Неточные совпадения
Его доброе немецкое лицо, участие, с которым он старался угадать причину моих слез, заставляли их течь еще обильнее:
мне было совестно, и
я не понимал, как за минуту перед тем
я мог не любить Карла Иваныча и находить противными его халат, шапочку и кисточку; теперь, напротив, все это
казалось мне чрезвычайно милым, и даже кисточка
казалась явным доказательством его доброты.
Насчет залогов изволили говорить, так
я уже,
кажется, вам докладывал, что наши денежки там сели и скоро их получить не придется.
Вот слышны шаги по лестнице; но это не Фока!
Я изучил его походку и всегда узнаю скрип его сапогов. Дверь отворилась, и в ней
показалась фигура,
мне совершенно незнакомая.
—
Кажется,
я имел случай изучить эту породу людей — их столько к тебе ходит, — все на один покрой. Вечно одна и та же история…
Насчет предсказаний, — прибавила она со вздохом и помолчав немного, — je suis payée pour y croire; [
я верю в них недаром (фр.).]
я тебе рассказывала,
кажется, как Кирюша день в день, час в час предсказал покойнику папеньке его кончину.
Необозримое блестяще-желтое поле замыкалось только с одной стороны высоким синеющим лесом, который тогда
казался мне самым отдаленным, таинственным местом, за которым или кончается свет, или начинаются необитаемые страны.
Но каков был мой стыд, когда вслед за гончими, которые в голос вывели на опушку, из-за кустов
показался Турка! Он видел мою ошибку (которая состояла в том, что
я не выдержал) и, презрительно взглянув на
меня, сказал только: «Эх, барин!» Но надо знать, как это было сказано!
Мне было бы легче, ежели бы он
меня, как зайца, повесил на седло.
Maman играла второй концерт Фильда — своего учителя.
Я дремал, и в моем воображении возникали какие-то легкие, светлые и прозрачные воспоминания. Она заиграла патетическую сонату Бетховена, и
я вспоминал что-то грустное, тяжелое и мрачное. Maman часто играла эти две пьесы; поэтому
я очень хорошо помню чувство, которое они во
мне возбуждали. Чувство это было похоже на воспоминание; но воспоминание чего?
казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было.
—
Я беру Карла Иваныча с детьми. Место в бричке есть. Они к нему привыкли, и он к ним,
кажется, точно привязан; а семьсот рублей в год никакого счета не делают, et puis au fond c’est un très bon diable. [и потом, в сущности, он славный малый (фр.).]
На другой день после описанных
мною происшествий, в двенадцатом часу утра, коляска и бричка стояли у подъезда. Николай был одет по-дорожному, то есть штаны были всунуты в сапоги и старый сюртук туго-натуго подпоясан кушаком. Он стоял в бричке и укладывал шинели и подушки под сиденье; когда оно ему
казалось высоко, он садился на подушки и, припрыгивая, обминал их.
Я продолжал быть беззаботен и нетерпелив. Десять секунд, которые просидели с закрытыми дверьми,
показались мне за целый час. Наконец все встали, перекрестились и стали прощаться. Папа обнял maman и несколько раз поцеловал ее.
Удовлетворив своему любопытству, папа передал ее протопопу, которому вещица эта,
казалось, чрезвычайно понравилась: он покачивал головой и с любопытством посматривал то на коробочку, то на мастера, который мог сделать такую прекрасную штуку. Володя поднес своего турка и тоже заслужил самые лестные похвалы со всех сторон. Настал и мой черед: бабушка с одобрительной улыбкой обратилась ко
мне.
Между нами никогда не было сказано ни слова о любви; но он чувствовал свою власть надо
мною и бессознательно, но тиранически употреблял ее в наших детских отношениях;
я же, как ни желал высказать ему все, что было у
меня на душе, слишком боялся его, чтобы решиться на откровенность; старался
казаться равнодушным и безропотно подчинялся ему.
Иногда влияние его
казалось мне тяжелым, несносным; но выйти из-под него было не в моей власти.
Я с участием посмотрел на бедняжку, который, лежа на полу и спрятав лицо в лексиконах, плакал так, что,
казалось, еще немного, и он умрет от конвульсий, которые дергали все его тело.
