Неточные совпадения
На этом он уехал, боясь, что она сдержит свою угрозу, так
как от нее всего
можно было ожидать.
Он чувствовал, что влюблен, но не так,
как прежде, когда эта любовь была для него тайной, и он сам не решался признаться себе в том, что он любит, и когда он был убежден в том, что любить
можно только один paз, — теперь он был влюблен, зная это и радуясь этому и смутно зная, хотя и скрывая от себя, в чем состоит любовь, и что из нее может выйти.
Нехлюдову же было удивительно,
как это он, этот дьячок, не понимает того, что всё, что здесь да и везде на свете существует, существует только для Катюши, и что пренебречь
можно всем на свете, только не ею, потому что она — центр всего.
Можно было только по лицам судить о том, что говорилось и
какие отношения были между говорящими.
И потому теперешний Нехлюдов был для нее не тот человек, которого она когда-то любила чистой любовью, а только богатый господин, которым
можно и должно воспользоваться и с которым могли быть только такие отношения,
как и со всеми мужчинами.
— Разумеется, mon cher, [дорогой мой,] я всё готов для тебя сделать, — дотрагиваясь обеими руками до его колен, сказал Масленников,
как бы желая смягчить свое величие, — это
можно, но, видишь ли, я калиф на час.
— Что ж, это
можно, — сказал смотритель. — Ну, ты чего, — обратился он к девочке пяти или шести лет, пришедшей в комнату, и, поворотив голову так, чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся к отцу. — Вот и упадешь, — сказал смотритель, улыбаясь на то,
как девочка, не глядя перед собой, зацепилась зa коврик и подбежала к отцу.
— Видеться
можно, — сказал он, — только, пожалуйста, насчет денег,
как я просил вас… А что насчет перевода ее в больницу,
как писал его превосходительство, так это
можно, и врач согласен. Только она сама не хочет, говорит: «очень мне нужно за паршивцами горшки выносить…» Ведь это, князь, такой народ, — прибавил он.
Он хотел и в этом имении устроить дело с землею так же,
как он устроил его в Кузминском; кроме того, узнать всё, что
можно еще узнать про Катюшу и ее и своего ребенка: правда ли, что он умер, и
как он умер?
— Нет, благодарю вас, я найду, а вы, пожалуйста, прикажите оповестить мужикам, чтобы собрались: мне надо поговорить с ними о земле, — сказал Нехлюдов, намереваясь здесь покончить с мужиками так же,
как и в Кузьминском, и, если
можно, нынче же вечером.
— Вот
какие вопросы вы задаете! Ну-с, это, батюшка, философия. Что ж,
можно и об этом потолковать. Вот приезжайте в субботу. Встретите у меня ученых, литераторов, художников. Тогда и поговорим об общих вопросах, — сказал адвокат, с ироническим пафосом произнося слова: «общие вопросы». — С женой знакомы. Приезжайте.
— Они всегда жалуются, — сказал генерал. — Ведь мы их знаем. — Он говорил о них вообще
как о какой-то особенной, нехорошей породе людей. — А им тут доставляется такое удобство, которое редко
можно встретить в местах заключения, — продолжал генерал.
— Не говорите мне, — сказала она. —
Как только муж сказал мне, что ее
можно выпустить, меня именно поразила эта мысль. За что же держали ее, если она не виновата? — высказала она то, что хотел сказать Нехлюдов. — Это возмутительно, возмутительно!
— Я? — спросила она,
как будто пораженная удивлением, что
можно об этом спрашивать. — Я должна быть довольна — и довольна. Но есть червяк, который просыпается…
— Да, я очень рад был, что ее
можно было освободить, — спокойно сказал он, кивая головой и совсем уже иронически,
как показалось Нехлюдову, улыбаясь под усами. — Я пойду курить.
Работа эта шла внутри острога, снаружи же, у ворот, стоял,
как обыкновенно, часовой с ружьем, десятка два ломовых под вещи арестантов и под слабых и у угла кучка родных и друзей, дожидающихся выхода арестантов, чтобы увидать и, если
можно, поговорить и передать кое-что отправляемым. К этой кучке присоединился и Нехлюдов.
Так что Наталья Ивановна была рада, когда поезд тронулся, и
можно было только, кивая головой, с грустным и ласковым лицом говорить: «прощай, ну, прощай, Дмитрий!» Но
как только вагон отъехал, она подумала о том,
как передаст она мужу свой разговор с братом, и лицо ее стало серьезно и озабочено.
— Если бы была задана психологическая задача:
как сделать так, чтобы люди нашего времени, христиане, гуманные, просто добрые люди, совершали самые ужасные злодейства, не чувствуя себя виноватыми, то возможно только одно решение: надо, чтобы было то самое, что есть, надо, чтобы эти люди были губернаторами, смотрителями, офицерами, полицейскими, т. е. чтобы, во-первых, были уверены, что есть такое дело, называемое государственной службой, при котором
можно обращаться с людьми,
как с вещами, без человеческого, братского отношения к ним, а во-вторых, чтобы люди этой самой государственной службой были связаны так, чтобы ответственность за последствия их поступков с людьми не падала ни на кого отдельно.
С вещами
можно обращаться без любви:
можно рубить деревья, делать кирпичи, ковать железо без любви; но с людьми нельзя обращаться без любви так же,
как нельзя обращаться с пчелами без осторожности.
Правда, что человек не может заставить себя любить,
как он может заставить себя работать, но из этого не следует, что
можно обращаться с людьми без любви, особенно если чего-нибудь требуешь от них.
Как есть
можно без вреда и с пользой только тогда, когда хочется есть, так и с людьми
можно обращаться с пользой и без вреда только тогда, когда любишь.
— В тесноте, да не в обиде, — сказал певучим голосом улыбающийся Тарас и,
как перышко, своими сильными руками поднял свой двухпудовый мешок и перенес его к окну. — Места много, а то и постоять
можно, и под лавкой
можно. Уж на что покойно. А то вздорить! — говорил он, сияя добродушием и ласковостью.
И потом так неестественно, чтобы
можно было такого ребенка,
как Розовского, казнить.
— Чего не переносить? Я так часто просто рад бывал, когда посадят, — сказал Набатов бодрым голосом, очевидно желая разогнать мрачное настроение. — То всего боишься: и что сам попадешься, и других запутаешь, и дело испортишь, а
как посадят — конец ответственности, отдохнуть
можно. Сиди себе да покуривай.
Только при особенном культивировании порока,
как оно производится в этих учреждениях,
можно было довести русского человека до того состояния, до которого он был доведен в бродягах, предвосхитивших новейшее учение Ницше и считающих всё возможным и ничто не запрещенным и распространяющих это учение сначала между арестантами, а потом между всем народом.
Рассуждение о том, что то, что возмущало его, происходило,
как ему говорили служащие, от несовершенства устройства мест заключения и ссылки, и что это всё
можно поправить, устроив нового фасона тюрьмы, — не удовлетворяло Нехлюдова, потому что он чувствовал, что то, что возмущало его, происходило не от более или менее совершенного устройства мест заключения.
— Да
как же себе верить? — сказал Нехлюдов, вступая в разговор. —
Можно ошибиться.
— Ну, вот и прекрасно. Сюда, видите ли, приехал англичанин, путешественник. Он изучает ссылку и тюрьмы в Сибири. Так вот он у нас будет обедать, и вы приезжайте. Обедаем в пять, и жена требует исполнительности. Я вам тогда и ответ дам и о том,
как поступить с этой женщиной, а также о больном. Может быть, и
можно будет оставить кого-нибудь при нем.