определения жизни, которое дано
людям теми учителями, в преданиях которых они воспитаны, заменяют его своими лжетолкованиями о будущей жизни и вместе с тем стараются скрыть от
людей определения жизни других просветителей человечества, выставляя их перед своими учениками в самом их грубом и жестоком извращении, полагая тем поддержать исключительный авторитет того учения, на котором они основывают свои толкования.
Книжники, не
понимая того противоречия, которое составляет начало разумной жизни, смело утверждают, что так как они его не видят, то противоречия и нет никакого, и что жизнь
человека есть только его животное существование.
Жизнь мы не можем определить в своем сознании, говорит это учение. Мы заблуждаемся, рассматривая ее в себе. То понятие о благе, стремление к которому в нашем сознании составляет нашу жизнь, есть обманчивый призрак, и жизнь нельзя
понимать в этом сознании. Чтобы
понять жизнь, надо только наблюдать ее проявления, как движение вещества. Только из этих наблюдений и выведенных из них законов мы найдем и закон самой жизни, и закон жизни
человека.
Человек, в котором проснулось разумное сознание, но который вместе с тем
понимает свою жизнь только как личную, находится в том же мучительном состоянии, в котором находилось бы животное, которое, признав своей жизнью движение вещества, не признавало бы своего закона личности, а только видело бы свою жизнь в подчинении себя законам вещества, которые совершаются и без его усилия.
Чтобы
понять жизнь
человека, т. е. тот закон, которому для блага
человека должна быть подчинена его животная личность,
люди рассматривают: или историческое существование, но не жизнь
человека, или несознаваемое
человеком, но только видимое ему подчинение и животного, и растения, и вещества разным законам, т. е. делают то же, что бы делали
люди, изучающие положение неизвестных им предметов для того, чтобы найдти ту неизвестную цель, которой им нужно следовать.
Еще далее от себя, за животными и растениями, в пространстве и времени,
человек видит неживые тела и уже мало или совсем не различающиеся формы вещества. Вещество он
понимает уже меньше всего. Познание форм вещества для него уже совсем безразлично, и он не только не знает его, но он только воображает себе его, — тем более, что вещество уже представляется ему в пространстве и времени бесконечным.
Сколько бы ни изучал
человек жизнь видимую, осязаемую, наблюдаемую им в себе и других, жизнь, совершающуюся без его усилий, — жизнь эта всегда останется для него тайной; он никогда из этих наблюдений не
поймет эту несознаваемую им жизнь и наблюдениями над этой таинственной, всегда скрывающейся от него в бесконечность пространства и времени, жизнью никак не осветит свою истинную жизнь, открытую ему в его сознании и состоящую в подчинении его совершенно особенной от всех и самой известной ему животной личности совершенно особенному и самому известному ему закону разума, для достижения своего совершенно особенного и самого известного ему блага.
Понимая свою жизнь только как животное существование, определяемое пространственными и временными условиями,
человек и пробуждение и деятельность разумного сознания хочет измерять тою же меркой: он спрашивает себя — когда, сколько времени, в каких условиях я находился в обладании разумным сознанием?
Жизнь есть стремление к благу. Стремление к благу есть жизнь. Так
понимали,
понимают и всегда будут
понимать жизнь все
люди. И потому жизнь
человека есть стремление к человеческому благу, а стремление к человеческому благу и есть жизнь человеческая. Толпа,
люди не мыслящие,
понимают благо
человека в благе его животной личности.
Люди, признающие жизнью свое стремление к благу личности, слышат эти слова и не то, что не признают, а не
понимают, не могут
понимать их.
Он не может не видеть и того, что, при допущении такого же понимания жизни и в других
людях и существах, жизнь всего мира, вместо прежде представлявшихся безумия и жестокости, становится тем высшим разумным благом, которого только может желать
человек, — вместо прежней бессмысленности и бесцельности, получает для него разумный смысл: целью жизни мира представляется такому
человеку бесконечное просветление и единение существ мира, к которому идет жизнь и в котором сначала
люди, а потом и все существа, более и более подчиняясь закону разума, будут
понимать (то, что дано
понимать теперь одному
человеку), что благо жизни достигается не стремлением каждого существа к своему личному благу, а стремлением, согласно с законом разума, каждого существа к благу всех других.
Индеец этот
понял то, что в жизни личности и жизни разумной есть противоречие, и разрешает его, как умеет;
люди же нашего образованного мира не только не
поняли этого противоречия, но даже и не верят тому, что оно есть.
Всякий мыслящий
человек, ученый, невежда, старик, ребенок
понимают и знают это; скрыто это только от самых диких
людей в Африке и в Австралии и от одичавших обеспеченных
людей в Европейских городах и столицах.
