Неточные совпадения
Если бы его спросили, почему он
считает себя выше большинства
людей, он не мог бы ответить, так как вся его жизнь не являла никаких особенных достоинств.
Он думал еще и о том, что, хотя и жалко уезжать теперь, не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна тем, что сразу разрывает отношения, которые трудно бы было поддерживать. Думал он еще о том, что надо дать ей денег, не для нее, не потому, что ей эти деньги могут быть нужны, а потому, что так всегда делают, и его бы
считали нечестным
человеком, если бы он, воспользовавшись ею, не заплатил бы за это. Он и дал ей эти деньги, — столько, сколько
считал приличным по своему и ее положению.
В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза
людям, не говоря уже о том, чтобы
считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым
человеком, каким он
считал себя. А ему нужно было
считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство: не думать об этом. Так он и сделал.
Для того же, чтобы уничтожить те условия, в которых зарождаются такие
люди, не только ничего не делаем, но только поощряем те заведения, в которых они производятся. Заведения эти известны: это фабрики, заводы, мастерские, трактиры, кабаки, дома терпимости. И мы не только не уничтожаем таких заведений, но,
считая их необходимыми, поощряем, регулируем их.
Всякому
человеку, для того чтобы действовать, необходимо
считать свою деятельность важною и хорошею.
— Дурак! — не мог удержаться не сказать Нехлюдов, особенно за то, что в этом слове «товарищ» он чувствовал, что Масленников снисходил до него, т. е., несмотря на то, что исполнял самую нравственно-грязную и постыдную должность,
считал себя очень важным
человеком и думал если не польстить, то показать, что он всё-таки не слишком гордится своим величием, называя себя его товарищем.
Кроме того, что он чувствовал фальшь в этом положении просителя среди
людей, которых он уже не
считал своими, но которые его
считали своим, в этом обществе он чувствовал, что вступал в прежнюю привычную колею и невольно поддавался тому легкомысленному и безнравственному тону, который царствовал в этом кружке.
Он
считал себя не только un homme très comme il faut, но еще и
человеком рыцарской честности.
Погубить же, разорить, быть причиной ссылки и заточения сотен невинных
людей вследствие их привязанности к своему народу и религии отцов, как он сделал это в то время, как был губернатором в одной из губерний Царства Польского, он не только не
считал бесчестным, но
считал подвигом благородства, мужества, патриотизма; не
считал также бесчестным то, что он обобрал влюбленную в себя жену и свояченицу.
Затихшее было жестокое чувство оскорбленной гордости поднялось в нем с новой силой, как только она упомянула о больнице. «Он,
человек света, за которого за счастье
сочла бы выдти всякая девушка высшего круга, предложил себя мужем этой женщине, и она не могла подождать и завела шашни с фельдшером», думал он, с ненавистью глядя на нее.
Нехлюдов же, не говоря о досаде, которую он испытывал за то, что зять вмешивался в его дела с землею (в глубине души он чувствовал, что зять и сестра и их дети, как наследники его, имеют на это право), негодовал в душе на то, что этот ограниченный
человек с полною уверенностью и спокойствием продолжал
считать правильным и законным то дело, которое представлялось теперь Нехлюдову несомненно безумными преступным.
«Сделалось всё это оттого, — думал Нехлюдов, — что все эти
люди — губернаторы, смотрители, околоточные, городовые —
считают, что есть на свете такие положения, в которых человеческое отношение с
человеком не обязательно.
— Если можно признать, что что бы то ни было важнее чувства человеколюбия, хоть на один час и хоть в каком-нибудь одном, исключительном случае, то нет преступления, которое нельзя бы было совершать над
людьми, не
считая себя виноватым».
Одни
люди в большинстве случаев пользуются своими мыслями, как умственной игрой, обращаются с своим разумом, как с маховым колесом, с которого снят передаточный ремень, а в поступках своих подчиняются чужим мыслям — обычаю, преданию, закону; другие же,
считая свои мысли главными двигателями всей своей деятельности, почти всегда прислушиваются к требованиям своего разума и подчиняются ему, только изредка, и то после критической оценки, следуя тому, что решено другими.
Религиозное учение это состояло в том, что всё в мире живое, что мертвого нет, что все предметы, которые мы
считаем мертвыми, неорганическими, суть только части огромного органического тела, которое мы не можем обнять, и что поэтому задача
человека, как частицы большого организма, состоит в поддержании жизни этого организма и всех живых частей его.
И потому он
считал преступлением уничтожать живое: был против войны, казней и всякого убийства не только
людей, но и животных.
Узнав их ближе, Нехлюдов убедился, что это не были сплошные злодеи, как их представляли себе одни, и не были сплошные герои, какими
считали их другие, а были обыкновенные
люди, между которыми были, как и везде, хорошие и дурные и средние
люди.
Были среди них
люди, ставшие революционерами потому, что искренно
считали себя обязанными бороться с существующим злом; но были и такие, которые избрали эту деятельность из эгоистических, тщеславных мотивов; большинство же было привлечено к революции знакомым Нехлюдову по военному времени желанием опасности, риска, наслаждением игры своей жизнью — чувствами, свойственными самой обыкновенной энергической молодежи.
Красное лицо этого офицера, его духи, перстень и в особенности неприятный смех были очень противны Нехлюдову, но он и нынче, как и во всё время своего путешествия, находился в том серьезном и внимательном расположении духа, в котором он не позволял себе легкомысленно и презрительно обращаться с каким бы то ни было
человеком и
считал необходимым с каждым
человеком говорить «во-всю», как он сам с собой определял это отношение.
Если бы ее муж не был тем
человеком, которого она
считала самым хорошим, самым умным из всех
людей на свете, она бы не полюбила его, а не полюбив, не вышла бы замуж.
— Да, — сказал он вдруг. — Меня часто занимает мысль, что вот мы идем вместе, рядом с ними, — с кем с «ними»? С теми самыми
людьми, за которых мы и идем. А между тем мы не только не знаем, но и не хотим знать их. А они, хуже этого, ненавидят нас и
считают своими врагами. Вот это ужасно.
Она дала почувствовать ему, что знает его хотя и оригинальный, но честный поступок, приведший его в Сибирь, и
считает его исключительным
человеком.
Первая заповедь (Мф. V, 21 — 26) состояла в том, что
человек не только не должен убивать, но не должен гневаться на брата, не должен никого
считать ничтожным, «рака», а если поссорится с кем-либо, должен мириться, прежде чем приносить дар Богу, т. е. молиться.