Неточные совпадения
В наше время
не может
не быть ясно для всех мыслящих
людей то, что жизнь
людей, —
не одних русских
людей, но всех народов христианского мира, с своей, всё увеличивающейся нуждой бедных и роскошью богатых, с своей борьбой всех против всех, революционеров против правительств, правительств против революционеров, порабощенных народностей против поработителей, борьбы государств между собою, запада с востоком, с своими всё растущими и поглощающими силы народа вооружениями, своей утонченностью и развращенностью, — что жизнь такая
не может продолжаться, что жизнь христианских народов, если она
не изменится, неизбежно
будет становиться всё бедственнее и бедственнее.
Средство избавления от этого бедственного положения, и средство
не фантастическое,
не искусственное, а самое естественное, состоит в усвоении
людьми христианского мира открытого им 19 веков тому назад высшего, соответствующего теперешнему возрасту человечества понимания жизни и вытекающего из него руководства поведения, то
есть христианского учения в его истинном смысле.
Повторялось это много раз в истории, но никогда, я думаю, этот разлад между образом жизни
людей, отставших от религиозного уяснения смысла жизни и вытекающего из него руководства поведения,
не был так велик, каков он теперь среди христианских народов,
не принявших открытого им христианского учения в истинном его значении и вытекающего из этого учения руководства поведения, а живущих и продолжающих жить прежней языческой жизнью.
Разлад этот в жизни христианских народов в особенности велик, я думаю, потому, что объяснение понимания жизни, внесенное христианством в сознание народов, слишком далеко опередило склад жизни народов, принявших его, а потому и вытекающее из него руководство поведения
было слишком противоположно
не только личным привычкам
людей, но и всему складу жизни языческих народов, принявших христианское учение.
Так что
люди христианского мира, всё больше и больше освобождаясь от веры в извращенное христианское учение, дошли, наконец, до того положения, в котором они находятся в настоящее время, что большинство их
не имеет никакого объяснения смысла своей жизни, то
есть никакой религии, веры и никакого общего руководства поведения.
Бедственное положение это усиливается еще тем, что, так как это состояние неверия продолжается уже много времени, сделалось то, что среди
людей христианского мира те из них, которым это положение безверия выгодно, все властвующие классы, либо самым бессовестным образом притворяются, что верят в то, чему
не верят и
не могут верить, либо, в особенности наиболее развращенные из них ученые, прямо проповедуют, что для
людей нашего времени совсем и
не нужно ни какого бы то ни
было объяснения смысла жизни — веры, ни какого бы то ни
было вытекающего из веры руководства поступков, а что единственный основной закон жизни человеческой
есть закон развития и борьбы за существование и что поэтому жизнь
людей может и должна
быть руководима только похотями и страстями людскими.
А так как без такого общего всем или по крайней мере общего большинству
людей понимания смысла и вытекающего из него общего руководства поступков жизнь
людей не может
не быть и неразумной, и бедственной, то чем дальше продолжалась такая жизнь
людей христианского мира, тем она становилась всё более и более и неразумной и бедственной.
Казалось бы, это так ясно, что
не стоило бы говорить про это, если бы с давнего времени обман о том, что насилие одних
людей над другими может
быть полезно
людям и соединять их,
не был бы так распространен и принят молчаливым согласием, как самая несомненная истина,
не только теми, кому выгодно насилие, но и большинством тех самых
людей, которые более всего страдали и страдают от насилия.
Разница между тем, что
было в старину, до появления христианства, и тем, что
есть теперь в христианском мире, только в том, что неосновательность предположения о том, что насилие одних
людей над другими может
быть полезно
людям и соединять их, в старину
была совершенно скрыта от
людей, теперь же, выраженная особенно ясно в учении Христа истина о том, что насилие одних
людей над другими
не может соединять, а может только разъединять
людей, всё более и более уясняется.
Положение
людей христианского мира ужасно, но вместе с тем оно — то самое, которое
не могло
не быть, которое должно
было быть и которое неизбежно должно привести эти народы к избавлению. Страдания, испытываемые
людьми христианского мира, вытекающие из отсутствия свойственного нашему времени религиозного миросозерцания,
суть неизбежные условия роста и неизбежно должны окончиться принятием
людьми своиственного их времени религиозного миросозерцания.
