Неточные совпадения
Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира Божия, данная для блага всех существ, — красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно
то, чтò они
сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом.
С
тех пор ей всё стало постыло, и она только думала о
том, как бы ей избавиться от
того стыда, который ожидал ее, и она стала не только неохотно и дурно служить барышням, но,
сама не знала, как это случилось, — вдруг ее прорвало. Она наговорила барышням грубостей, в которых
сама потом раскаивалась, и попросила расчета.
Причина эта заключалась не в
том, что он 10 лет
тому назад соблазнил Катюшу и бросил ее, это было совершенно забыто им, и он не считал это препятствием для своей женитьбы; причина эта была в
том, что у него в это
самое время была с замужней женщиной связь, которая, хотя и была разорвана теперь с его стороны, не была еще признана разорванной ею.
Управляющий писал, что ему, Нехлюдову, необходимо
самому приехать, чтобы утвердиться в правах наследства и, кроме
того, решить вопрос о
том, как продолжать хозяйство: так ли, как оно велось при покойнице, или, как он это и предлагал покойной княгине и теперь предлагает молодому князю, увеличить инвентарь и всю раздаваемую крестьянам землю обрабатывать
самим.
Письмо это было и приятно и неприятно Нехлюдову, Приятно было чувствовать свою власть над большою собственностью и неприятно было
то, что во время своей первой молодости он был восторженным последователем Герберта Спенсера и в особенности,
сам будучи большим землевладельцем, был поражен его положением в «Social statics» о
том, что справедливость не допускает частной земельной собственности.
То же, что он выговаривал хорошо по-английски, по-французски и по-немецки, что на нем было белье, одежда, галстук и запонки от
самых первых поставщиков этих товаров, никак не могло служить — он
сам понимал — причиной признания своего превосходства.
Кольцо подарил ей
сам Смельков после
того, как он побил ее и она заплакала и хотела от него уехать.
Нехлюдов в это лето у тетушек переживал
то восторженное состояние, когда в первый раз юноша не по чужим указаниям, а
сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность дела, предоставленного в ней человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего мира и отдается этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего
того совершенства, которое он воображает себе.
Но она напрасно боялась этого: Нехлюдов,
сам не зная
того, любил Катюшу, как любят невинные люди, и его любовь была главной защитой от падения и для него и для нее.
Дела не было никакого, кроме
того, чтобы в прекрасно сшитом и вычищенном не
самим, а другими людьми мундире, в каске, с оружием, которое тоже и сделано, и вычищено, и подано другими людьми, ездить верхом на прекрасной, тоже другими воспитанной и выезженной и выкормленной лошади на ученье или смотр с такими же людьми, и скакать, и махать шашками, стрелять и учить этому других людей.
Нехлюдову хотелось спросить Тихона про Катюшу: что она? как живет? не выходит ли замуж? Но Тихон был так почтителен и вместе строг, так твердо настаивал на
том, чтобы
самому поливать из рукомойника на руки воду, что Нехлюдов не решился спрашивать его о Катюше и только спросил про его внуков, про старого братцева жеребца, про дворняжку Полкана. Все были живы, здоровы, кроме Полкана, который взбесился в прошлом году.
Он чувствовал, что влюблен, но не так, как прежде, когда эта любовь была для него тайной, и он
сам не решался признаться себе в
том, что он любит, и когда он был убежден в
том, что любить можно только один paз, — теперь он был влюблен, зная это и радуясь этому и смутно зная, хотя и скрывая от себя, в чем состоит любовь, и что из нее может выйти.
Весь вечер он был
сам не свой:
то входил к тетушкам,
то уходил от них к себе и на крыльцо и думал об одном, как бы одну увидать ее; но и она избегала его, и Матрена Павловна старалась не выпускать ее из вида.
В глубине, в
самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя не только
самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям, не говоря уже о
том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя таким для
того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство: не думать об этом. Так он и сделал.
— Купец был уже в экстазе, — слегка улыбаясь, говорила Китаева, — и у нас продолжал пить и угощать девушек; но так как у него не достало денег,
то он послал к себе в номер эту
самую Любашу, к которой он получил предилекция, — сказала она, взглянув на подсудимую.
Этим
самым свойством она завладевает русским богатырем, добродушным, доверчивым Садко-богатым гостем и употребляет это доверие на
то, чтоб сначала обокрасть, а потом безжалостно лишить его жизни.
Смысл его речи, за исключением цветов красноречия, был
тот, что Маслова загипнотизировала купца, вкравшись в его доверие, и, приехав в номер с ключом за деньгами, хотела
сама всё взять себе, но, будучи поймана Симоном и Евфимьей, должна была поделиться с ними. После же этого, чтобы скрыть следы своего преступления, приехала опять с купцом в гостиницу и там отравила его.
