Таня Гроттер и пенсне Ноя

Дмитрий Емец, 2013

Пробил час, когда магические артефакты приобретают огромную силу. Некто подбрасывает волшебную книгу начинающему магу Генке Бульонову и вынуждает его произнести грозное заклинание. Основная ставка делается на жезл «Похититель душ». При прикосновении к груди жезл забирает душу, оставляя невредимым тело, в которое может вселиться любой другой маг. По непонятным причинам хмыри начинают охотиться за старинным портретом Ноя, что уже многие столетия благополучно покрывается пылью на Главной Лестнице Тибидохса… А тем временем решается вопрос жизни и смерти: кого же выберет Таня? Ваньке Валялкину и Гурию Пупперу надоедает неопределенность. Только дуэль – магическая дуэль по суровым древним правилам – может поставить последнюю точку в этом затянувшемся романе. Итак, третий лишний или третий мертвый?..

Все это ваше волненье и мысленная борьба есть больше ничего, как дело общего нашего приятеля, всем известного, именно — чорта. Но вы не упускайте из виду, что он щелкопер и весь состоит из надуванья… Вы эту скотину бейте по морде и не смущайтесь ничем. Он — точно мелкий чиновник, забравшийся в город будто бы на следствие. Пыль запустит всем, распечет, раскричится. Стоит только немножко струсить и податься назад — тут-то он и пойдет храбриться. А как только наступишь на него, он и хвост подожмет. Мы сами делаем из него великана… Пословица не бывает даром, а пословица говорит: Хвалился чорт всем миром овладеть, а Бог ему и над свиньей не дал власти.

Н.В. Гоголь

Глава 1

НЕ ХОЧУ БЫТЬ ЛОПУХОИДОМ

Жизнь счастливого человека — это полоса сверхзадач.

Дождь барабанил в стекло. Шторы из предосторожности были плотно задернуты. Мама спала у себя в комнате через стену, но даже во сне ухитрялась замечать свет в соседнем окне, тускло разливавшийся по стене дома. Генка Бульонов, терпеливо дождавшийся, пока она заснет, метался теперь по тесной комнатке. В могучей груди почти двухметрового пятнадцатилетнего лоботряса кипящей ртутью бурлило негодование. На соседней улице Ленка Мумрикова отмечала день рождения. Мумрикова, выбившаяся из шестерок в тузы после необъяснимого исчезновения Пипы Дурневой, не мелочилась. Родители были сосланы на дачу без права возвращения. Весь класс — а Ленка пригласила всех, не больше и не меньше — собирался гудеть всю ночь.

Весь класс, за вычетом Генки. Мама считала, что ему полезно ложиться спать в десять часов. «Ты у меня такой слабенький!» — повторяла она, хотя в последний раз Бульон болел гриппом в третьем классе, про остальные же болячки знал только из энциклопедического словаря.

И вот теперь было уже два часа ночи. Мама давно спала, а Генка, раздраженный, как болотный хмырь, бегал по комнате и страдал. Ослушаться маму — об этом он даже помыслить не мог. При малейшей попытке неповиновения она вначале говорила колючим голосом, затем глотала сердечные лекарства и, наконец, принималась плакать — Генка же ощущал, что его потрошат заживо.

Мама у Бульона была особа экстраординарная. Ее вполне можно было занести в реестр уникальных, астрально опекаемых лопухоидов, тщательно пополняемый белым магом Агриппой IV с 1094 года. Генка поднимал донышком кверху гирю в двадцать четыре килограмма, а она мазала зеленкой каждый его прыщик, превращая его в нечто среднее между жабой и ягуаром. Бульон забрасывал в корзину мяч через всю баскетбольную площадку, а она водила его в школу за ручку и требовала носить шапку с помпоном до середины мая.

Вспомнив об этом, Генка взвыл и в животной тоске толкнул стол. На пол обрушилась стопка книг по оккультизму. Запестрели руны, коварно замигали алкогольными градусами астрологические таблицы. Бульонов наклонился. Верхняя книга была открыта где-то на середине. Расправляя подогнувшуюся страницу, Генка выхватил из текста следующую фразу:

«В самое ближайшее время вас ждут крупные неприятности».