И так это
было, пока
люди не видели того, что таилось за этой церковной верой, которую им выдавали за истинную.
Как ни старались церковники скрыть от
людей сущность этого учения, выраженного в евангелиях, — ни запрещения переводов евангелия на всем понятный язык, ни лжетолкование их — ничто
не могло затушить свет, прорывающийся сквозь церковные обманы и освещающий души
людей, всё более и более ясно сознающих великую истину, которая
была в этом учении.
Как только с распространением грамотности и печати
люди стали узнавать евангелие и понимать то, что в нем написано,
люди не могли уже, несмотря на все извороты церкви,
не увидать того бьющего в глаза противоречия, которое
было между государственным устройством, поддерживаемым церковью, и учением евангелия. Евангелие прямо отрицало и церковь и государство с своими властями.
То же самое случилось и с нерабочими, учеными
людьми христианского мира.
Люди эти еще яснее, чем простые
люди, увидали всю несостоятельность и внутренние противоречия церковного учения и естественно откинули это учение, но вместе с тем
не могли признать и истинное учение Христа, так как это учение
было противно всему существующему строю и, главное, их исключительно выгодному положению в нем.
С
людьми, принявшими религиозное учение, превосходящее их силы, — а таково
было христианское учение для язычников, принявших его тогда, когда жизнь общественная в форме государственного насильнического устройства уже глубоко вкоренилась в нравы и привычки
людей, — с
людьми, принявшими христианское учение, случилось нечто, кажущееся сначала противоречивым, а вместе с тем такое, чего
не могло
не случиться.
Трагизм положения
людей христианского мира в том, что, по неизбежному недоразумению, христианскими народами принято
было, как свойственное им религиозное учение, такое учение, которое в своем истинном значении самым определенным образом отрицало, разрушало весь тот строй общественной жизни, которым жили уже эти народы и вне которого
не могли себе представить жизни.
А между тем учение это в его истинном значении
было не только ясно выражено в тех, признаваемых церквами божественным откровением, книгах евангелия, которое
было нераздельно с извращенным учением, но учение это
было до такой степени свойственно, родственно душам человеческим, что, несмотря на всё загромождение и извращение учения ложными догматами, наиболее чуткие к истине
люди всё чаще и чаще воспринимали учение в его истинном значении и всё яснее и яснее видели противоречие устройства мира с истинным христианским учением.
Но ни одно из этих учений
не поставило этой добродетели основой жизни, высшим законом, долженствующим
быть не только главным, но единым руководством поступков
людей, как это сделано позднейшим из всех религиозных учений — христианством.
Учение Христа выясняет, почему этот закон
есть высший закон жизни человеческой, и с другой стороны показывает тот ряд поступков, которые
человек должен или
не должен делать вследствие признания истинности этого учения.
Говорится: «но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую, и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду», то
есть что совершенное над тобой насилие
не может служить оправданием насилия с твоей стороны. Эта же недопустимость оправдания отступления от закона любви никакими поступками других
людей еще яснее и точнее выражена в последней из заповедей, прямо указывающей на те обычные ложные толкования, при которых будто бы возможно нарушение ее...
А как только закон любви переставал
быть высшим, неизменным законом жизни
людей, так уничтожалась вся благодетельность закона, и учение о любви сводилось к ни к чему
не обязывающим красноречивым поучениям и словам, оставлявшим весь склад жизни народов таким же, каким он
был и до учения о любви, то
есть основанным на одном насилии.
Вот это-то главное значение учения и
было скрыто от
людей лжехристианством, признавшим учение о любви
не высшим законом жизни человеческой, а так же, как и дохристианские учения, лишь одним из правил поведения, которое полезно соблюдать, когда ничто
не препятствует этому.
Понятно, что
люди властвующие могут говорить, что без насилия
не может
быть никакого порядка и доброй жизни, разумея под «порядком» такое устройство жизни, при котором немногие могут в излишестве пользоваться трудами других
людей, под «доброй» же жизнью разумея беспрепятственность ведения такой жизни.
Ведь насилие властвующих над покоряющимися
не есть прямое, непосредственное насилие сильного
человека над слабым и большого числа над меньшим, ста над двадцатью и т. п.
Бывает, что и они страдают от него; но эти оставленные богом, потерянные
люди готовы переносить зло, только бы им
быть в состоянии делать его
не тому, кто делает зло им, но тем, которые переносят его и
не могут иначе».
