Неточные совпадения
— Теперь можно всё сказать! — говорит отъезжающий. —
Я не то что оправдываюсь, но
мне бы хотелось, чтобы ты
по крайней мере понял
меня, как
я себя понимаю, а не так, как пошлость смотрит на это дело. Ты говоришь, что
я виноват перед ней, — обращается он к тому, который добрыми глазами смотрит на него.
—
Я знаю, отчего ты это говоришь, — продолжает отъезжающий. — Быть любимым по-твоему такое же счастье, как любить, и довольно на всю жизнь, если раз достиг его.
Что же она, любовь, не приходит? не вяжет
меня по рукам и
по ногам?» думал он.
— А ты и не видал! Маленький видно, — сказал Лукашка. — У самой у канавы, дядя, — прибавил он серьезно, встряхивая головой. — Шли мы так-то
по канаве, как он затрещит, а у
меня ружье в чехле было. Иляска как лопнет…. Да
я тебе покажу, дядя, кое место, — недалече. Вот дай срок.
Я, брат, все его дорожки знаю. Дядя Мосев! — прибавил он решительно и почти повелительно уряднику: — пора сменять! — и, подобрав ружье, не дожидаясь приказания, стал сходить с вышки.
— Куда ты, дурак? — крикнул Ергушов. — Сунься только, ни за что пропадешь,
я тебе верно говорю. Коли убил, не уйдет. Дай натруску порошку подсыпать. У тебя есть? Назар! ты ступай живо на кордон, да не
по берегу ходи; убьют, верно говорю.
— А это значит: хорошо, по-грузински. А
я так говорю, поговорка моя, слово любимое: карга; карга, так и говорю, значит шутю. Да что, отец мой, чихирю-то вели поднесть. Солдат драбант есть у тебя? Есть? Иван! — закричал старик. — Ведь у вас что ни солдат, то Иван. Твой Иван, что ли?
— А
мне сказывали, — промолвил Назарка, подходя к Устеньке, — яму рыть будут, девок сажать за то, что ребят молодых не любят. — И опять он сделал любимое коленце, вслед за которым все захохотали, а Ергушов тотчас же стал обнимать старую казачку, пропустив Марьянку, следовавшую
по порядку.
Я был Ерошка вор;
меня, мало
по станицам, — в горах-то знали.
— А уставщики наши. А муллу или кадия татарского послушай. Он говорит: «вы неверные, гяуры, зачем свинью едите?» Значит, всякий свой закон держит. А по-моему всё одно. Всё Бог сделал на радость человеку. Ни в чем греха нет. Хоть с зверя пример возьми. Он и в татарскомъ камыше, и в нашем живет. Куда придет, там и дом. Что Бог дал, то и лопает. А наши говорят, что за это будем сковороды лизать.
Я так думаю, что всё одна фальшь, — прибавил он, помолчав.
Против
меня другого охотника
по полку нету.
Казак, так же как
я, зверя выждал, и попал ли он его или так только испортил, и пойдет сердечный
по камышу кровь мазать, так, даром.
— Здорово, Марка!
Я тебе рад, — весело прокричал старик и быстрым движением скинул босые ноги с кровати, вскочил, сделал шага два
по скрипучему полу, посмотрел на свои вывернутые ноги, и вдруг ему смешно стало на свои ноги: он усмехнулся, топнул раз босою пяткой, еще раз, и сделал выходку. — Ловко, что ль! — спросил он, блестя маленькими глазками. — Лукашка чуть усмехнулся. — Что, аль на кордон? — сказал старик.
— Гирей-хану верить можно, его весь род — люди хорошие; его отец верный кунак был. Только слушай дядю,
я тебя худу не научу: вели ему клятву взять, тогда верно будет; а поедешь с ним, всё пистолет наготове держи. Пуще всего, как лошадей делить станешь. Раз
меня так-то убил было один чеченец:
я с него просил
по десяти монетов за лошадь. Верить — верь, а без ружья спать не ложись.