Несмотря на
то, что ему
самому хотелось поскорее отделаться, и швейцарка уже ждала его, он так привык к своему занятию, что, начавши говорить, никак уже не мог остановиться, и потому подробно внушал присяжным, что если они найдут подсудимых виновными,
то имеют право признать их виновными, если найдут их невиновными,
то имеют право признать их невиновными; если найдут их виновными в одном, но невиновными в другом,
то могут признать их виновными в одном, но невиновными в другом.
Так и Нехлюдов чувствовал уже всю гадость
того, что он наделал, чувствовал и могущественную руку хозяина, но он всё еще не понимал значения
того, что он сделал, не признавал
самого хозяина.
Петр Герасимович начал спорить, говоря, что
само собой подразумевалось, что так как она не брала денег,
то она и не могла иметь намерения лишить жизни.
Она молча, вопросительно посмотрела на него, и ему стало совестно. «В
самом деле, приехать к людям для
того, чтобы наводить на них скуку», подумал он о себе и, стараясь быть любезным, сказал, что с удовольствием пойдет, если княгиня примет.
Он говорил себе, что желал этого для
того, чтобы она избавилась от страданий, a в действительности он желал этого для
того, чтобы
самому избавиться от вида ее страданий.
И он вдруг понял, что
то отвращение, которое он в последнее время чувствовал к людям, и в особенности нынче, и к князю, и к Софье Васильевне, и к Мисси, и к Корнею, было отвращение к
самому себе. И удивительное дело: в этом чувстве признания своей подлости было что-то болезненное и вместе радостное и успокоительное.
Всегда после таких пробуждений Нехлюдов составлял себе правила, которым намеревался следовать уже навсегда: писал дневник и начинал новую жизнь, которую он надеялся никогда уже не изменять, — turning a new leaf, [превернуть страницу,] как он говорил себе. Но всякий раз соблазны мира улавливали его, и он,
сам того не замечая, опять падал, и часто ниже
того, каким он был прежде.
Он молился, просил Бога помочь ему, вселиться в него и очистить его, а между
тем то, о чем он просил, уже совершилось. Бог, живший в нем, проснулся в его сознании. Он почувствовал себя Им и потому почувствовал не только свободу, бодрость и радость жизни, но почувствовал всё могущество добра. Всё, всё
самое лучшее, что только мог сделать человек, он чувствовал себя теперь способным сделать.
На глазах его были слезы, когда он говорил себе это, и хорошие и дурные слезы; хорошие слезы потому, что это были слезы радости пробуждения в себе
того духовного существа, которое все эти года спало в нем, и дурные потому, что они были слезы умиления над
самим собою, над своей добродетелью.
И вдруг эти
самые мужчины зачем-то приговорили ее в каторгу, несмотря на
то, что она была невинна в
том, в чем ее обвиняли.
Кораблева поглядела на картинку, покачала неодобрительно головой, преимущественно на
то, что Маслова так дурно тратила деньги, и, достав одну папироску, закурила ее о лампу, затянулась
сама, а потом сунула Масловой.
Кончилась эта любовь
тем, что этот Молодёнков в пьяном виде, для шутки, мазнул ее купоросом по
самому чувствительному месту и потом хохотал с товарищами, глядя на
то, как она корчилась от боли.
Давно он не встречал дня с такой энергией. Вошедшей к нему Аграфене Петровне он тотчас же с решительностью, которой он
сам не ожидал от себя, объявил, что не нуждается более в этой квартире и в ее услугах. Молчаливым соглашением было установлено, что он держит эту большую и дорогую квартиру для
того, чтобы в ней жениться. Сдача квартиры, стало быть, имела особенное значение. Аграфена Петровна удивленно посмотрела на него.
Удивительное дело: с
тех пор как Нехлюдов понял, что дурен и противен он
сам себе, с
тех пор другие перестали быть противными ему; напротив, он чувствовал и к Аграфене Петровне и к Корнею ласковое и уважительное чувство. Ему хотелось покаяться и перед Корнеем, но вид Корнея был так внушительно-почтителен, что он не решился этого сделать.
Дорогой в суд, проезжая по
тем же улицам, на
том же извозчике, Нехлюдов удивлялся
сам на себя, до какой степени он нынче чувствовал себя совсем другим человеком.
— И пропади они пропадом, эти
самые половики, они мне и вовсе не нужны. Кабы я знал, что столько из-за них докуки будет, так не
то что искать, а приплатил бы к ним красненькую, да и две бы отдал, только бы не таскали на допросы. Я на извозчиках рублей 5 проездил. А я же нездоров. У меня и грыжа и ревматизмы.