А между тем рабочие
люди, и в особенности земледельцы, которым этого ничего
не нужно,
не только ни в России, ни в какой бы то ни
было стране,
не делают этого, а одни, большинство, продолжают сами себя мучить, исполняя против самих себя требования начальства и сами поступая в полицию, в сборщики податей, в солдаты; другие же, меньшинство, для того чтобы избавиться от насилия, когда могут это сделать, совершают во время революций насилия над теми
людьми, от насилия которых страдают, то
есть тушат огонь огнем, и этим только увеличивают над собою насилие.
А всё оттого же, отчего все бедствия
людей, оттого, что у
людей этих нет веры, а без веры
люди могут
быть руководимы только выгодой, а
человек, руководимый только выгодой,
не может
быть ничем иным, как только обманщиком или обманутым.
Но молодой
человек и в церкви сказал то же, что он говорил при приеме, — что он, как христианин,
не может ни присягать, ни
быть убийцей.
Только молодой
человек, охотник до куренья, испытывает какое-то странное, тревожащее его чувство, которое он
не может отогнать при неотвязчиво вспоминающихся ему благородных, сильных, неотразимых словах подсудимого, выраженных с таким волнением. На совещании судей молодой офицер этот хотел
было не согласиться с решением старших, но замялся, проглотил слюну и согласился.
— Нет, я, дядя,
не согласна с вами, — вступилась в разговор курсистка социал-демократка, племянница полкового командира. — Достойна уважения энергия, стойкость этого
человека. Жалеть можно только о том, что сила его ложно направлена, — прибавила она, думая о том, как полезны
были бы такие стойкие
люди, если бы они стояли только
не за отжившие религиозные фантазии, а за научные социалистические истины.
— Нечего разговоры разговаривать, марш в новую тюрьму. — Фельдфебель
был особенно строг, потому что ему
было дано приказание следить за тем, чтобы арестованный
не общался с солдатами, так как вследствие этих общений за те два года, которые он просидел здесь, четыре
человека были совращены им в такие же отказы от службы и судились уже и сидят теперь в различных тюрьмах.
В четвертом веке Лактанций говорит то же: «
Не должно
быть никакого исключения в заповеди божией, что убить
человека всегда грех, — говорит он. — Носить оружие
не дозволено, ибо их оружие — только истина».
Их несколько раз секли кнутом, гоняли сквозь строй, но они
не сдавались и говорили одно: «Все
люди равны, государь такой же
человек, как и мы;
не будем повиноваться,
не будем платить податей, а главное,
не будем убивать на войне
людей братьев.
Закон же государственный со своим требованием военной службы, то
есть готовности к убийству по воле других
людей,
не может
не быть противоположен всякому религиозно-нравственному закону, всегда основанному на любви к ближнему, как все религиозные учения,
не только христианское, но и магометанское, и буддийское, и браминское, и конфуцианское.
То самое точное определение закона любви,
не допускающее никакого исключения, которое высказано
было Христом 1900 лет тому назад, в наше время уже
не вследствие следования Христу, а непосредственно сознается уже наиболее нравственно чуткими
людьми всех вер.
Отказы эти ведь
не суть случайные поступки
людей, вызванные известными обстоятельствами, отказы эти — последствия истинного и искреннего исповедания религиозного учения.
Разрушает оно существующее устройство потому, что, если
люди, понимая то, что участие в насилии несовместимо с христианством,
не будут идти в солдаты, в сборщики податей, в судьи, в присяжные, в полицейские, во всякого рода начальники, то ясно, что
не будет и тех насилий, от которых теперь страдают
люди.
Но что же могут сделать эти сотни, тысячи, допустим сотни тысяч ничтожных, бессильных, разрозненных
людей против всего огромного количества
людей, связанных правительствами и вооруженных всеми могущественными орудиями насилия? Борьба кажется
не только
не равной, но невозможной, а между тем исход борьбы так же мало может
быть сомнителен, как исход борьбы ночного мрака и утренней зари.
И такие
люди и
были и
есть — христиане, потому что в том, чтобы вместо цели внешней, для достижения которой нужно согласие всех, ставить себе цель внутреннюю, для достижения которой
не нужно ничьего согласия, и состоит сущность христианства в его истинном значении.
