Неточные совпадения
Записка была продолжением
той искусной работы, которая вот уже два месяца производилась над ним княжной Корчагиной и состояла в
том,
что незаметными нитями всё
более и
более связывала его с ней.
Против же женитьбы на Мисси в частности было, во-первых,
то,
что очень вероятно можно бы было найти девушку имеющую еще гораздо больше достоинств,
чем Мисси, и потому
более достойную его, и, во-вторых,
то,
что ей было 27 лет, и потому, наверное, у нее были уже прежние любови, — и эта мысль была мучительной для Нехлюдова.
В сделанный перерыв из этой залы вышла
та самая старушка, у которой гениальный адвокат сумел отнять ее имущество в пользу дельца, не имевшего на это имущество никакого права, — это знали и судьи, а
тем более истец и его адвокат; но придуманный ими ход был такой,
что нельзя было не отнять имущество у старушки и не отдать его дельцу.
Тотчас же глаза начинали говорить что-то совсем другое, гораздо
более важное,
чем то,
что говорили уста, губы морщились, и становилось чего-то жутко, и они поспешно расходились.
Беседа с адвокатом и
то,
что он принял уже меры для защиты Масловой, еще
более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове. И ему стало уныло и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
Это было
тем более отвратительно,
что в этой же комнате три месяца
тому назад лежала эта женщина, ссохшаяся, как мумия, и всё-таки наполнявшая мучительно тяжелым запахом, который ничем нельзя было заглушить, не только всю комнату, но и весь дом.
Давно он не встречал дня с такой энергией. Вошедшей к нему Аграфене Петровне он тотчас же с решительностью, которой он сам не ожидал от себя, объявил,
что не нуждается
более в этой квартире и в ее услугах. Молчаливым соглашением было установлено,
что он держит эту большую и дорогую квартиру для
того, чтобы в ней жениться. Сдача квартиры, стало быть, имела особенное значение. Аграфена Петровна удивленно посмотрела на него.
— Хорошо, я сделаю, узнаю, — сказал Нехлюдов, всё
более и
более удивляясь ее развязности. — Но мне о своем деле хотелось поговорить с вами. Вы помните,
что я вам говорил
тот раз? — сказал он.
За месяц
тому назад Нехлюдов сказал бы себе,
что изменить существующий порядок он не в силах,
что управляет имением не он, — и
более или менее успокоился бы, живя далеко от имения и получая с него деньги.
Он служил на Кавказе, где он получил этот особенно лестный для него крест за
то,
что под его предводительством тогда русскими мужиками, обстриженными и одетыми в мундиры и вооруженными ружьями со штыками, было убито
более тысячи людей, защищавших свою свободу и свои дома и семьи.
Но женитьба очень скоро оказалась еще
более «не
то»,
чем служба и придворная должность.
Ребенок, девочка с золотистыми длинными локонами и голыми ногами, было существо совершенно чуждое отцу, в особенности потому,
что оно было ведено совсем не так, как он хотел этого. Между супругами установилось обычное непонимание и даже нежелание понять друг друга и тихая, молчаливая, скрываемая от посторонних и умеряемая приличиями борьба, делавшая для него жизнь дома очень тяжелою. Так
что семейная жизнь оказалась еще
более «не
то»,
чем служба и придворное назначение.
Нехлюдову было очень грустно. Ему было грустно преимущественно оттого,
что отказ Сената утверждал это бессмысленное мучительство над невинной Масловой, и оттого,
что этот отказ делал еще
более трудным его неизменное решение соединить с ней свою судьбу. Грусть эта усилилась еще от
тех ужасных историй царствующего зла, про которые с такой радостью говорил адвокат, и, кроме
того, он беспрестанно вспоминал недобрый, холодный, отталкивающий взгляд когда-то милого, открытого, благородного Селенина.
Меня, помню,
более всего тогда сразило
то,
что жандармский офицер, когда допрашивал меня, предложил мне курить.