Генке это не понравилось. В третьем часу ночи он всегда становился излишне впечатлительным. Страшнее скоропостижной смерти для него были лишь утепленные стельки и жилетка с красными лошадками, которую мама подарила ему на день рождения. Он закрыл глаза, забродил пальцем по странице и, уткнувшись наобум в одну из строк, вновь прочитал:

«…коренной перелом в судьбе и дальняя дорога…»

Суеверный Генка задышал через нос. А тут еще, словно насмехаясь, кто-то энергично забарабанил в окно восьмого этажа. Форточка распахнулась. Тюлевые шторы вздулись и опали. Генка явственно увидел длинную белую руку, которая, просунувшись в форточку, потянула задвижку рамы. Бульон от ужаса заорал и закрыл глаза.

— Ты чего, с дуба рухнул? Своих не узнаешь? — прошипел кто-то.

Генка перестал орать и открыл один глаз. На подоконнике сидела Гробыня и, положив подбородок на руки, с интересом изучала его. На коленях у Склеповой лежала труба пылесоса. Сам пылесос стоял рядом.

«Вот это девчонка! Карабкаться на восьмой этаж, да еще с пылесосом!» — ошарашенно, но одновременно с восторгом подумал Генка.

— Бульон, а Бульон! Лапочка, дай попить, а то так есть хочется, что переночевать негде! — насмешливо попросила Гробыня.

Генка заметался. Чтобы попасть ночью на кухню, нужно пройти мимо комнаты чутко спящей мамы, что было опаснее фронтовой разведки. Застигнутый врагом разведчик хотя бы успевал застрелиться. К счастью, Склепова шутила: пить ей не хотелось. Разве что пива с Гломовым.

— Чего молчишь, как карась? А «здрасьте» кто будет говорить? Девушка может обидеться! — пригрозила Гробыня.

— Здрасьте! — послушно повторил Бульонов.

— Ну спасибочки, облагодетельствовал молодую и красивую! А теперь сразу говори «до свиданья»! Или на худой конец «чао-какао». Ну-с, я жду! — распорядилась Склепова.

Генка растерялся. Он никак этого не ожидал.

— Попрощаться? Так сразу? А как же…

— А ты на что надеялся, котик? На романтическое трио: ты, я и луна? — проворковала Гробыня. — Я за этим и залетела, чтобы попрощаться. Я возвращаюсь в Тиби… Впрочем, тебе не важно знать куда… Если у тебя есть какие-то другие прощальные слова, я внимательно слушаю!.. Нету слов? Хм… Ну тогда будем работать по сокращенной программе. Так и быть, можешь меня поцеловать!

— Поцеловать? — изумленно переспросил Бульонов. До сих пор он целовал только маму и иногда бабушку. Это было тоже полезно в своем роде, хотя они и не летали на пылесосе.

— О нет! Он и этого не умеет! — простонала Склепова. — Ну да, поцеловать! У тебя бумага есть?

— За-зачем бу-бумага? — не понял Генка.

— Как зачем? Я тебе схемку нарисую!

— Не надо! — отважно отказался Бульонов.

Он неуклюже приблизился, помялся и, набравшись храбрости, клюнул Гробыню в щеку. При этом обнаружилось, что он выше ее на две головы.

— И это все южные страсти? Эх ты, вечная мерзлота! Девушка с тобой плесенью покроется! Робкий ты, Бульон, какой-то! — разочарованно хмыкнула Склепова.

— А ты не робкая? — обиделся Генка.

Гробыня вздохнула:

— Ах, Бульон, я прошла суровую жизненную школу! У меня была не жизнь, а сплошная азбука выживания! Одна Гроттерша извела тонны моего драгоценного здоровья.

— Гроттерша? — удивленно переспросил Генка. Хотя прошло много лет и его память была магически блокирована, слово «Гроттерша» странным образом взволновало его, пробудив целую бурю неясных чувств.

Однако Гробыня не была расположена перемывать Таньке кости. Предстоящий перелет в Тибидохс настраивал ее на сентиментальный лад.

— И не только Гроттерша… В сущности, Гроттершу очень даже можно выносить, если не трогать ее контрабас и не катить бочку на ее родственничков! — продолжала она, нежно обнимая трубу пылесоса. — Моя школа началась с моего братца. Я тогда еще жила среди лопухоидов, а у меня был колоритный двоюродный братец. Подрощенная такая сволочь, на три года старше… Наши родители в то время жили вместе, и их вечно не было дома. Они то заказывали венки, то устраивали могильщикам профилактический разбор полетов, чтобы они не охамели.

— Охамели?

