Неточные совпадения
Звучный голос старика, раздавшийся
в лесу и вниз по реке, вдруг уничтожил ночную тишину и таинственность, окружавшую
казака. Как будто вдруг светлей и видней
стало.
— Толкуй! — крикнул Лука, скидывая портки. Он живо разделся, перекрестился и, подпрыгнув, со всплеском вскочил
в воду, обмакнулся и, вразмашку кидая белыми руками и высоко поднимая спину из воды и отдувая поперек течения,
стал перебивать Терек к отмели. Толпа
казаков звонко,
в несколько голосов, говорила на берегу. Трое конных поехали
в объезд. Каюк показался из-за поворота. Лукашка поднялся на отмели, нагнулся над телом, ворохнул его раза два. — Как есть мертвый! — прокричал оттуда резкий голос Луки.
Но форменность скоро перешла
в простые отношения; и сотник, который был такой же ловкий
казак, как и другие,
стал бойко говорить по-татарски с переводчиком.
Когда тело отнесено было
в каюк, чеченец-брат подошел к берегу.
Казаки невольно расступились, чтобы дать ему дорогу. Он сильною ногой оттолкнулся от берега и вскочил
в лодку. Тут он
в первый раз, как Оленин заметил, быстрым взглядом окинул всех
казаков и опять что-то отрывисто спросил у товарища. Товарищ ответил что-то и указал на Лукашку. Чеченец взглянул на него и, медленно отвернувшись,
стал смотреть на тот берег. Не ненависть, а холодное презрение выразилось
в этом взгляде. Он еще сказал что-то.
«Какой молодец», подумал Оленин, глядя на веселое лицо
казака. Он вспомнил про Марьянку и про поцелуй, который он подслушал за воротами, и ему
стало жалко Лукашку, жалко его необразование. «Что за вздор и путаница? — думал он: — человек убил другого, и счастлив, доволен, как будто сделал самое прекрасное дело. Неужели ничто не говорит ему, что тут нет причины для большой радости? Что счастье не
в том, чтобы убивать, а
в том, чтобы жертвовать собой?»
Мать Лукашки, Марьяна, Илья Васильевич и другие
казаки, узнавшие о беспричинном подарке Оленина, пришли
в недоумение и
стали опасаться юнкера.
Белецкий сразу вошел
в обычную жизнь богатого кавказского офицера
в станице. На глазах Оленина он
в один месяц
стал как бы старожилом станицы: он подпаивал стариков, делал вечеринки и сам ходил на вечеринки к девкам, хвастался победами и даже дошел до того, что девки и бабы прозвали его почему-то дедушкой, а
казаки, ясно определившие себе этого человека, любившего вино и женщин, привыкли к нему и даже полюбили его больше, чем Оленина, который был для них загадкой.
— Ах, Машенька! Когда же и гулять, как не на девичьей воле? За
казака пойду, рожать
стану, нужду узнаю. Вот ты поди замуж за Лукашку, тогда и
в мысль радость не пойдет, дети пойдут да работа.
— Поехали мы с Гирейкой, — рассказывал Лукашка. (Что он Гирей-хана называл Гирейкой,
в том было заметное для
казаков молодечество.) — За рекой всё храбрился, что он всю степь знает, прямо приведет, а выехали, ночь темная, спутался мой Гирейка,
стал елозить, а всё толку нет. Не найдет аула, да и шабаш. Правей мы, видно, взяли. Почитай до полуночи искали. Уж, спасибо, собаки завыли.
Хорунжий взволновался и
стал делать распоряжения, как
казакам разделиться и с какой стороны подъезжать. Но
казаки, видимо, не обращали никакого внимания на эти распоряжения, слушали только то, что говорил Лукашка, и смотрели только на него.
В лице и фигуре Луки выражалось спокойствие и торжественность. Он вел проездом своего кабардинца, за которым не поспевали шагом другие лошади, и щурясь всё вглядывался вперед.
— Не, отец мой, ваших-то русских я бы давно перевешал, кабы царь был. Только резать и умеют. Так-то нашего
казака Баклашева не-человеком сделали, ногу отрезали.
Стало, дураки. На чтò теперь Баклашев годится? Нет, отец мой,
в горах дохтура есть настоящие. Так-то Гирчика, няню моего,
в походе ранили
в это место,
в грудь, так дохтура ваши отказались, а из гор приехал Саиб, вылечил. Травы, отец мой, знают.
Неточные совпадения
Они ушли. Напрасно я им откликнулся: они б еще с час проискали меня
в саду. Тревога между тем сделалась ужасная. Из крепости прискакал
казак. Все зашевелилось;
стали искать черкесов во всех кустах — и, разумеется, ничего не нашли. Но многие, вероятно, остались
в твердом убеждении, что если б гарнизон показал более храбрости и поспешности, то по крайней мере десятка два хищников остались бы на месте.
Я взошел
в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель. На стене ни одного образа — дурной знак!
В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его,
стал раскладывать вещи, поставив
в угол шашку и ружье, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке,
казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми глазами.
— Он
стал стучать
в дверь изо всей силы; я, приложив глаз к щели, следил за движениями
казака, не ожидавшего с этой стороны нападения, — и вдруг оторвал ставень и бросился
в окно головой вниз.
Кроме рейстровых козаков, [Рейстровые козаки —
казаки, занесенные поляками
в списки (реестры) регулярных войск.] считавших обязанностью являться во время войны, можно было во всякое время,
в случае большой потребности, набрать целые толпы охочекомонных: [Охочекомонные козаки — конные добровольцы.] стоило только есаулам пройти по рынкам и площадям всех сел и местечек и прокричать во весь голос,
ставши на телегу: «Эй вы, пивники, броварники!
В крепости между
казаками заметно
стало необыкновенное волнение; во всех улицах они толпились
в кучки, тихо разговаривали между собою и расходились, увидя драгуна или гарнизонного солдата.