Эти так называемые испорченные, преступные, ненормальные типы были, по мнению Нехлюдова, не
что иное, как такие же люди, как и
те, перед которыми общество виновато
более,
чем они перед обществом, но перед которыми общество виновато не непосредственно перед ними самими теперь, а в прежнее время виновато прежде еще перед их родителями и предками.
Из этих людей особенно в этом отношении поразил его рецидивист вор Охотин, незаконный сын проститутки, воспитанник ночлежного дома, очевидно до 30 лет жизни никогда не встречавший людей
более высокой нравственности,
чем городовые, и смолоду попавший в шайку воров и вместе с
тем одаренный необыкновенным даром комизма, которым он привлекал к себе людей.
— Не понимаю, а если понимаю,
то не согласен. Земля не может не быть чьей-нибудь собственностью. Если вы ее разделите, — начал Игнатий Никифорович с полной и спокойной уверенностью о
том,
что Нехлюдов социалист и
что требования теории социализма состоят в
том, чтобы разделить всю землю поровну, а
что такое деление очень глупо, и он легко может опровергнуть его, — если вы ее нынче разделите поровну, завтра она опять перейдет в руки
более трудолюбивых и способных.
— Я хочу сказать,
что, собственно, разумных наказаний есть только два —
те, которые употреблялись в старину: телесное наказание и смертная казнь, но которые вследствие смягчения нравов всё
более и
более выходят из употребления, — сказал Нехлюдов.
Не говоря уже о
том,
что по лицу этому видно было, какие возможности духовной жизни были погублены в этом человеке, — по тонким костям рук и скованных ног и по сильным мышцам всех пропорциональных членов видно было, какое это было прекрасное, сильное, ловкое человеческое животное, как животное, в своем роде гораздо
более совершенное,
чем тот буланый жеребец, зa порчу которого так сердился брандмайор.
То,
что в продолжение этих трех месяцев видел Нехлюдов, представлялось ему в следующем виде: из всех живущих на воле людей посредством суда и администрации отбирались самые нервные, горячие, возбудимые, даровитые и сильные и менее,
чем другие, хитрые и осторожные люди, и люди эти, никак не
более виновные или опасные для общества,
чем те, которые оставались на воле, во-первых, запирались в тюрьмы, этапы, каторги, где и содержались месяцами и годами в полной праздности, материальной обеспеченности и в удалении от природы, семьи, труда, т. е. вне всех условий естественной и нравственной жизни человеческой.
И в-пятых, наконец, всем людям, подвергнутым этим воздействиям, внушалось самым убедительным способом, а именно посредством всякого рода бесчеловечных поступков над ними самими, посредством истязания детей, женщин, стариков, битья, сечения розгами, плетьми, выдавания премии
тем, кто представит живым или мертвым убегавшего беглого, разлучения мужей с женами и соединения для сожительства чужих жен с чужими мужчинами, расстреляния, вешания, — внушалось самым убедительным способом
то,
что всякого рода насилия, жестокости, зверства не только не запрещаются, но разрешаются правительством, когда это для него выгодно, а потому
тем более позволено
тем, которые находятся в неволе, нужде и бедствиях.
И
что более всего удивляло его, это было
то,
что всё делалось не нечаянно, не по недоразумению, не один раз, а
что всё это делалось постоянно, в продолжение сотни лет, с
той только разницей,
что прежде это были с рваными носами и резанными ушами, потом клейменые, на прутах, а теперь в наручнях и движимые паром, а не на подводах.
Рассуждение о
том,
что то,
что возмущало его, происходило, как ему говорили служащие, от несовершенства устройства мест заключения и ссылки, и
что это всё можно поправить, устроив нового фасона тюрьмы, — не удовлетворяло Нехлюдова, потому
что он чувствовал,
что то,
что возмущало его, происходило не от
более или менее совершенного устройства мест заключения.
Высшие власти знали,
что он пьяница, но он был всё-таки
более образован,
чем другие, — хотя и остановился в своем образовании на
том месте, где его застало пьянство, — был смел, ловок, представителен, умел и в пьяном виде держать себя с тактом, и потому его назначили и держали на
том видном и ответственном месте, которое он занимал.