— Ну, большая такая ритуальная халява, — нетерпеливо и еще непонятнее пояснила Гробыня. — Меня оставляли вместе с братцем, и он отрывался на полную катушку. В лучшем случае он меня щипал, в худшем пинал. У меня, извиняюсь, вся попа была в синяках. Помню, я два часа просидела, запертая в туалете, потому что к нему пришли приятели, они играли в карты и я им, видите ли, мешала. Вначале я рыдала, потом колотила в дверь, а они только ржали… А затем я услышала, как они открыли шкаф и выбрасывают оттуда мои вещи, а потом стали ломать отверткой замки, чтобы залезть в мой стол. Это был уже финиш… Я совсем озверела. Почти не помню, что дальше было. Я заорала, и вдруг дверь вылетела сама собой, хотя я к ней и не прикасалась. Даже не с треском вылетела, а почти без шума — пук! — будто пробка. Потом родители удивлялись — петли точно ножом срезало. Я ворвалась в комнату. Их там было четверо. Они уже бросили играть в карты и были все у моего стола. «Это ты, Гробыня? А ну, песик, на место! Марш в туалет!» — сказал мне братец. И тут…

Склепова сжала и разжала ладони. Щеки у нее пылали от негодования. Она заново переживала тот миг.

— Не важно, что было дальше… Ты, Бульон, личность ранимая, не буду тебя грузить. Скажу лишь, что к тому моменту, как меня забрали на темное отделение, брат и его приятели не просто меня уважали. Они меня чудовищно уважали! Чуть ли не тапочки носили в зубах, не говоря уже о прочем!..

Неожиданно в рюкзачке у Склеповой заверещал зудильник.

— А это еще что? Кто меня дергает? — буркнула Гробыня.

Пока она открывала рюкзак и рылась в нем, зудильник едва не лопнул от негодования. Бульонов с изумлением смотрел на плоское блюдо, производившее назойливые звуки. Гробыня на секунду задумалась, соображая, не совершает ли она чего-то непоправимого, отвечая по зудильнику при лопухоиде. Но врожденное разгильдяйство победило. Склепова махнула рукой, словно говоря: ладно, чего уж там?! Какие тут тайны?

— Гробыня? Ты куда подевалась? — появляясь на блюде, с возмущением произнес Готфрид Бульонский.

— Да здесь я, здесь! Чего трезвонить-то? — недовольно сказала Склепова. К Спящему Красавцу она всегда относилась малость прохладно.

— Как ты со мной разговариваешь? Я звоню по просьбе Зуби… К тебе вернулась магия?

— Да вроде, — проворчала Гробыня, опасливо косясь на Генку.

— Сарданапал тебя ждет! Ты летишь в Тибидохс или нет?

— Уже лечу! Разве не видно? — сказала Склепова.

— Летишь? Ты уверена? А почему я вижу занавески? — подозрительно спросил Готфрид.

— Занавески? Какие занавески? Это тучки так глючат! — пояснила Гробыня и, сохраняя на лице невинное выражение, принялась энергично трясти зудильник.

— Что случилось? Почему ты рябишь? — удивился Готфрид.

— Алло, гараж! Помехи связи!.. Я скоро буду! — заявила Гробыня и, поспешно отключившись, нахмурилась. — Вот дурак этот Готфрид! Прямо капитальный! — задумчиво сообщила она Генке. — Попробуй я выкинуть такую штуку с его женой, мне все каникулы пришлось бы изучать жизнь крыс.

— Это как? — не понял Бульон.

— А так. Изнутри шкурки. Или еще хуже: все пальцы на руках превратились бы в дождевых червей… Вообрази, мерзко, да? Одна радость: отшибает аппетит не тебе одной.

Генка Бульонов изумленно заморгал. Во все глаза он смотрел на говорящее блюдо.

— Это чего такое было, а? — взволнованно поинтересовался он.

— Да так, мелочь! Психованная миска… Не обращай на нее внимания. Кстати, только что в голову пришло. Ты этому не родственник?

— Кому?

— Да Готфриду же! Поднапряги чуток извилины. Бульонов — Бульонский, Генка — Готфрид. Похоже, да? Если разобраться, мир полон копий одного и того же. Порой мне кажется, что на свете живет от силы человек двадцать, но все они для забавы укрываются в разных телах. Я до этого додумалась, когда мне стали попадаться совершенно одинаковые парни. А потом я поняла, что не только парни. Прям замкнутый круг какой-то. Куда ни пойдешь — встречаешь одно и то же. Иногда мне кажется, что людей в мире не больше, чем карт в колоде.