Чувствуется, правда, и этими
людьми то, что в состоянии любви есть что-то особенное, более важное, чем во всех других настроениях. Но, не
понимая жизни,
люди эти не могут и
понимать любви, и состояние любви представляется им таким же бедственным и таким же обманчивым, как и все другие состояния.
И так, и не иначе, как так, могут
понимать любовь
люди, учащие и сами научаемые тому, что жизнь есть не что иное, как животное существование.
Но дело в том, что не рассуждать о любви могут только те
люди, которые уже употребили свой разум на понимание жизни и отреклись от блага личной жизни; те же
люди, которые не
поняли жизни и существуют для блага животной личности, не могут не рассуждать.
Возможность истинной любви начинается только тогда, когда
человек понял, что нет для него блага его животной личности. Только тогда все соки жизни переходят в один облагороженный черенок истинной любви, разростающийся уже всеми силами ствола дичка животной личности. Учение Христа и есть прививка этой любви, как Он и сам сказал это. Он сказал, что Он, Его любовь, есть та одна лоза, которая может приносить плод, и что всякая ветвь, не приносящая плода, отсекается.
Если бы даже
человек, не понимающий жизни, и захотел искренно отдаться деятельности любви, он не будет в состоянии этого сделать до тех пор, пока он не
поймет жизни и не изменит всё свое отношение к ней.
Употребив свой разум не на то, чтобы
понять — одинаково для всех
людей равное нолю благо животного существования,
люди этот ноль признали величиною, которая может уменьшаться и увеличиваться, и на мнимое это увеличение, умножение ноля употребляют весь остающийся у них без приложения разум.
Но ведь стоит только
понять, что то, что связывает все сознания в одно, что то, что и есть особенное я
человека, находится вне времени, всегда было и есть, и что то, что может прерываться, есть только ряд сознаний известного времени, — чтобы было ясно, что уничтожение последнего по времени сознания, при плотской смерти, так же мало может уничтожить истинное человеческое я, как и ежедневное засыпание.
Не
понимая того, что отношение его разумного сознания к миру есть единственная его жизнь,
человек представляет себе свою жизнь еще и в видимом отношении животного сознания и вещества к миру, и боится потерять свое особенное отношение разумного сознания к миру, когда в его личности нарушается прежнее отношение его животного и вещества, его составляющего, к миру.
Человек знает, что если его не было прежде, и он появился из ничего и умер, то его, особенного его, никогда больше не будет и быть не может.
Человек познает то, что он не умрет, только тогда, когда он познает то, что он никогда не рожался и всегда был, есть и будет.
Человек поверит в свое бессмертие только тогда, когда он
поймет, что его жизнь не есть волна, а есть то вечное движение, которое в этой жизни проявляется только волною.
Если бы
люди действительно вполне
понимали жизнь так, как они говорят, что ее
понимают, ни один, от одного страха всех тех мучительных и ничем необъяснимых страданий, которые он видит вокруг себя и которым: он может подпасть всякую секунду, не остался бы жить на свете.
Вопросы: зачем? и за что?, возникающие в душе
человека при испытывании или воображении страдания, показывают только то, что
человек не познал той деятельности, которая должна быть вызвана в нем страданием, и которая освобождает страдание от его мучительности. И действительно, для
человека, признающего свою жизнь в животном существовании, не может быть этой, освобождающей страдание деятельности, и тем меньше, чем уже он
понимает свою жизнь.
Когда
человек, признающий жизнью личное существование, находит причины своего личного страдания в своем личном заблуждении, —
понимает, что он заболел оттого, что съел вредное, или что его прибили оттого, что он сам пошел драться, или что он голоден и гол оттого, что он не хотел работать, — он узнает, что страдает за то, что сделал то, что не должно, и за тем, чтобы вперед не делать этого и, направляя свою деятельность на уничтожение заблуждения, не возмущается против страдания, и легко и часто радостно несет его.
Но если бы даже и можно было
понять кое-как то, что своими заблуждениями заставляя страдать других
людей, я своими страданиями несу заблуждения других; если можно
понять тоже очень отдаленно то, что всякое страдание есть указание на заблуждение, которое должно быть исправлено
людьми в этой жизни, остается огромный ряд страданий, уже ничем не объяснимых.
Ведь затем-то я и
человек — личность, чтобы я
понимал страдания других личностей, и затем-то я — разумное сознание, чтобы в страдании каждой отдельной личности я видел общую причину страдания — заблуждения, и мог уничтожить ее в себе и других.
Если же бы мы не знали, что лошадь желает себе своего и
человек своего блага, что того желает каждая отдельная лошадь в табуне, что того блага себе желает каждая птица, козявка, дерево, трава, мы не видели бы отдельности существ, а не видя отдельности, никогда не могли бы
понять ничего живого: и полк кавалеристов, и стадо, и птицы, и несекомыя, и растения — всё бы было как волны на море, и весь мир сливался бы для нас в одно безразличное движение, в котором мы никак не могли бы найти жизнь.