Неточные совпадения
На ногах женщины были полотняные чулки,
на чулках — острожные коты,
голова была повязана белой косынкой, из-под которой, очевидно умышленно, были выпущены колечки вьющихся черных волос.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали
головами и думали: «вот до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели
на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила
голову и что-то проговорила.
Чувствуя направленные
на себя взгляды, арестантка незаметно, не поворачивая
головы, косилась
на тех, кто смотрел
на нее, и это обращенное
на нее внимание веселило ее.
Нового места не выходило, но случилось так, что, придя в контору, поставляющую прислуг, Маслова встретила там барыню в перстнях и браслетах
на пухлых
голых руках.
Обмыв там холодной водой мускулистое, обложившееся жиром белое тело и вытершись лохматой простыней, он надел чистое выглаженное белье, как зеркало, вычищенные ботинки и сел перед туалетом расчесывать двумя щетками небольшую черную курчавую бороду и поредевшие
на передней части
головы вьющиеся волосы.
Когда присяжные все взошли по ступенькам
на возвышение, священник, нагнув
на бок лысую и седую
голову, пролез ею в насаленную дыру епитрахили и, оправив жидкие волосы, обратился к присяжным...
Все слушали с почтительным вниманием. Купец, распространяя вокруг себя запах вина и удерживая шумную отрыжку,
на каждую фразу одобрительно кивал
головою.
Но Картинкин всё стоял и сел только тогда, когда подбежавший пристав, склонив
голову на бок и неестественно раскрывая глаза, трагическим шопотом проговорил: «сидеть, сидеть!»
Что-то было такое необыкновенное в выражении лица и страшное и жалкое в значении сказанных ею слов, в этой улыбке и в том быстром взгляде, которым она окинула при этом залу, что председатель потупился, и в зале
на минуту установилась совершенная тишина. Тишина была прервана чьим-то смехом из публики. Кто-то зашикал. Председатель поднял
голову и продолжал вопросы...
Впереди была клумба кустов сирени, за которую никто не бегал, но Катюша, оглянувшись
на Нехлюдова, подала ему знак
головой, чтобы соединиться за клумбой.
Нехлюдов прошел вперед. В середине стояла аристократия: помещик с женою и сыном в матросской куртке, становой, телеграфист, купец в сапогах с бураками, старшина с медалью и справа от амвона, позади помещицы, Матрена Павловна в переливчатом лиловом платье и белой с каймою шали и Катюша в белом платье с складочками
на лифе, с голубым поясом и красным бантиком
на черной
голове.
Христос воскресе!» Всё было прекрасно, но лучше всего была Катюша в белом платье и голубом поясе, с красным бантиком
на черной
голове и с сияющими восторгом глазами.
Минуты две она сидела неподвижно, потом подняла глаза, улыбнулась, покачала как бы
на самое себя укоризненно
головой и, переменив положение, порывисто положила обе руки
на стол и устремила глаза перед собой.
Председатель опять опустил
голову и, опершись
на руку, закрыл глаза. Купец, сидевший рядом с Нехлюдовым, насилу удерживался от сна и изредка качался; подсудимые, так же как и жандармы за ними, сидели неподвижно.
Когда ему предоставлено было слово, он медленно встал, обнаружив всю свою грациозную фигуру в шитом мундире, и, положив обе руки
на конторку, слегка склонив
голову, оглядел залу, избегая взглядом подсудимых, и начал...
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением
головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее
на плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Беседа с адвокатом и то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще более успокоили его. Он вышел
на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его
голове. И ему стало уныло и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
Маслова сидела, засунув руки в рукава халата, и, склонив низко
голову, неподвижно смотрела
на два шага перед собой,
на затоптанный пол, и только говорила...
Было еще совсем светло, и только две женщины лежали
на нарах: одна, укрытая с
головой халатом, — дурочка, взятая за бесписьменность, — эта всегда почти спала, — а другая — чахоточная, отбывавшая наказание за воровство.