— Нет, Бульонский мне не родственник! — сказал Генка, которому это сравнение не очень-то понравилось.

Гробыня покачала головой:

— Напрасно. Готфрид вроде аристократ какой-то. Кладов небось в свое время напрятал — обалдеть. Можно было бы грузануть его: типа я твой любимый праправнук, приперся стрельнуть чуток деньжат. Грузовик с прицепом…

Мадемуазель Склепова замолчала и зевнула, добавив в зевок немного загадочности. Похоже, мыслями она была уже в Тибидохсе.

— Ну все, Бульон, хорошенького понемножку! Пообщался с девушкой, и цигиль-цигиль ай-лю-лю! — распорядилась она, спрыгивая с подоконника. — Еще целовать будешь? Ты куда целуешь, киса? В лоб целуют покойников, а я еще теплая. Ладно, фиг с тобой, золотая рыбка, плавай дальше! А теперь отвернись!.. Девочке надо кое-что сделать!

Покраснев как рак, Генка послушно отвернулся. Когда же несколько секунд спустя он вновь перевел взгляд на окно, подоконник был уже пуст. Подскочив к окну, пораженный Бульонов успел увидеть, как, выбрасывая из трубы подсвеченную реактивную струю, пылесос быстро уносится к дальним домам. Гробыня, повернувшись, помахала ему рукой.

— Пока, малыш! Слушайся маму! — донеслось до него.

Генка долго и тупо стоял у окна, машинально дергая рукой занавеску. Он был даже не удивлен. Он был раздавлен. Потом отвернулся и сел на пол.

— Сарданапал беспокоится: вернулась ли к тебе магия?.. — повторил он за Готфридом. — Магия… Тибидохс… Магия… Когда же, где же это было?

Генка стиснул виски руками. Голова у него раскалывалась. Ночной визит «мадемуазель Склепофф» и связанные с ним чудеса переполошили его. Старая блокировка, поставленная Медузией, не выдерживала натиска новых впечатлений и трещала по швам. Стирая у Бульонова память после той истории с фигуркой, доцент Горгонова никак не предполагала, что ему вновь придется столкнуться с чем-то выходящим за грань обычного, иначе выбрала бы другое, более глобальное заклинание.

— Летающий пылесос… Нет, тогда был не пылесос. Скрипка? Гитара? Нет, больше! Кон… контрабас… Она же называла его только что: КОНТРАБАС! Я вспомнил… Тибидохс!.. Я тоже мог там учиться, но меня не взяли! Проклятая фигурка! — крикнул он.

В коридоре зашаркали тапки. Поняв, что разбудил маму, Генка торопливо выключил свет и бросился в кровать.

— Не хочу быть лопухоидом! Не хочу! Плохо мне здесь! — шептал он, слушая, как поворачивается дверная ручка.

Вновь вспыхнул свет. Мама стояла в проеме — крохотная, но убийственно решительная.

— Я знаю, что ты не спишь! Не притворяйся!

— А… Что? Где?.. Я спал! — притворяясь, что зевает, недовольно возразил Генка.

— Не ври. Ты даже не щуришься от света. Почему окно открыто? С кем ты разговаривал? — требовательно спросила мама.

— У меня была девушка, — сказал Генка. Порой, чтобы обмануть, проще всего сказать правду.

— В самом деле? И где же она?

— Вышла через окно.

Мама покосилась на раму и хмыкнула. Она реально смотрела на вещи. Девушки, выходящие через окно восьмого этажа, чаще оставляют след на асфальте, чем в чьей-то жизни.

— Больше не смей открывать даже форточку! Форточки, как, кстати, и девушки, придуманы для здоровых людей, а не для таких болезненных, как ты! — проговорила она. — Тебе все ясно?

— Так точно, — басом сказал Генка.

— Не «так точно», а «да, мамочка!».

— Да, мамочка!

— И не вздумай больше включать по ночам компьютер. Твои бредовые книжки я тоже забираю. Получишь после экзаменов, если сдашь все тесты. Большего я от тебя не ожидаю.

Мама плотно закрыла окно, собрала с пола оккультные книги Бульона и, бросив на сына еще один пытливый взгляд, вышла. В комнате сразу стало душно и тошно, как в каземате. Генка лежал и тупо таращился в белеющий над ним потолок.