Неужели это прекрасное чувство было заглушено во
мне любовью к Сереже и желанием
казаться перед ним таким же молодцом, как и он сам? Незавидные же были эти любовь и желание
казаться молодцом! Они произвели единственные темные пятна на страницах моих детских воспоминаний.
Из мрака, который сперва скрывал все предметы в окне,
показывались понемногу: напротив — давно знакомая лавочка, с фонарем, наискось — большой дом с двумя внизу освещенными окнами, посредине улицы — какой-нибудь ванька с двумя седоками или пустая коляска, шагом возвращающаяся домой; но вот к крыльцу подъехала карета, и
я, в полной уверенности, что это Ивины, которые обещались приехать рано, бегу встречать их в переднюю.
Бабушка,
казалось, была очень рада видеть Сонечку: подозвала ее ближе к себе, поправила на голове ее одну буклю, которая спадывала на лоб, и, пристально всматриваясь в ее лицо, сказала: «Quelle charmante enfant!». [Какой очаровательный ребенок! (фр.)] Сонечка улыбнулась, покраснела и сделалась так мила, что
я тоже покраснел, глядя на нее.
Мы довольно долго стояли друг против друга и, не говоря ни слова, внимательно всматривались; потом, пододвинувшись поближе,
кажется, хотели поцеловаться, но, посмотрев еще в глаза друг другу, почему-то раздумали. Когда платья всех сестер его прошумели мимо нас, чтобы чем-нибудь начать разговор,
я спросил, не тесно ли им было в карете.
Лакей, который с виду был человек почтенный и угрюмый,
казалось, горячо принимал сторону Филиппа и был намерен во что бы то ни стало разъяснить это дело. По невольному чувству деликатности, как будто ничего не замечая,
я отошел в сторону; но присутствующие лакеи поступили совсем иначе: они подступили ближе, с одобрением посматривая на старого слугу.
— Нет, позвольте, барин, чем-то вы заплатите? знаю
я, как вы платите: Марье Васильевне вот уж вы восьмой месяц двугривенный все платите,
мне тоже уж,
кажется, второй год, Петрушке…
Когда приехали Ивины, вместо удовольствия, которое
я обыкновенно испытывал при встрече с Сережей,
я почувствовал какую-то странную досаду на него за то, что он увидит Сонечку и
покажется ей.
Эпизод с перчаткой, хотя и мог кончиться дурно, принес
мне ту пользу, что поставил
меня на свободную ногу в кругу, который
казался мне всегда самым страшным, — в кругу гостиной;
я не чувствовал уже ни малейшей застенчивости в зале.
Но молодой человек, как
кажется, хотел во что бы то ни стало развеселить
меня: он заигрывал со
мной, называл
меня молодцом и, как только никто из больших не смотрел на нас, подливал
мне в рюмку вина из разных бутылок и непременно заставлял выпивать.
Прощаясь с Ивиными,
я очень свободно, даже несколько холодно поговорил с Сережей и пожал ему руку. Если он понял, что с нынешнего дня потерял мою любовь и свою власть надо
мною, он, верно, пожалел об этом, хотя и старался
казаться совершенно равнодушным.
Мы пошли в девичью; в коридоре попался нам на дороге дурачок Аким, который всегда забавлял нас своими гримасами; но в эту минуту не только он
мне не
казался смешным, но ничто так больно не поразило
меня, как вид его бессмысленно-равнодушного лица.
Его высокая фигура в черном фраке, бледное выразительное лицо и, как всегда, грациозные и уверенные движения, когда он крестился, кланялся, доставая рукою землю, брал свечу из рук священника или подходил ко гробу, были чрезвычайно эффектны; но, не знаю почему,
мне не нравилось в нем именно то, что он мог
казаться таким эффектным в эту минуту.
— Да, мой батюшка, давно ли,
кажется,
я ее еще нянчила, пеленала и она
меня Нашей называла. Бывало, прибежит ко
мне, обхватит ручонками и начнет целовать и приговаривать...
Один раз
я вошел в ее комнату: она сидела, по обыкновению, на своем кресле и,
казалось, была спокойна; но
меня поразил ее взгляд.