Кораблева поглядела
на картинку, покачала неодобрительно
головой, преимущественно
на то, что Маслова так дурно тратила деньги, и, достав одну папироску, закурила ее о лампу, затянулась сама, а потом сунула Масловой.
— То-то шкура барабанная! Чего гогочет! — сказала Кораблева, покачав
головою на рыжую, и опять обратилась к Масловой, — Много ли годов?
— Нет, не понадобятся, Аграфена Петровна, наверное не понадобятся, — сказал Нехлюдов, отвечая
на то, что выражало ее покачиванье
головой, — Скажите, пожалуйста, и Корнею, что жалованье я ему отдам вперед за два месяца, но что мне не нужно его.
Когда пробежал последний вагон с фонарем сзади, она была зa водокачкой, вне защиты, и ветер набросился
на нее, срывая с
головы ее платок и облепляя с одной стороны платьем ее ноги.
«Он в освещенном вагоне,
на бархатном кресле сидит, шутит, пьет, а я вот здесь, в грязи, в темноте, под дождем и ветром — стою и плачу», подумала Катюша, остановилась и, закинув
голову назад и схватившись за нее руками, зарыдала.
— Или карцера захотели! — закричал надзиратель и хлопнул рыжую по жирной
голой спине так, что щелкнуло
на весь коридор. — Чтоб голосу твоего не слышно было.
— «Ангелов творче и Господи сил, — продолжал он, — Иисусе пречудный, ангелов удивление, Иисусе пресильный, прародителей избавление, Иисусе пресладкий, патриархов величание, Иисусе преславный, царей укрепление, Иисусе преблагий, пророков исполнение, Иисусе предивный, мучеников крепость, Иисусе претихий, монахов радосте, Иисусе премилостивый, пресвитеров сладость, Иисусе премилосердый, постников воздержание, Иисусе пресладостный, преподобных радование, Иисусе пречистый, девственных целомудрие, Иисусе предвечный, грешников спасение, Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя», добрался он наконец до остановки, всё с большим и большим свистом повторяя слово Иисусе, придержал рукою рясу
на шелковой подкладке и, опустившись
на одно колено, поклонился в землю, а хор запел последние слова: «Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя», а арестанты падали и подымались, встряхивая волосами, остававшимися
на половине
головы, и гремя кандалами, натиравшими им худые ноги.
И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в
голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных
на свободу.
Никому в
голову не приходило того, что золоченый крест с эмалевыми медальончиками
на концах, который вынес священник и давал целовать людям, был не что иное, как изображение той виселицы,
на которой был казнен Христос именно за то, что он запретил то самое, что теперь его именем совершалось здесь.
Рядом с старушкой был молодой человек в поддевке, который слушал, приставив руки к ушам, покачивая
головой, то, что ему говорил похожий
на него арестант с измученным лицом и седеющей бородой.
А рядом с ним сидела
на полу женщина с ребенком, в хорошем шерстяном платке, и рыдала, очевидно в первый раз увидав того седого человека, который был
на другой стороне в арестантской куртке, с бритой
головой и в кандалах.
Одни поднимались
на цыпочки, чтобы через
головы других быть слышными, другие сидели
на полу и переговаривались.
Маслова оглянулась и, подняв
голову и прямо выставляя грудь, с своим, знакомым Нехлюдову выражением готовности, подошла к решетке, протискиваясь между двумя арестантками, и удивленно-вопросительно уставилась
на Нехлюдова, не узнавая его.
Нехлюдов увидал ее в дверях, когда она еще не видала смотрителя. Лицо ее было красно. Она бойко шла за надзирателем и не переставая улыбалась, покачивая
головой. Увидав смотрителя, она с испуганным лицом уставилась
на него, но тотчас же оправилась и бойко и весело обратилась к Нехлюдову.
Она, знаете, услыхала, что я с вам знакома, — сказала Маслова, вертя
головой и взглядывая
на него, — и говорит: «скажи ему, пусть, — говорит, — сына вызовут, он им всё расскажет».
Масленников немного на-бок склонил
голову и задумался.