«Такое же опасное существо, как вчерашняя преступница, — думал Нехлюдов, слушая всё, что происходило перед ним. — Они опасные, а мы не опасные?.. Я — распутник, блудник, обманщик, и все мы, все
те, которые, зная меня таким, каков я есмь, не только не презирали, но уважали меня? Но если бы даже и был этот мальчик
самый опасный для общества человек из всех людей, находящихся в этой зале,
то что же, по здравому смыслу, надо сделать, когда он попался?
Ведь очевидно, что мальчик этот не какой-то особенный злодей, а
самый обыкновенный — это видят все — человек, и что стал он
тем, что есть, только потому, что находился в таких условиях, которые порождают таких людей. И потому, кажется, ясно, что, для
того чтобы не было таких мальчиков, нужно постараться уничтожить
те условия, при которых образуются такие несчастные существа.
Нехлюдов думал всё это, уже не слушая
того, что происходило перед ним. И
сам ужасался на
то, что ему открывалось. Он удивлялся, как мог он не видеть этого прежде, как могли другие не видеть этого.
Когда доходило до этого места,
то повторялось опять
то же
самое.
Еще не успели за ним затворить дверь, как опять раздались всё
те же бойкие, веселые звуки, так не шедшие ни к месту, в котором они производились, ни к лицу жалкой девушки, так упорно заучивавшей их. На дворе Нехлюдов встретил молодого офицера с торчащими нафабренными усами и спросил его о помощнике смотрителя. Это был
сам помощник. Он взял пропуск, посмотрел его и сказал, что по пропуску в дом предварительного заключения он не решается пропустить сюда. Да уж и поздно..
— Пожалуйте завтра. Завтра в 10 часов свидание разрешается всем; вы приезжайте, и
сам смотритель будет дома. Тогда свидание можете иметь в общей, а если смотритель разрешит,
то и в конторе.
Она прежде
сама верила в добро и в
то, что люди верят в него, но с этой ночи убедилась, что никто не верит в это, и что всё, что говорят про Бога и добро, всё это делают только для
того, чтобы обманывать людей.
Дьячок же между
тем не переставая сначала читал, а потом пел попеременкам с хором из арестантов разные славянские,
сами по себе мало понятные, а еще менее от быстрого чтения и пения понятные молитвы.
Самое же главное действие было
то, когда священник, взяв обеими руками салфетку, равномерно и плавно махал ею над блюдцем и золотой чашей.
Начальник же тюрьмы и надзиратели, хотя никогда и не знали и не вникали в
то, в чем состоят догматы этой веры, и что означало всё
то, что совершалось в церкви, — верили, что непременно надо верить в эту веру, потому что высшее начальство и
сам царь верят в нее.
Несколько человек мужчин и женщин, большей частью с узелками, стояли тут на этом повороте к тюрьме, шагах в ста от нее. Справа были невысокие деревянные строения, слева двухэтажный дом с какой-то вывеской.
Само огромное каменное здание тюрьмы было впереди, и к нему не подпускали посетителей. Часовой солдат с ружьем ходил взад и вперед, строго окрикивая
тех, которые хотели обойти его.
Но тут же он почувствовал, что теперь, сейчас, совершается нечто
самое важное в его душе, что его внутренняя жизнь стоит в эту минуту как бы на колеблющихся весах, которые малейшим усилием могут быть перетянуты в
ту или другую сторону. И он сделал это усилие, призывая
того Бога, которого он вчера почуял в своей душе, и Бог тут же отозвался в нем. Он решил сейчас сказать ей всё.
Мало
того, что всё осталось по-прежнему, в доме началась усиленная работа: проветривания, развешивания и выбивания всяких шерстяных и меховых вещей, в которой принимали участие и дворник, и его помощник, и кухарка, и
сам Корней.
— Всё равно, защита могла иметь основания требовать
того же
самого.
— Может
сама подсудимая, а если затруднительно,
то и Анатолий Петрович, взяв от нее доверенность.
— Беспременно скажи про нас, — говорила ей старуха Меньшова, в
то время как Маслова оправляла косынку перед зepкалом с облезшей наполовину ртутью, — не мы зажгли, а он
сам, злодей, и работник видел; он души не убьет. Ты скажи ему, чтобы он Митрия вызвал. Митрий всё ему выложит, как на ладонке; а
то что ж это, заперли в зàмок, а мы и духом не слыхали, а он, злодей, царствует с чужой женой, в кабаке сидит.
— Да так, вы
сами виноваты, — слегка улыбаясь, сказал смотритель. — Князь, не давайте вы ей прямо денег. Если желаете, давайте мне. Всё будет принадлежать ей. А
то вчера вы ей, верно, дали денег, она достала вина — никак не искоренишь этого зла — и сегодня напилась совсем, так что даже буйная стала.