— Я не лопухоид… Не лопухоид! Не хочу здесь, хочу в Тибидохс! — повторял он одними губами.

Мама давно спала праведным сном инквизитора, только что спалившего десяток ведьм, а Бульон все смотрел в потолок и повторял, повторял, повторял одно и то же. Никогда и ничего прежде он не желал с такой чудовищной силой. Он почти зримо ощущал, как потоки желания отрываются от него и бомбардируют Вселенную, просачиваясь во все миры.

И с каждым новым повторением что-то менялось в самом Бульоне независимо от его воли. Его магические способности, столько лет заблокированные, пробуждались. Скорлупа привычного уклада трескалась, уступая место чему-то новому. В состоянии полуяви-полусна Генка ощущал себя коконом, от которого отходят десятки и сотни нитей, излучающих пульсирующий свет. И каждая нить, всё, что она пронизывала, было тоже им, Генкой Бульоновым. Странное, противоречивое чувство овладело им. Генке чудилось, что он увеличился до размеров Вселенной и одновременно съежился и стал крохотным, как горчичное зерно.

— Я не лопухоид… Я хочу в Тибидохс… Когда это, наконец, кончится? — бормотал он, терзаемый противоречиями.

И вот под утро, когда Генка, утративший уже счет времени, провалился в сон, что-то полыхнуло вдруг. Бульонову смутно померещилось, что это мама вошла и включила свет. Рядом со стулом на ковре, зеленовато мерцая, лежала книга размером примерно с ладонь. На переплете из светлой кожи кое-где плясали пятна плесени. В центре обложки помещался серебряный скорпион.

Клеймо тибидохской библиотеки, которым джинн Абдулла проштамповал все без исключения волшебные книги на Буяне, отсутствовало. Бульонова это не насторожило. Он не имел еще счастливой возможности познакомиться с милейшим Абдуллой и его трогательными привычками.

Ощущая в пальцах нервную дрожь, Генка потянулся к книге. Но не успел он прикоснуться к ней, как скорпион ожил и угрожающе загнул хвост. Книга распахнулась на первой странице. Бульонов увидел ограду из деревянных кольев. Почти на каждом висела высушенная голова. На крайней же голове, по виду самой свежей, с длинной белой бородой, кроме того, красовалась еще магфордская шляпа.

«Мы стремились узнать больше, чем Книга Рока собиралась показать нам«, — прочитал Бульонов. Надпись была сделана рунами, но от рун поднимались тонкие лучи света, сплетавшиеся в воздухе в привычные буквы.

— Я не хочу ничего знать, — быстро сказал Бульонов.

Книга Рока разочарованно зашелестела страницами. Некоторое время она боролась с собой, а потом выругалась по-древнеиндийски и с напором сообщила:

«Нет, ты хотел! Не скрывай, маг! Я видела: ты протянул руку!« — появилось на камне, и пустые колья перестали подпрыгивать в ограде.

Генка быстро попятился. Он уже сообразил, что у книги не все в порядке с психикой. Она слишком неравнодушна к человеческой крови.

«Думаешь, от меня можно убежать, а, маг?» — умилилась книга, и Генка внезапно понял, что стоит на эшафоте, а рядом в дубовой колоде торчит большой, далеко не стерильного вида топор.

— А-а-а! Нет! Я не маг! — крикнул Генка.

«Как не маг? — не поверила книга. — Если бы ты был лопухоид, ты бы меня попросту не увидел. Так что… давай, милый, не волынь…»

— Я не маг! У меня нет ни кольца, н-ничего! — стуча зубами, заикнулся Бульон.

Книга Рока встревожилась. Оживший скорпион с обложки невесть как оказался на Генкиной шее и деловито пополз к вене. Здесь он замер, слушая, как пульсирует кровь. Генка обреченно ожидал укуса, но нет… Внезапно скорпион вновь стал серебряным и скатился с шеи Бульонова. Теперь он лежал на полу лапками кверху. Эшафот исчез. Дубовая колода с топором вновь прикинулась заурядным креслом, на спинку которого Генка по идиотской привычке вывешивал на ночь носки и домашние брюки.

«Мне не суждено тебя убить! — грустно сообщила Генке книга. — Час, когда я встречу мага без кольца, который не произнес еще ни одного заклинания, должен стать последним часом Книги Рока!.. Это упомянуто на моей последней странице. Меня заманили в ловушку, и я проклинаю ту, что это сделала! Сейчас же подойди и ничего уже не опасайся».