А так как вам желается, то
я, как сам офицерского звания, могу во всем согласиться лично с вами, и как житель здешнего края, не то как бы
по нашему обычаю, а во всем могу соблюсти условия…
—
По нашему глупому обряду, — сказал он, — мы считаем как бы за грех употреблять из мирского стакана. Оно хотя,
по образованию моему,
я бы мог понимать, но жена моя
по слабости человеческия…
— Однако не желаю вас задерживать, — сказал хорунжий, обжигаясь и допивая свой стакан. —
Я как есть тоже имею сильную охоту до рыбной ловли и здесь только на побывке, как бы на рекриации от должности. Тоже имею желание испытать счастие, не попадутся ли и на мою долю дары Терека. Надеюсь, вы и
меня посетите когда-нибудь испить родительского,
по нашему станичному обычаю, — прибавил он.
— А что это?
Я вчера как
по двору ходил видел девка хозяйская с каким-то казаком целовалась, — сказал Оленин.
Я шапку снял, да в мурло ей и сунул: так сразу узнала
по рубцу, что на шапке был.
— У
меня сто голов лошадей, да
по триста,
по четыреста рублей, только не такие, как ваши. Серебром триста! Рысистые, знаешь… А всё
я здешних лучше люблю.
— Ну, Митрий Андреич, спаси тебя Бог. Кунаки будем. Теперь приходи к нам когда. Хоть и не богатые мы люди, а всё кунака угостим.
Я и матушке прикажу, коли чего нужно: каймаку или винограду. А коли на кордон придешь,
я тебе слуга, на охоту, за реку ли, куда хочешь. Вот намедни не знал: какого кабана убил! Так
по казакам роздал, а то бы тебе принес.
— Ну, вот! Чтò общего? А чтò общего между
мной и Амалией Ивановной? То же самое. Скажете, что грязненьки они, ну это другое дело. A la guerre, comme à la guerre! [На войне — по-военному!]
—
Я знаю, что
я составляю исключение. (Он видимо был смущен.) Но жизнь моя устроилась так, что
я не вижу не только никакой потребности изменять свои правила, но
я бы не мог жить здесь, не говорю уже жить так счастливо, как живу, ежели бы
я жил по-вашему. И потом,
я совсем другого ищу, другое вижу в них, чем вы.
—
Я бы пришел; но,
по правде вам скажу,
я боюсь серьезно увлечься.
— У
меня есть деньги, — сказал он ему по-французски.
—
По казачьей гостеприимной старине, одна старушечья глупость, — сказал хорунжий, объясняя и как бы исправляя слова старухи: — в России,
я думаю, не только шепталок, сколько ананасных варений и мочений кушали в свое удовольствие.
Я стал встречать ее, говорить с нею, ходить иногда на работы к ее отцу и
по целым вечерам просиживать у них.
Я живу не сам
по себе, но есть что-то сильней
меня, руководящее
мною.
— Неправда, вот и неправда! Эх, Марка! — Старик расхохотался. — Уж как просил
меня чорт энтот! Поди, говорит, похлопочи. Флинту давал. Нет, Бог с ним!
Я бы обделал, да тебя жалею. Ну, сказывай, где был. — И старик заговорил по-татарски.
— Да, смотри тут, как темно всё. Уж
я бился, бился! Поймал кобылу одну, обротал, а своего коня пустил; думаю, выведет. Так что же ты думаешь? Как фыркнет, фыркнет, да носом
по земи… Выскакал вперед, так прямо в станицу и вывел. И то спасибо уж светло вовсе стало; только успели в лесу коней схоронить. Нагим из-зa реки приехал, взял.
— Ну, прощай, отец мой, — говорил дядя Ерошка. — Пойдешь в поход, будь умней,
меня, старика, послушай. Когда придется быть в набеге или где (ведь
я старый волк, всего видел), да коли стреляют, ты в кучу не ходи, где народу много. А то всё, как ваш брат оробеет, так к народу и жмется: думает, веселей в народе. А тут хуже всего:
по народу-то и целят.
Я всё, бывало, от народа подальше, один и хожу: вот ни разу
меня и не ранили. А чего не видал на своем веку?