Масленников неодобрительно покачал
головой, подошел к столу и
на бумаге с печатным заголовком бойко написал: «Подателю сего, князю Дмитрию Ивановичу Нехлюдову, разрешаю свидание в тюремной конторе с содержащейся в замке мещанкой Масловой, равно и с фельдшерицей Богодуховской», дописал он и сделал размашистый росчерк.
— Что ж, это можно, — сказал смотритель. — Ну, ты чего, — обратился он к девочке пяти или шести лет, пришедшей в комнату, и, поворотив
голову так, чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся к отцу. — Вот и упадешь, — сказал смотритель, улыбаясь
на то, как девочка, не глядя перед собой, зацепилась зa коврик и подбежала к отцу.
Заглянув в третье отверстие, он увидал
на кровати спящего очень маленького роста свернувшегося человечка, с
головою укрытого халатом.
В четвертой камере сидел широколицый бледный человек, низко опустив
голову и облокотившись локтями
на колени.
Старик в синих в очках, стоя, держал за руку свою дочь и кивал
головой на то, чтò она говорила.
Лакей уже успел доложить, когда они вошли, и Анна Игнатьевна, вице-губернаторша, генеральша, как она называла себя, уже с сияющей улыбкой наклонилась к Нехлюдову из-за шляпок и
голов, окружавших ее у дивана.
На другом конце гостиной у стола с чаем сидели барыни и стояли мужчины — военные и штатские, и слышался неумолкаемый треск мужских и женских голосов.
Чтобы избавиться от этих мыслей, он лег в свежую постель и хотел заснуть с тем, чтобы завтра,
на свежую
голову, решить вопросы, в которых он теперь запутался.
На другой день условие домашнее было подписано, и, провожаемый пришедшими выборными стариками, Нехлюдов с неприятным чувством чего-то недоделанного сел в шикарную, как говорил ямщик со станции, троечную коляску управляющего и уехал
на станцию, простившись с мужиками, недоумевающе и недовольно покачивавшими
головами. Нехлюдов был недоволен собой. Чем он был недоволен, он не знал, но ему все время чего-то было грустно и чего-то стыдно.
Когда девушка стала подходить к барину, она сначала умерила ход и перешла с бега
на шаг, поровнявшись же с ним, остановилась и, размахнувшись назад
головой, поклонилась ему, и только когда он прошел, пошла с петухом дальше.
— У меня вон они 12 душ, — продолжал старик, указывая
на двух женщин, которые с сбившимися платками, потные, подоткнувшись, с
голыми, до половины испачканными навозной жижей икрами стояли с вилами
на уступе невычищенного еще навоза. — Что ни месяц, то купи 6 пудов, а где их взять?
Ударившись еще раз
головой об обе двери в избе и в сенях, Нехлюдов вышел
на улицу.
И он составил в
голове своей проект, состоящий в том, чтобы отдать землю крестьянам в наем за ренту, а ренту признать собственностью этих же крестьян, с тем чтобы они платили эти деньги и употребляли их
на подати и
на дела общественные.
Черная туча совсем надвинулась, и стали видны уже не зарницы, а молнии, освещавшие весь двор и разрушающийся дом с отломанными крыльцами, и гром послышался уже над
головой. Все птицы притихли, но зато зашелестили листья, и ветер добежал до крыльца,
на котором сидел Нехлюдов, шевеля его волосами. Долетела одна капля, другая, забарабанило по лопухам, железу крыши, и ярко вспыхнул весь воздух; всё затихло, и не успел Нехлюдов сосчитать три, как страшно треснуло что-то над самой
головой и раскатилось по небу.
Благообразный старец, хотя и кивал одобрительно своей красивой патриархальной
головой или встряхивал ею, хмурясь, когда другие возражали, очевидно, с большим трудом понимал то, что говорил Нехлюдов, и то только тогда, когда это же пересказывали
на своем языке другие крестьяне.
Такие же были два красильщика в фартуках и опорках
на босу ногу, все от
головы до пяток измазанные краской, встретившиеся Нехлюдову.