Генка осторожно приблизился. Страницы Книги Рока начали быстро переворачиваться. Мелькали руны и иллюстрации. Дважды или трижды Генка случайно замечал на страницах такое, от чего его желудок едва не выворачивался наизнанку. Например, схема извлечения желчи из живого лопухоида или сервировка стола при подаче на стол маринованного, чуть источенного червями покойника. Анатомический атлас в сравнении с этим показался бы просто книжкой для самых маленьких.

Внезапно Книга Рока перестала перелистывать страницы и мгновенно увеличилась в три или в четыре раза. Теперь лучи света уже не плясали в воздухе. Руны торопились превратиться в привычные буквы.

АРТЕФАКТЫ ВОЛШЕБНОГО МИРА

Магоногая курица. Копченая курица, от которой можно бесконечно отламывать ножки и крылышки — они немедленно возникают вновь. Служит для провианта магических армий наряду со скатертями-самобранками. Немедленно оживает, теряет магические свойства и улетает при случайном прикосновении раскаявшегося вегетарианца. По этой причине магоногие курицы ныне большая редкость.

Галера демонов. Деревянная заколдованная галера, на которой гребцами являются духи-демоны. На борту галеры можно рассмотреть девиз: Semper in motu!^[1] Позволяет быстро и с относительным комфортом перемещаться по воздуху или воде на любые расстояния. Главное условие: на галере нельзя спать, хотя монотонный скрип весел сильно убаюкивает. Заснувший на галере сам превращается в духа-демона и становится одним из гребцов. Вызывается заклинанием Матросиус.

Многоболтательный магвокат. Магвокат, на которого наложено заклинание многоречивости Ораторис демагогис. Средняя скорость речи до тысячи шестисот слов в минуту. Время речи не ограничено и может продолжаться от одного месяца до тридцати трех лет, при этом магвокат ни разу не повторяется. Самое жуткое, что заклинание многоречивости продолжает действовать и после наступления клинической смерти магвоката, вследствие чего погребение чаще всего производится в звуконепроницаемых гробах.

Жезл «Похититель душ». Короткий жезл, заканчивающийся шаром в форме глазного яблока. При прикосновении к груди жезл забирает душу, оставляя невредимым тело, в которое может вселиться любой другой маг, готовый покинуть свое тело или уже покинувший его. Получил печальную известность во времена войн с нежитью, когда с его помощью был убит кентавр Тересий, союзник Древнира, а в его тело вселился шпион Чумы-дель-Торт. В результате кентавры вступили в войну на стороне нежити, что привело к ужасным последствиям. Были сбиты две летающие крепости магов, а астральная защита Тибидохса существенно повреждена.

Магия жезла является запрещенной. Сам жезл объявлен вне закона и находится в розыске. Последний раз жезл видели в начале семнадцатого века в Венеции в лавке запрещенных магических предметов. Вскоре лавка была уничтожена агентами Магщества, однако жезл пропал. Его дальнейший след потерян.

Ноев ковчег. Один из древнейших артефактов. Корма из ливанского кедра. Остальная часть ковчега изготовлена из магических деревьев, существовавших на Земле до великого потопа и позднее не возобновившихся. По преданию, эти деревья, в свою очередь произошедшие от деревьев эдемского сада, умели говорить, передвигаться и содержали огромные запасы волшебства.

При строительстве ковчега Ноем использован эффект пятого измерения. Изнутри ковчег значительно больше, чем снаружи. Представляет собой лабиринт с большим количеством отдельных помещений, способных вместить до 100 000 видов различных живых существ. После окончания великого потопа долгое время использовался как хранилище магических предметов. Позднее большая часть ковчега была сожжена молнией во время великой грозы, насланной ЧдТ и продолжавшейся полтора года.

В коллекцию Ноева ковчега входил один из важнейших артефактов, известный как пенсне Ноя, наделенный рядом уникальных волшебных свойств. В последнюю ночь великой грозы пенсне пропало бесследно. Однако доподлинно известно, что в руки к ЧдТ оно не попало.

Из уцелевших после грозы досок ковчега магами Средневековья изготовлен ряд волшебных предметов. Один из них — контрабас Леопольда Гроттера, предмет уникальнейший, но своенравный, крайне неохотно расстающийся со своими тайнами. Значительная часть его свойств осталась неизвестна даже его создателю Л. Г.