Цель общей жизни
не может
быть вполне известна тебе — говорит христианское учение каждому
человеку — и представляется тебе только как всё большее и большее приближение к благу всего мира, к осуществлению царства божия; цель же личной жизни несомненно известна тебе и состоит в осуществлении в себе наибольшего совершенства любви, необходимого для осуществления царства божия. И цель эта всегда известна тебе и всегда достижима.
Для христианина, познавшего требования закона любви, все требования закона насилия
не только
не могут
быть обязательны, но всегда представляются теми самыми заблуждениями
людей, которые подлежат обличению и упразднению…
Людям кажется, что если изменение сознания влияет на изменение форм жизни, то должно
быть и обратное, и, так как направлять деятельность на внешние изменения и приятнее (последствия деятельности виднее) и легче, то они всегда предпочитают направлять свои силы
не на изменение сознания, а на изменение форм, и потому большей частью заняты
не сущностью дела, а только подобием его.
Казалось бы, должно
быть ясно, что только истинное христианство, исключающее насилие, дает спасение отдельно каждому
человеку и что оно же одно дает возможность улучшения общей жизни человечества, но
люди не могли принять его до тех пор, пока жизнь по закону насилия
не была изведана вполне, до тех пор, пока поле заблуждений, жестокостей и страданий государственной жизни
не было исхожено по всем направлениям.
Часто как самое убедительное доказательство неистинности, а главное, неисполнимости учения Христа приводится то, что учение это, известное
людям 1900 лет,
не было принято во всем его значении, а принято только внешним образом. «Если столько уже лет оно известно и все-таки
не стало руководством жизни
людей, если столько мучеников и исповедников христианства бесцельно погибло,
не изменив существующего строя, то это очевидно показывает, что учение это
не истинно и неисполнимо», говорят
люди.
Люди, тогда огромное большинство
людей,
не были в состоянии понять учение Христа одним духовным путем: надо
было привести их к пониманию его тем, чтобы, изведав то, что всякое отступление от учения — погибель, они узнали бы это на жизни, своими боками.
Учение
было принято, как
не могло
быть иначе, как внешнее богопочитание, заменившее язычество, и жизнь продолжала идти дальше и дальше по пути язычества. Но извращенное учение это
было неразрывно связано с евангелием, и жрецы лжехристианства, несмотря на все старания,
не могли скрыть от
людей самой сущности учения, и истинное учение, против воли их, понемногу раскрываясь
людям, сделалось частью их сознания.
Спасение
людей от их унижения, порабощения и невежества произойдет
не через революции,
не через рабочие союзы, конгрессы мира, а через самый простой путь, — тот, что каждый
человек, которого
будут привлекать к участию в насилии над своими братьями и над самим собой, сознавая в себе свое истинное духовное «я», с недоумением спросит: «Да зачем же я
буду делать это?»
«Всё это может
быть, но для того, чтобы
люди могли освободиться от той, основанной на насилии, жизни, в которой они запутаны и которая держит их, нужно, чтобы все
люди были религиозны, то
есть готовы
были бы ради исполнения закона бога
быть готовыми пожертвовать своим телесным, личным благом и жить
не будущим, а только настоящим, стремясь только в этом настоящем исполнять открытую им в любви волю бога. Но
люди нашего мира
не религиозны и потому
не могут жить так».
Но так же, как труд
не составляет нечто искусственное, выдуманное, предписываемое
людьми, а нечто неизбежное, необходимое, без чего
не могли бы жить
люди, так точно и вера, то
есть сознание своего отношения к бесконечному и вытекающего из него руководства поступков. Такая вера
есть не только
не нечто воспитанное, искусственное, исключительное, а, напротив, такое естественное свойство человеческой природы, без которого, как птицы без крыльев, никогда
не жили и
не могут жить
люди.
Только освободись
люди нашего мира от того обмана извращения христианского учения церковной веры и утвержденного на ней
не только оправдания, но возвеличения, несовместимого с христианством, основанного на насилии, государственного устройства, и само собой устранится в душах
людей не только христианского, но и всего мира главная помеха к религиозному сознанию высшего закона любви без возможности исключений и насилия, который 1900 лет тому назад
был открыт человечеству и который теперь один только удовлетворяет требованиям человеческой совести.