Генка облизал губы. В висках у него стучало. Чудилось ему, что он стоит перед дверью, распахнутой в далекий и чудесный мир. Собираясь перевернуть страницу, Бульонов протянул было руку, но замешкался, вспомнив крутой нрав книги.

И тут внезапно все руны разом пришли в движение. Прежний текст, повествующий об артефактах и магических предметах, исчез. Теперь в центре страницы осталось лишь несколько фраз. Буквы были острые и тонкие, точно сложенные из кос и виселиц. Бульону казалось: они приплясывают ехидно и пакостно.

«ТЕБЕ СКВЕРНО СРЕДИ ЛОПУХОИДОВ, НЕ ТАК ЛИ? ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ВСЕ ИЗМЕНИЛОСЬ? ПРОИЗНЕСИ: АИДУС ЛЕТА ХАРОНУМ ТАНТАЛУМ!» — прочитал Бульонов.

Надо отдать Генке должное, он все же засомневался, стоит ли ему произносить это мрачное заклинание. Но все же это была единственная связь с чудесным миром. Единственная нить и единственный шанс. А тут еще мама зашевелилась за стеной и отчетливо произнесла во сне: «Гена, не смей снимать шарф!»

И Генка решился. Отчасти из-за мамы, отчасти потому, что то, что окружало его — все эти серые пятна реальности, тусклые люди, дежурные фразы и колючие запреты, — давно уже ему обрыдло.

— Аидус лета харонум танталум! — громко и не раздумывая произнес он.

Генка и не подозревал, что на самом деле он использует грозное древнее заклинаниевызова из Потустороннего Мира. Заклинание, которое может иметь силу, только если станет первым заклинанием, которое произнесет начинающий маг.

Волшебного перстня у Бульонова не было, зато присутствовал магический дар. Искру же выбросила сама Книга Рока. Причем такую, что ее ветхие страницы не выдержали слишком яркой вспышки. Обложка вспыхнула и обратилась в пепел. Еще миг — и осыпались страницы. Древняя черномагическая книга перестала существовать, но это уже ничего не могло изменить. Осыпаясь, пепел успел еще сложиться в надпись:

«Берегись хозяйки скорпиона!»

* * *

Пока Генка тупо смотрел на пепел, размышляя, кто такая хозяйка скорпиона, комната вдруг заполнилась мятущимся оранжевым пламенем. Генку обдало сухим жаром. Бульонов торопливо оглянулся.

Четыре блика света — отблески раздробленного рамой уличного фонаря — собрались воедино. Обрели объем и плоть. Что-то неуловимое пронеслось по комнате, раздуло шторы, холодным и одновременно обжигающим дуновением коснулось лица Бульонова. Посреди комнаты появилась страшная старуха, сотканная из пламени. Ее тело было из белого огня, лицо с тонкими чертами — из желтоватого огня, длинные же волосы струились по плечам испепеляющими языками. На месте рта и глаз зияли черные провалы, в которых вспыхивали и гасли колючие алмазные огни.

— Фесих ригам хора афоал! — усмехаясь, произнесла она и протянула огненную руку.

Рука вытянулась, пересекла комнату и коснулась волос отпрянувшего Бульонова. В следующий миг Генке почудилось, что старуха вспыхнула еще ярче, взвилась к потолку потоком искр и вдруг втянулась к нему в голову через ухо. Бульонов закричал и стиснул руками виски. Он ожидал жгучей боли, но боли не было. Лишь прошелестел смех, чужой неприятный смех, похожий на звук наждачной бумаги.

Генка покачнулся и схватился за голову. Примерно минуту он простоял так, а потом дико уставился на свои ладони, будто видел их впервые. Теперь он помнил лишь, что вечером лег в кровать, к нему прилетала Гробыня и он прочитал несколько страниц из Книги Рока. А все то, что было после, напрочь изгладилось у него из памяти.

Вытирая пот со лба, Бульон с удивлением обнаружил, что концы волос у него обгорели. Что-то звякнуло у него под ногой. На ковре лежала вполне заурядная брошка в виде серебряного скорпиона. Генка хотел подобрать ее, но брошка вдруг заалела и, мигнув, исчезла.

Ничему уже не удивляясь, Генка, едва раздевшись, рухнул на кровать и сразу уснул.

Примечания

1

Всегда в движении (лат.).